Сколько себя помню...

1. Год 1944

Наша семья состояла из четырех человек: мать – урожденная Эльмурзаева Байсари, отец Докаев Абуезид, моя сестра Тумиша (если не считать мою тётю по отцу Ровзат и её дочь Коку (Кхокха). Тетя со своей дочкой лет 13-14, жила с нами после смерти («пропал без вести» в тюрьме, от был арестован и дальнейшая его судьба неизвестна).

Отец мой умер очень рано в 1944 году 9 апреля, когда мы только-только поселились у молодой солдатки (муж ее погиб на фронте).

Солдатка была очень молода, ровесница моей матери, лет двадцати-двадцати трех. У чеченцев семьи большие, а нас было 7 человек вместе с тетей и ее дочерью, семья сравнительно небольшая. Да еще мой отец, который в совершенстве владел русским языком - рано оставшийся без родителей, он был отдан дядей на учебу за пределы Чечни. Но об этом будет подробно написано позже.

Мне было всего четыре с половиной года, когда нас депортировали, но многое запечатлелось в памяти.

Помню, как отец отстегал меня прутиком по ногам, застав меня с дядьями по матери (Абубакар, Хизар) за работой: порох, пистоны, патроны.

Я все эти аксессуары  позаимствовал у отцовского «спецхрана».

Он сперва выпроводил моих дядей (ведь ему они приходились шуринами, а у чеченцев свято чтят родственников жены, старшему из них было 10-11, младшему 7-8 лет.


2. Память  об отце Абуязиде


Остались мы вдвоем с отцом, и он молча начал стегать по ногам прутиком. Помню еще один раз отец дал мне пощечину, уже будучи больным, после этого случая он прожил не более 7-8 дней. Я вел себя плохо: громко говорил, мешал людям пришедшим к нам навестить очень больного отца.

Он подозвал меня к своей постели, поманив указательным пальцем, и … дал пощечину.

До нашего выселения отец брал меня с собой в школу, где я научился писать нашу фамилию «Докаев».

 Школа, вернее, дома, где занимались учащиеся, находились от нас через два хозяйства вверх и столько же вниз.

Три класса находились у Мацагова Якуба (Мацги Якъуб), Сатаева Хаму, Умаева Адани. Это школа позже очень пригодилась. Отец с первых же дней поступил на работу в школу. Он окончил рабфак (рабочий факультет) очень престижный в первые годы советской власти.

Курс этого заведения приравнивался к нынешнему неоконченному высшему образованию. Без всяких документов отца приняли на работу на работу учителем (позже уже после смерти отца) пришли документы , подтверждающие профессию учителя (наверное отец сделал запрос в уже переименованную Грозненскую область).

Школа, куда поступил работать мой отец, находилась через дорогу.

Здание школы, т.е. стены были деревянные, мы называли их срубами. Весной, при раннем половодье здание школы было снесено талыми водами (здесь, в Казахстане зимы бывают не только суровыми, но и снежными).

Помню, в ту зиму снегом залило дома, и на улице были видны только печные трубы домов, похожие на пеньки, вырубленного леса.

А теперь, представьте сразу растаявший двухметровый снег! Как и все работники школы, отец выехал в районный центр Балкашино Акмолинской области  за лесом на санях (километров сорок).

Когда ехали обратно, сани отца провалились в реку (лед не выдержал тяжести саней). Да, я не написал, куда нас привезли.

Адрес тогдашний: Каз. ССР, Акмолинская область, Балкашинский район, село Богородка.

Говорили, что отец болен тифом, не знаю, помню лишь то, что на теле отца появилось множество круглых пятен разноцветных. Через несколько дней пропала речь, и отец объяснялся глазами и жестами рук.

Запомнился случай, когда отец попросил приготовить пищу. Лежал он напротив лицевой стороны «гоманки» , так называли большую печь с лежанкой. На вопрос: «Что тебе приготовить?», он стал глазами показывать на печь, а руками водить по кругам, как бы размалачивая кукурузную початку и временами указывая пальцем под кровать.
Все находящиеся в доме ( у нас было 3-4 человека гостей) стали вслух называть блюда: ч1епалш (тесто с сырной сдобой), хингалш (тесто с тыквенной начинкой), жижиг-галнаш (мясо с галушками) и т.д.

Он движением головы отвергал предлагаемые блюда.

После получасовой беседы, продолжавшейся в таком же ключе, моя мать, молча стоявшая у печи (у чеченцев не положено при посторонних говорить с мужем), вслух произнесла фразу: «Может он хочет кукурузную кашу?». На что он быстро стал показывать всем своим видом – и глазами и руками, - что именно этого он и хочет. Мать быстро приготовила кукурузную кашу и подала, скорее, положила в маленькой чашке на грудь мужу.

