Все мои стихи 1992 года, 4-я четверть, 13 произв-й

                Все мои стихи 1992 года, 4-я четверть (окончание)

                Здравствуйте, здравствуйте, мои дорогие читатели!

          Я очень рада, что мы с вами снова вместе (шутка). Почему? Да потому, что я пишу этот пост сегодня, 9-го апреля 2010-го года, и при этом совершенно не представляю, когда он будет опубликован на каком-нибудь сайте, когда у меня появится такая возможность. Как я уже писала, враги опять сожгли мне родную хату, то бишь тот компьютер, на котором я выходила в Интернет (и Линукс хвалёный не помог), а с этого, запасного, на котором я сейчас стучу по клавиатуре, я выходить в Интернет боюсь, сожгут ведь и этот, гады, только сунься, я их знаю…

          Так что я приветствую вас как бы из прошлого, из глубины веков, ага. Когда-нибудь вы прочтёте эту мою весточку, вам помогут археологи, хочется в это верить. А мне, разумеется, надо, чтобы вы не разочаровались в моих литературных талантах, в моих стихах и моей пристиховой прозе, которую в данный момент читаете, даже если эти строки попадутся вам на глаза через триста лет. Поэтому я сейчас попробую собраться с мыслями и написать очередную исповедь на заданную тему, а именно комментарий к своим стихам 1992-го года, к их последней дюжине. Как-то трудно мне стало собираться с мыслями, честное слово, совсем отупела я на этой своей монотонной лудилке…

          Итак, на чём мы в прошлый раз остановились? Гм? Да-да, помню-помню: на том, что я окончила среднюю школу, то есть по времени это примерно июль 1992-го года. Так… Июль… И что же тогда было?.. А?.. Что же было, что же было… Проклятая лудилка… А! Вот что было! Я поступала в минское Медучилище! И с треском провалилась! Вот о чём я сейчас напишу!

          Итак, о моём поступлении в Медицинское училище. Сразу хочу сказать, что медицину и вообще всё медицинское я никогда не любила, тем не менее, в июле 1992-го года, сразу после школы, решила поступать именно туда. Как это ни покажется странным, но мне в тот год, можно сказать, было всё равно, куда именно поступать; я только лишь хотела, чтобы моя будущая специальность не была физически тяжёлой и ещё грязной, вот и всё. Все мои помыслы в то время были сосредоточены не на приобретении какой-либо специальности, а на том, как мне найти свою любовь, как устроить личную жизнь. Сейчас уже можно в этом признаться, да. Что тут плохого? Мне кажется, это естественно для женщины. Я мечтала о любви, о бурном любовном романе, о будущем избраннике, о красивом и юном принце, о многообразных приключениях и о том, как я, в конце концов, ему отдамся – и улечу на небо, такое это будет райское наслаждение. Эх, молодость, молодость! Эх, жизнь! Я же не знала в то время, что я – калека в этом, извините, месте. Я же не знала, что каббалисты - евреи провели мне там хирургическую операцию, когда я была младенцем! Обрадовала бы я принца!

          А ещё мне в те годы очень хотелось стать певицей, честно вам признаюсь. И не какой-нибудь там замухрыжкой, а знаменитой - презнаменитой, вот как Пугачёва. На такую-от профессию я в том недозрелом возрасте положила глаз. Я мечтала прославиться, мечтала, что все меня будут узнавать, дарить мне цветы, восторгаться моими песнями, моим голосом, моей красотой – в-общем, «витала в облаках», как говаривала вторая жена моего пожилого мужа (а я у него третья по счёту). Я мечтала стать известной – но, опять же, обратите внимание, только лишь для того, чтобы УСТРОИТЬ СВОЮ ЛИЧНУЮ ЖИЗНЬ, именно для этого. Мне казалось, что если я стану знаменитой, то у меня обязательно будет масса поклонников – красивых молодых ребят, высоких, стройных, подтянутых, умных, нежных, заботливых – ну и, само собой, неслабых в одном деле. Мне очень хотелось любви, честно вам скажу. И даже ещё честнее – мне очень хотелось секса, прямо до полусмерти. Да, было такое, было, увы. Что было, то было, да. Целыми неделями я ходила страшно возбуждённая, как кошка, когда у неё нет кота, и мне, как кошке, тоже хотелось выть и жалобно мяукать. Ну где же ты, мой прекрасный принц! Ну посмотри же, как я мучаюсь, как лезу на стенки!..

