4

****

Вот-вот и мы войдём в прекрасный возраст
За правильностью речи не следя
Качнётся ночь, корабль проснётся в звёздах
В непроницаемом плаще дождя

И отвернувшись к самому началу
На расстоянье вскинутой руки
Плечами прижимается к причалу
И топит глаз цветные поплавки

Чтоб речи дичь, порезы и увечья
В нездешней нежности облечь
Венозной сетью детского предплечья
Слегка душа отпущенную речь





****
Не заблуждайся — этот зверь не спит
И взгляд его внутри тебя блуждает…
Бежит по саду девочка-Лилит
И тёмные подобия рождает

А Он в овсе пасёт Благую Весть
Его черты на благородной марле
Но съеден хлеб и воздух выпит весь
И мир — как в янтаре — застыл в кошмаре

О! только видеть — кто же запретит!
И множить жизни жалкую ошибку
Чтоб разгадать значенье пирамид
И Сфинкса травестийную улыбку





****
Фразы, суровые, как эпитафии, выбитые в граните, отяжеляли мне сердце.

За ночь труп превратился в хрустальную вазу, полную высохших листьев.

Нарядный милицейский почти не узнал его, и, по-братски, пощупал кинжалом.

Пара учительниц русской словесности медленно проплелась, наспех доживая свой век.

Он подумал: «Я всё ещё чувствую жалость».

— Нам сложно его опознать, сказал милицейский, у него при себе только обложка от паспорта и рыжий волосок с ****ы любимой женщины, в сафьяновом тёмно-синем футляре.

А дама с собачкой сказала: «Высыпьте из вазы листья — они достанутся всем».






****
Вся тяжесть дня, осевшая на розах
И фляги освежающая жесть
Вся эта ночь, распятая на звёздах
Позорную вынашивают месть

За то что мы, соприкасаясь лбами,
Нагородили баррикады туч
Тяжёлыми венозными губами
Хватая света выгоревший луч,

За это всё… И не хочу менять я
Невнятному закону вопреки
Тяжёлый угол детского проклятья
На яблоко, что катится с руки