Он набрал полную ложку, макнул в масло, поднес ко рту. Быстро вынул ложку изо рта, положил обратно в чашку (в ложке осталась вся каша, набранная отцом). Руками объяснил, что он не хочет есть.


3. Мое первое и последнее с отцом письмо


У отца в глазах была тревога, он взором что-то искал, вглядывался в дверь. Его что-то мучило, он куда-то спешил, но ум был ясный. Тогда он пальцем поманил меня к себе, знаками показал, что хочет писать. Но рука его дрожала. Он стал пальцами показывать буквы, а я записывал. Часто он показать записанную букву.

Мы с отцом «написали» 4-5 строк. Мое творение он свернул и оставил у себя.
Через два-три дня к нам пришел мужчина, каких было много. В поисках родных люди тайком бродили (всегда это происходило ночью) из села в село. Такой путник оказался у нас. Обогревшись, покушав, он засобирался в путь, сказав вслух, что будет ходить из села в село в поисках родных.

Отец его внимательно слушал, как я уже говорил выше, он был как никогда в здравом уме, прекрасно слышал, но не мог говорить.

Он достал из-под подушки наше совместное «письмо» и передал его путнику, знаками прося показывать «письмо» встреченным чеченцам. Гость ушел. Через недели две-три к нам приехал дядя моего отца Хату. Оказывается их определили поблизости, в соседнем районе, в селе Спасское Атбасарского района той же области.

Если измерить линейкой, то между нашими селами не более 11-14 километров. Эти километры по нынешним меркам смехотворны, но тогда голодные, без  теплой одежды, да еще комендатура, которая категорически запрещала выход за черту населенного пункта, незнание местности, –  все это делало поиск родных почти невозможным.
Но в нашем случае произошло чудо. Гостивший у нас человек набрел на то село, где проживал дядя моего отца, и первый человек, к которому обратился наш вчерашний гость – это был наш дядя Хату.

Тот ему протянул мою писульку, пояснив, что больной мужчина ищет человека по имени Улубаев Хату. Так наш дядя нашел нас и ночью скрытно пришел к нам. Но уже к этому времени отец умер, и он застал нас осиротевшими. Дядя Хату, рассказывали, был грамотным, свободно владел русским языком. И он обратился к председателю Сельского Совета, женщине по национальности полячке, с просьбой помочь забрать нас в село, где он проживал.

Сама председатель Сельского Совета тоже была из репрессированных в эти края раньше нас.

Она способствовала нашему отъезду на свой страх и риск. О получении официального разрешения на переезд не могло быть и речи.


4. "Прощание" с отцом


Итак, мы перебрались в село, где проживал дядя моего отца, и где я провел неполных 10 лет.

Помню, в день похорон отца я в лабазе (закрытый сарай) играл в «мельницу»: собиралась земляная пыль в кучу, в нее продевались крестообразно две палочки, затем сверху проделывалась по центру дыра, куда заливалась небольшая порция воды.

Вода растекалась по палочкам. Если аккуратно вытащить палочки, получались отверстия.
Сверху насыпалась земля и, продуваемая пыль, вылетала через отверстия, как мука.

…После того, как приготовили тело отца для упокоения, меня попросили войти и посмотреть в последний раз на отца.

Я упорно сопротивлялся, не хотел бросать «мельницу», говоря, что посмотрю на отца завтра, когда он придет домой. Я тогда не знал, что «завтра» уже никогда не наступит! «Завтра», чтобы посмотреть на отца.

Позже, когда я стал терять свои детские воспоминания об отце, через много лет я увидел его ясно во сне… «Завтра» возвратили мне в сновидении.

До сих пор в моем сердце сохранилась добрая память о людях этого «моего» первого села.

Через несколько лет, при моем очередном посещении родного мне кладбища, я увидел, что кто-то огородил толстой железной сеткой все кладбище.

Я прошел в село и поспрашивал у жителей, кто изгородь. Несколько человек сказали, что была в селе приезжая чеченская строительная бригада, которая поставила изгородь. Бригада строителей была из нашего районного центра Урус-Мартан. Я еще тогда захотел узнать этих людей и поблагодарить, но они не откликнулись. Наверное, не захотели рекламы.

Ведь говорят, что делая добро, не выставляй себя напоказ, от этого умаляется ценность доброго дела перед Аллахом.

5. Еще 10 лет жизни (до 1954 года)

Похоронив отца, нас дядя отца Хату перевез в село, где они сами проживали. Село называлось Спасское (колхоз «заветы Ильича») Атбасарского района Акмолинской области (ныне Астана). Проживали мы некоторое время у родственника Газиханова Асланбека, затем за юбку и ведро кукурузы купили «дом», где прожили до 1954 года.

