Человек просыпается...

Человек просыпается. С тихим кряхтеньем садится –
и с минуту недвижно чернеет: ни мысли, ни страсти,
лишь желание спать… но с холодной усмешкой садиста
произносит бессонница это привычное «Здрасьте!»

Человек тихо шлёпает в ванную; после, умывшись,
отправляется в кухню, дыша по пути неуютом,
и мелькают за ним сновиденья, как робкие мыши,
что, узнав об отплытии, быстро шуршат по каютам.

За окном – третий час. Воздух жёлт, словно илистый омут.
Снегопад перемешан с дождём и приправлен капелью.
Светлый скальпель фонарного света искрится, и стонут
сквозняки, и легонько качается двор колыбелью.

Третий час. Третья ночь, беспощадно разбитая н; три
пробужденья; блужданья во мраке, дежурство у окон –
повторяется действие в этом бессонном театре,
в этом странном театре – февральском, ночном, одиноком.

Человек неподвижен. Он словно впечатан в картину,
где капель, ледяная купель, словно бисер, повисла
на ветвях, что в фонарных лучах заплелись в паутину,
образуя порою нездешние буквы и числа.

Человек неподвижен, но близок сюжет к перелому,
за которым бессонница бросит добычу – и мигом
налетят сновиденья, потащат в беспамятство, в омут,
серой тенью скользнув по часам, по комоду, по книгам…

Будет день, будет труд, и окутает, как наважденье,
осознанье того, что в покое родится тревога:
как нужны эти ночи, разбитые на пробужденья,
где всё так же безрадостны кухня, окно и дорога!

Пьяный шёпот безвременья плещется в сырости зыбкой,
светлый скальпель фонарного света разрежет все путы…
Человек просыпается ночью. И слабой улыбкой
освещает пространство, в котором застыли минуты.