Дом наш состоял из одной комнаты с земляным полом, сени 1,5м на 3м, и сарая. Все три помещения имели ступенчатую форму.

Сарай стоял на уровне земли, сени – ступеньки на две ниже, а сама хата на столько же ниже, как сени. Обычно, когда на ночь закрывается дверь сарая, упором служил камень от жернова (т.е. круглый, для ручной «мельницы», которую мы называли «дермень»).

Когда кто-то открывал  наружную дверь, камень в большинстве случаев, не падая, катился по сараю, сеням, и откатывался до самой нашей печки, попутно, попутно, своей тяжестью открывая дверь комнаты.

Через два с половиной года я, в 1947 году, пошел в школу. Поступая в школу, я уже хорошо усвоил уличный русский язык с «матами» и «отцами» и совсем мало говорил на настоящем «могучем» русском языке. Зимы здесь были суровые.

Помню, в первый же год учебы я после школы возвращался домой, попутно зашел в магазин, надеясь чем-нибудь поживиться, вижу мужики покупают лёд в форме точь-в- точь бутылка пол-литровая.

Покупатели «льда» ласково, каждый по-своему, нашептывали, как любимой девушке: «родимая», «милая», «сердечная».

Повзрослев, я расшифровал секрет «льда», и ласковые слова приобрели реальный смысл. Оказывается, в холодном, не отапливаемом магазине 40-процентовая водка замерзала, бутылки лопались, а замерзшая водка красовалась на прилавке, как ледовое изваяние.


6. Длинная дорога от дома


Что же я помню о нашей депортации? Мне тогда было чуть меньше 4,5 лет. Помню, как мой отец уговаривал свою сестру (она жила с нами с дочерью), чтобы она разрешила зарезать одну из двух ее коров. Конечно, у нас было пять коров, но две из них уже отелились, а три остальные вот-вот должны были отелиться. И отцу не хотелось их резать. А одна из тетиных коров в этом году осталась без нагула, и у нее не ожидалось наследства. Тетя категорически отказалась. Помню, как она на просьбу отца сказала: «Абуезид, ты хочешь оставить меня без лучшей коровы, ведь самое большее через день-два мы вернемся домой».

На что отец ответил: «Мы надолго уезжаем, и не скоро вернемся сюда, я, тем более, никогда не вернусь!».

Он чувствовал приближающуюся смерть. Отец от солдат на постое узнал, что нас завтра 23-го февраля высылают, и вечером основательно готовились в дорогу. Отец зарезал несколько десятков птицы – гусей, кур, а мать ощипывала битую птицу. Пекли чуреки, хлеба из кукурузной муки.

Нас в ночь на 23-е февраля не выселили из дома, хотя всех в селе выселили из домов и собрали в низине у речки. Позже я узнал о причине милости к нам. Оказывается, у матери был знакомый одноглазый «Иван», который носил маме на продажу спирт в больших бутылях (он работал на спиртном заводе).

Мать ослушалась отца, хотя он просил вылить спирт. Отец вечером 22-го февраля пришел домой с тремя военными и сходу спросил у мамы, не вылила ли она спирт. Эту большущую бутыль со спиртом забрали военные, а нас до утра оставили в доме. Утром во главе со вчерашним военным подъехала крытая большая машина, которую чеченцы прозвали «стубекер». Солдаты загрузили мешки с кукурузой, потом домашние вещи и нас самих. Во время погрузки произошла перепалка между моей мамой и моей тетей. Мама на машину погрузила швейную машину, и тетя, обозвав маму глупой, спихнула ногой швейную машинку на землю. Так повторялось три или четыре раза. Но мама все-таки «победила».

Из своих вещей тетя ничего не взяла. Сама и свою дочь одела во все старое. Все вещи свои упаковала, собрала в своей комнате, сказав, что мы сейчас вернемся, и мои вещи будут в сохранности.

К несчастью, тетино пророчество растянулось на целых 13 лет. Нас повезли к месту, где ночевали выселенные из квартир люди. В эту ночь выпал снег и люди, вставая, встряхивали вместе с одеялами снег, который выпал см 15.

К нам в машину подсели несколько семей. Не помню их. Запомнился один человек по имени Хизир (по национальности ингуш), Который головой поднимая полог брезента, поговаривал: «Смотрите все, смотрите все на наше село, на наши дома, их мы больше не увидим. Солдаты сердитым голосом что-то говорили Хизиру.

И… машина тронулась. Я тоже старался посмотреть, но из-за спин старших я ничего не видел.
Довезли нас до железной дороги (как я позже узнал – на станцию Серноводское).

Как погружались в товарные вагоны помню смутно. Но сама дорога, по которой мы ехали очень долго, запомнилась на всю жизнь. В самом вагоне было холодно и мы, дети, больше находились под одеялами. Но были случаи, когда мы оказывались на верхних нарах, и я видел далеко от железной дороги видны были крошечные машины и столь же маленькие люди, которые то взбирались на машины, то сходили с машин. Наверное, в моем детском воображении они казались мне игрушечными. Я своего отца донимал просьбами принести мне машину с солдатиками. Отец каждый раз обещал исполнить мою просьбу, как только остановится поезд.

Когда останавливался состав, молодой паренек лет 14-15 просовывал дечик-пандур (типа балалайки), и ему иногда удавалось откинуть наружную щеколду. Тогда люди выпрыгивали из вагонов, и каждый искал место для оправления естественной нужды. А снег был настолько обильный, что иногда доходил до середины вагонов. Такое вольное обращение с дверью очень сердило нашу охрану. «Они что, - дома?», говорили, тряся автоматами или винтовкой. Несколько раз я видел, что люди стаскивали с вагонов длинные свертки. Как выяснилось позже, - это были трупы умерших в дороге. Трупы, наверно, ложили прямо в снег, а «обертку,» в которой держали покойника, несли обратно.

Наш состав прибыл на железнодорожную станцию г. Атбасар. По-казахски «ат» - конь, «басар» - «базар».

Этот город довольно большой по меркам казахских городов. Две довольно большие средние школы с русским языком обучения и третья средняя школа на казахском языке.

Здесь нас "выгрузили», а с фасадной стороны вокзала стояли санные упряжки, которые «встречали» нас специально. Кучера переминались с ноги на ногу, лошади нахрапывали. Чуть поодаль от саней в длинный ряд выстроились любопытные местные жители, которые хотели увидеть «дикарей» с кавказских гор.

Кажется вся наша семейка, состоявшая из шести человек, уложилась в одних санях. Дорогу к селу, где мы были предписаны, я помню очень смутно, да и родители не позволяли выглянуть из-под одеяла, боясь холода. Но один эпизод запомнился на всю жизнь. Лошади как-то странно то ли храпели, то ли ржали – и застыли. Взрослые переговаривались, недоумевая, «берзлой яц уьш» -  (неужели это волки). Я выглянул из-под одеяла и увидел – вдоль нашего санного «каравана» в метрах 60-ти от саней сидели волки. Наверно, они тоже хотели увидеть людей-«людоедов».

Наши вожатые шелками кнутами, звонко кричали, отпугивая волков. А они, как ни в чем не бывало, клацая зубами, смотрели на нас, наверное, предвкушая обильную трапезу. Село, куда нас привезли, были в 50-ти километрах от железнодорожной станции, где нас выгрузили, называлась Богородка.

К саням с опаской начали приближаться местные жители, выискивая для себя, по каким-то им известным признакам, мирных «бандитов». А местное население уже было отвешено, что к ним везут «дикарей», «бандитов», «изменников», «людоедов». Из всех «эпитетов», которыми окрестили чеченцев, более устойчиво «приросло»  «бандит».

На долгие годы чеченец и бандит стали синонимами для нас. Если многие нации называются по самым распространенным в нации именам, например, русских – «иванами», немцев –«фрицами», казахов – «калбитами», то для нас чеченцев приросло – «бандит». Мне, мальчишке, вывезенному в возрасте четырех с половиной лет, было больнее всего услышать как меня окликают: «Эй, бандит!».

Все время до окончания средней школы, меня преследовало не имя Шалавди, а имя данное моей нации – «бандит»!

С каждым годом боль за прозвище «бандит» увеличивалась, а вместе с ним увеличивалась и моя злоба на окружающих. Все они потенциально становились моими врагами.

Странно, что моими «врагами» становились люди взрослые (мои ровесники, даже те, кто старше меня дети не конфликтовали со мной), побаиваясь моей злобы.

А вот взрослым я «мстил» сполна. Об этом подробно, в хронологическом порядке.

Моя месть сама по себе не является примером подражания или тем более не носит характер эталона воспитания, но здесь явно видно, как не должны взрослые относиться к детям: свысока, враждебно, несправедливо.


7. В школе


В 1947 году мне исполнилось 7 лет, и я пошел в первый класс. Село, где мы жили, было даже по-казахским меркам, небольшим, но наш первый класс оказался очень большим – 47 детей.

Все находились в одном классе. Сидели по трое-четверо. Учебников совсем не было.

Помню к новому году из Германии в отпуск приехал отец одного из учеников нашего класса. Он проездом побывал в Москве и для своего сына купил «Букварь».

Конечно, мы ни разу не дотронулись рукой до его Букваря, однако  читать глазами он нам разрешал. Сейчас в первом десятилетии третьего тысячелетия меня удивляет дети, которые говорят, что у них нет того или иного учебника и поэтому он(а) не учили. Не дай Аллах возврату того времени с его бедностью, безжалостностью к людям чести, порядочности, законопослушания. Убежден,  что дети, выросшие в «тепличных» условиях, мало что дают окружающим и в трудных условиях думают только о себе.

В первых числах сентября 1947 года я прервал занятия в школе: на макушке и в затылочной ямке головы вскочили один за другим фурункулы огромных размеров и со множеством стерпей нарыва в каждом.

Я не давал дотронуться до них никому. Но пожилая женщина, наша родня, сказала,  что если наложить на фурункулы сычуг – один из отделов желудка жвачных животных – они моментально исчезнут. Я разрешил наложить на фурункул сычужные части и перевязать. Глубокой ночью я проснулся от страшной боли, казалось, что вынимают мозг из черепной коробки.  А на самом деле случилось следующее. Кот, уловив запах мяса, вместе с тряпицей и прилипшей к ней кожей головы содрал с моей головы сычуг – и был таков. Из открытой раны вылилась вся «нечисть»: содержимое фурункула, и рана через два-три дня зажила. Нищета пронизала всю нашу жизнь, в том числе и школу. Мы до третьего класса писали на газетах и на листках-письмах, получаемых от родственников. Благо, что дефицит чернил был настольно велик,  что почти все население переписку вели карандашом. Вместо ручек использовалось гусиное перо, а у «продвинутых» учеников были ручки с «настоящими» перьями. Слово «настоящие» не совсем верно, ибо перо было «ремонтное».

Перо «Пионер» рано или изнашивалось: одна часть кончика пера становилась короче другой. Тогда эту вторую половину, что стала длиннее, аккуратно отламывали до уровня короткого, и вот, готово настоящее металлическое перо. На палочку 12-15 см длиной закреплялось ниткой это «отремонтированное» перо – и ручка готова. Чернила были двух сортов: элитные, приготовленные из «стружек» сердцевины «химического», как мы тогда называли, карандаша; и у большинства учащихся «народные» чернила. Попробую представить вам эти народные чернила. Варилось молоко до ее перегона, в него насыпали сажу, добытую из печной трубы, долго смешивался полученный состав -  чернила готовы.

Правда, написанное такими чернилами высыхало очень долго, и стоило чуть-чуть потереть рукой – чернила размазывались на двух страницах соприкасающихся друг с другом. Это была уже подсохшая сажа. Со временем появились уже во втором классе настоящие чернила, которые наливались в углубления парт, появились и настоящие ручки, в магазинах появились перья: «Пионер», «Шучка», «№11» и другие. Многое из того, что рассказывал учитель, я не понимал,  конечно. Зато уличный «язык» я знал очень хорошо. Этот «язык» почти всегда и во всех деревнях был одинаков: через каждое слово «мат». Я еще долгие годы не мог отучиться от уличного языка. Во время ответов на уроках я часто вставлял слова «улицы», и даже сам не чувствовал их употребление.

Помню эпизод на уроке географии. У нас была молоденькая практикантка из Ленинграда, а я рассказывая тему «Полезные ископаемые Казахстана»,  сам того не замечая, несколько раз вставлял слова далекие от литературной нормы. Учитель, слушая мой ответ, часто прикрывала уши. И уже позже учительница, беседуя со мной отдельно, спросила: «Зачем ты материшься на уроке?».

Мне стало очень стыдно, и с этого вечера я стал следить за своей речью. Географию, особенно карту, я знал на зубок. Учитель, когда объяснял урок, вызывал меня к доске, и походу его объяснения я, на карте показывая названия, озвученные учителем.


8. Методики учителей


Мне повезло на учителей. Знания, полученные от них, у меня до сих пор на слуху. Кроме картыиз наглядностей ничего не было.

Карта была единственная, старая-престарая. Она висела в нашем классе, и все любители географии на перемене стояли у нашей карты, задавая друг другу вопросы по тому или иному названию местности на карте.

Старались задавать слова, написанные мелким шрифтом и на окраинах карты.
В селе, где я окончил 7 классов, в школе работали учителя, из которых, наверное, никто не имел высшего образования.

Директор школы был самым образованным человеком, имел семилетнее образование. Но методика некоторых из них была настолько плодотворна, что они, учителя, заставляли влюбляться в предмет. Такие учителя остались в памяти на всю жизнь.

Это: моя первая учительница Вера Васильевна Моисеенко (урожденная Горборук), учителя географии, химии, литературы, физики, математики. Каждый из них вложил в мою душу часть жизненной влаги, тягу к знаниям. Они умели без усилия заставлять учащихся «влюбляться» в свой предмет. Всякое правило у них  было «переложено» в шутливое стихотворение или скороговорку. Так, учитель химии для успешного запоминания валентности водорода имел стихотворный шаблон:

«Калий (К), натрий (Na), серебро ( )
                С водородом заодно».

Металлы, у которых валентность  менялась в зависимости от того компонента, с которым ступала в реакцию. Или, например, для запоминания ряда активности металла существовала скороговорка:

                «Калий, натрий
                Кальций магний
                Алюминий, цинк,
                Железо, никель
                Олово, свинец».

Когда мы успешно закончили процесс запоминания, учитель добавлял: «Каждый предыдущий элемент вытесняет из раствора последующий».

По географии до 7-го класса у нас был учитель, которого еще до нас прозвали «Миклухо». Он без всякого усилия заставил нас всех выучить карту. Нынче детвора спешит выбежать из класса, а мы тогда быстро подбегали к карте, это была единственная карта во всей школе. Прибегали в наш класс и из других классов и, разбившись на тех, кто «загадывал» и на тех, кто «находил» названия на карте все школьные перемены годами проводили у карты. Многие из нас наизусть знали карту. Стоило кому-нибудь что-то назвать, как наши головы поворачивались в ту сторону, где находилось искомое слово – название местности на карте.

Как же он заставил нас влюбиться в карту? Да очень просто, без всякого усилия. Вот метод при помощи которого он «приколол» нас к карте.

Начался урок географии. Учитель вошел в класс, поздоровался с нами, посадил нас, сам тоже сел. Открыл учитель журнал, долго изучил страницу, останавливал на каждом из нас свой добрый, ласковый взгляд, говорил: «Урок нам расскажет такой-то» Я или другой ученик, которого назвал учитель, часто вставал и говорил: Не знаю, не выучил».

Тогда учитель, не меняя ласки в голосе, говорил: «Иди к карте. Если хочешь пятерку, становись спиной к карте. Если хочешь «четверку», становись лицом к карте».

Сопоставьте реакцию сегодняшнего учителя с реакцией Того Учителя. После того как учитель сказал,  что не выучил урок, слова учителя «хочешь пятерку» и «хочешь четверку» звучала как райская музыка. Тон учителя окрылял, он давал шанс заработать «пять», даже после твоей фразы» не знаю».

Вот как проходил процесс «зарабатывания» пятерки у карты.
Становишься спиной к карте. Вопросы задают  учащиеся или сам учитель. На вопрос испытуемый должен был указкой попасть в названное слово, не оборачиваясь, или, если не уверен, что указкой ткнешь в слово,  например, - Польша. И надо назвать,  с кем граничит Польша по периметру. Чем больше ты «приложишь» к заданному вопросу, тем весомее ответ. Например, попав указкой в территорию Польши, ты назовешь столицу, площадь,  население, часть света, где расположен объект вопроса. Немало детей таким способом зарабатывали отметку «отлично».

Для «четверки» нужно было сделать тоже самое, но уже став лицом к карте. И, наконец, для «тройки» - лицом к карте ничего не нужно показывать, а нужно было голову повернуть в сторону названного объекта.

В седьмом классе учителем географии стал вновь назначенный директор, который, в принципе, нас ничему не учил. Я, получавший по географии «отлично» все годы, при новом учителе стал получать, в лучшем случае, «три». Так как мне все предметы давались легко, кроме рисования и пения, я плохо слушал объяснение учителя, ответы учащихся.

Но как я не старался,  выше «тройки» мне не удавалось получить по географии. И здесь мне пришла в голову идея.

Я стал слушать ответы учащихся. Которые почти всегда получали «отлично». Кажется, через несколько уроков  я узнал секрет «отличных» ответов моих одноклассников.

«А ларчик просто открывался».

Учитель, он же директор нашей школы, почему-то не слушал ответы учащихся, наверное, думал совсем не об уроке. Просто «отличники» без перерыва говорили до тех пор, пока он не останавливал.

Мой эксперимент удался. И после этого я ниже чем «отлично» оценку не получал. Правда, в течение года я ничего нового  по географии не узнал. Зато, выучив 8-10 строк параграфа, я снова и снова рассказывал эти заученные строки до тех пор, пока он не останавливал меня с комментарием, что теперь я стал серьезно учить географию и не грех поставить отличную оценку.

В селе, где мы жили с матерью (сестра уже вышла замуж, ей не было и 15 лет), была только семилетка. По нынешним меркам это -  среднее (общее) образование,  т.е. нынешние девять классов.

И я пошел в 8-ой класс в соседнее село Покровка, что в двадцати километрах от нашего села.

Здесь я проучился полтора года. Восьмой класс и в девятом проучился ноябрьских праздников. Жил я на квартире у русской женщины, у которой было семь детей от двух браков. От второго брака было двое детей. Одна девочка училась в нашем восьмом классе, а младшенький – шестиклассник. С матерью жили четверо из ее детей: женатый сын лет 30-35; еще незамужняя дочь, наша старшая пионервожатая. Трое дочерей вместе со своими мужьями и детьми приезжали в гости. 

В один из их приездов в гости была забавная сценка. Над моей кроватью висела картина – молодая женщина с полной корзиной яблок. А девочка лет четырех, внучка нашей хозяйки, залезла на мою  кровать и, смотря на картину, вела беседу с женщиной на картине: «Теть, а теть, дай одно яблоко. Не хочешь, жалко, да?» Устав от долгих просьб, она слезла с койки, упрекая ее: «Жалко, да? У-у, морда косая!»

Со второго полугодия я стал учиться в девятом классе уже в городе Атбасар, куда мы с мамой переехали на постоянное местожительство.

Этот город находился в сорока километрах от села, где мы с мамой прожили около десяти лет. Это были 1956-57 годы, когда осваивали хрущевскую целину. Среди целинников были настоящие трудяги. Они организовали новые совхозы, но распределялись и в старых колхозах.

 Почему я вспомнил тематику Целины. На эти годы падает пик ночных уличных грабежей. Правда, через год полтора эти ночные «рыцари» сразу исчезли. Оказывается, все они пошли на курсы шоферов, трактористов, комбайнеров и уже могли расхищать общее добро (в том числе и хлеб) машинами.

Я уже перешел в 7-ой класс. К этому времени в школе появился новый директор, не из наших старожилов, а пришлый. Может быть, он приехал в наше село в числе целинников. Но вполне возможно, откуда-то из другого места, но не целинник, - для целинников он был стар. Ему было лет пятьдесят. В школе он преподавал географию. До этого в 5-6 классах у нас был настоящий педагог от бога.

А этот часто приходил под «градусом» и, наверное, далек от призвания учителя.

Начался учебный год, но нас старшеклассников на сентябрь месяц освободили от занятий и нас послали в поле в Первую бригаду на сенокос. Школа была семилетка, по тем временам она приравнивалась к общему среднему образованию: выпускными были 7 и 10 классы.
 
В тот год трава-отава после обильных летних дождей стала выше колен. В нашем классе было 19 учеников: 11 девочек и 8 мальчиков. Все мы работали в первой бригаде, где бригадиром работал пожилой человек, бывший фронтовик. Его правая рука не разжималась, хотя все пальцы на руке были на месте. Ребята сели на сенокосилки. В косилки впрягались по три лошади – две коренных и одна в пристяжку. Мне попались замечательные лошади, клички Кирпич и Почтарь. Они были сильные быстроходные, выносливые – настоящие трудяги.

Их не нужно было погонять, не то чтобы замахиваться кнутом. Пока другие косари-одноклассники прокашивали два круга с тремя впряженными лошадьми, моя пара легко делала три круга. Я радовался, гордился и, буквально, как за малым ребенком, я ухаживал за своей парой лошадок.

9. Встречи с непознаваемым. Первый страх

Я учился в шестом классе, когда к великому моему стыду, страх свел мне желудок. Мама – Байсари – вместе с моей старшей сестрой ушли в гости к нашей родственнице Небист, где они должны были пробыть до утра на гулянье. Некоторое время назад на одном из таких гуляний произошло еще небольшое событие. Брат моего деда Хату сын Зубайры (Зубайрин Хьату) тоже присутствовал на гулянье у той же Небист, приходившейся ему снохой, когда туда вошли четверо вооруженных людей.

Они начали разгонять собравшихся чеченцев:

- Это саботаж, вам завтра на работу, а вы не сможете вовремя выйти на работу.
Тогда встал Хату и откинул верхнюю одежду. На груди красовались 4 георгиевских креста – он был полным кавалером георгиевского креста.

- Встать смирно, когда ты разговариваешь с полковником царской армии, который был в охране в свите его императорского Величества!- крикнул с достоинством Хату.
Странным образом это ввело в ступор четырех НКВДешников.

Хату заверил, что он берет на себя исполнения обязанностей людьми. Вооруженные люди ушли вполне удовлетворенные.

Возвращаясь к ночи моего Страха, скажу заранее, что я не нашел никакого объяснения таинственным событиям. Возможно, это было следствием того, что я запоем читал сотни книг, и мой мозг работал на пределе возможностей. По другому я не умею жить до сих пор. 

Итак, На улице был снег по пояс. Ведь это был северный Казахстан в декабре.
Будучи один дома до утра, я завалил дверь большим валуном. Укутавшись в одеяло я при свете лучины читал очередную книгу, которую собирался читать пока сон не вырубит меня. Вдруг совершенно без начальных фаз события в комнате оказались 4-5 человек, причем они даже не откатили валун и не открывали дверь. Они вели разговор оживленный друг с другом и со мной.

Я был в странном оцепенении.

Затем они открыли один из ящиков, и я тоже увидел, что оттуда вылезло нечто отвратительное, похожее и видом и телом на шакала! В нашем импровизированном шкафу!

Эти странные полулюди, полупризраки издали душераздирающий единый вопль.

Затем этот шакал бросился на стол, в это время «призраки» будто просочились сквозь стены и исчезли, когда «шакал», продолжая свой путь, бросился ко мне и юркнул ко мне под одеяло.

Я чувствовал прикосновение его шерсти о мое оголенное тело и могильный мертвецкий холод буквально исходящий от этого существа! Все это длилось, может быть, секунды! Теперь была моя очередь заорать!

В мгновение ока я выскочил на улицу и побежал в таком виде до окраины села по снегу высотой в полметра со скоростью марафонца.

И только тут меня охватило мое обычное бойцовское чувство: а если кто-нибудь видел, что я испугался до такой степени, что мне свело судорогой живот?! В животе все булькало жидкостью. Стыд заставил меня идти обратно! Ни за что на свете я бы не попросил помощи! Только тут я почувствовал холод. Подойдя к дому, я сантиметр за сантиметром исследовал дом, боясь наткнуться на существо из «параллельного» мира. Однако я почти совершенно успокоился к утру, или устал, но я заснул.


10. Ведьма-диаблеро

В селе жили два брата по фамилии Зуяк. Один жил на этом краю села, другой на том краю. И вот у второго была жена, которую мы тоже звали Зуяк, по фамилии ее мужа. Эта женщина была ведьмой-диаблера по слухам, упорно циркулировавшим в селе не только среди детей.

Говорили, что она по ночам, превратившись в собаку или свинью, повесив ведро на шее лазила по коровникам и доила их молоко. Так же говорили, что один решил выследить ее, спрятавшись в хлеву. Ночью изумленный хозяин увидел свинью с ведром на шее. Когда он приподнялся в изумлении, свинья на русском языке крикнула:
- Стой, где стоишь.

Утром беднягу нашли все еще в хлеву с мокрыми штанами.
Слышавшие рассказы о похождениях Зуяк, однажды мы шли через лесок, в районе, где промышляла эта ведьма. Я со своей сестрой Тумишей и соседкой Зиной возвращались домой. Увидев маленького котенка, я умилился и взяв его на руку нес дальше поглаживая его по головке.

Если бы это видел только я сам, я бы с годами посчитал бы это бредом. Но участниками этого странного события были уже три человека.

Постепенно мне стало трудно нести котенка, но превращения происходили настолько постепенно, что я уже почти согнулся пополам, пытаясь нести вдруг выросшего котенка, когда вдруг моя сестра и Зина закричали:
- Выкинь это существо, это не котенок, это ведьма Зуяк!
И только тут я увидел, что котенок стал величиной в собаку.
Разомкнув руки, я выпустил зловещее существо, и мы рванули сквозь заросли и не останавливались, пока не вышли из леса.

Позже у меня развилась странная способность – я стал чувствовать запах мертвецов.
В первый раз это была, когда мы с мамой шли по какому-то кварталу, я стал просить ее идти кружным путем. На удивленный вопрос матери я сказал, что здесь кто-то только что умер и я чувствую «запах» мертвеца. Мама не поверила, но уступила моих страхам. Наутро она узнала, что действительно в том квартале умер человек. И каждый раз мой внутренний «нюх» доносил мне весть о чьей-либо смерти  в пересекаемой местности.

Это способность передалась и старшему сыну, который стал предчувствовать смерть некоторых людей за день, или часы: ему казалось, что он видел череп того человека насквозь. Через несколько часов такой человек умирал.

Возможно, это было тонкая способность отмечать «осунувшуюся» физиономию предсмертного состояния умирающего.


Продолжение следует…


                Автор мемуаров
Докаев Шалавди  Абуезидович
заслуженный учитель РФ,
«победитель конкурса лучших
учителей Российской Федерации» 2006 года.