          Однако физиология физиологией, а умом я понимала, что в такой стране, как Белоруссия, четверть населения которой составляют скрытые евреи, с которыми я уже в то время была на ножах, певицей мне ни за что не стать, хоть я и насочиняла к июлю 1992-го года чуть ли не 80 песен. Для тех, кто не знает, поясню, что «скрытые» евреи – это самые обыкновенные евреи, вроде моего отца и мачехи, которые в документах записаны на какую-нибудь другую национальность (так, на случай прихода нового Гитлера). Например, мой отец по документам – русский (вот вам!), а мачеха – полька (видали?). Также и целый полк их друзей – причём друзей без кавычек, настоящих – у 
которых у кого брат, у кого сестра, у кого дети в Израиле, и которые, тем не менее, по паспортам все до последнего – русские, украинцы или белорусы (пусть выкусит новый Гитлер, если он всё-таки придёт). К слову сказать, если вам интересно почитать о друзьях моих агентурно - кагэбэшных «родителей», переадресовываю вас к другому своему произведению, называется «Повесть о моей жизни», глава 14 «Друзья нашей семьи». Там эта «дружеская» тема детально освещена.

          Ну, так вот, стать певицей мне никак не светило, несмотря на мои глупые объявления на фонарных столбах, потому что с евреями у меня уже тогда был очень острый конфликт из-за того, что они что-то увидели против меня в своей треклятой Каббале и таких же хрустальных шарах. А это полный крах надежд, в том числе и на счастливую личную жизнь, потому что в таких странах, как Россия и Белоруссия, как вам, наверное, известно, всем заправляют евреи. Евреям в этих специфических странах принадлежит абсолютно всё: экономика, политика, культура, банки, средства массовой информации, жизни и судьбы туземцев («субстрата»), но в первую очередь – спецслужбы. Это самое главное – спецслужбы. Та самая знаменитая цепочка ЧК – НКВД – МГБ – КГБ – ФСБ. А спецслужбы в наше время, к сведению тех, кто об этом не знает, решают ВСЁ. Абсолютно, представьте себе. То есть в жизни вся власть принадлежит вовсе не Советам и тем более не марионеточной «думе», а гражданам чекистам (которые почти все либо с горбатыми носами, либо женаты на еврейках; звучит грубовато – зато правдиво). Вот кто осуществляет РЕАЛЬНУЮ власть в этих двух несчастных странах (посредством многомиллионной агентуры). Да даже опереточно - телевизионный Путин – и тот ведь чекист! И вовсе, к вашему сведению, не бывший! В этой конторе бывших не бывает, бывшие только на кладбище – это я для тех, кто не в курсе.

          И если в этих двух семитизированных странах кто-то вошёл в конфликт с «избранной Богом нацией» – например, выразил глупое недовольство грабительской приватизацией 1990-х годов, после которой вся собственность оказалась в руках у евреев, так называемых «олигархов»  – за него сразу же берутся еврейские спецслужбы (те самые ФСБ РФ и КГБ РБ). И что они с ним делают? А? Ну, они начинают его «пасти», т.е. собирать на него компромат и попутно калечить ему жизнь, лишая его, например, средств к существованию, подсаживая в его окружение свою агентуру, отравляющую ему жизнь, организуя вокруг него неописуемо мерзкое скотство из человеческих выделений с целью изгадить его быт и т.д. и т.п. (опять отсылаю вас к «Повести о моей жизни»). Если эти «рыцари дерьма и кинжала» смогут найти требуемый компромат, или же (что чаще), смогут организовать его – жертве каюк. Но даже если они ничего не «нароют», а осторожная жертва так и не клюнет на чекистский крючок – например, на подсадных шлюх или педерастов – всё равно жизнь такого человека будет изгажена в ужасающей степени. Чекисты – удивительно даровитые специалисты по этой части, поверьте мне, уж я-то знаю, что говорю. Чекисты – это, образно выражаясь, фекальных дел мастера, они могут с лёгкостью превратить мир вокруг того, на кого им ткнут пальцем, в омерзительного вида выгребную яму. Недовольный евреями должен быть ну очень стойким и прочным человеком, чтобы не возненавидеть после такой чекистской обработки весь окружающий мир и особенно свою со специфическим душком Родину. Очень прочным должен быть, ага, чего в реальной-то жизни почти что и не встречается. То есть я хочу этим сказать, что после такой «обработки» жертва начнёт ненавидеть уже не только евреев, но и (в данном случае) русских, а кучерявые и носастые кагэбэшники будут победно улыбаться, снимая своими скрытыми камерами гневные тирады нововычисленного антисемита, проклинающего знакомых и соседей, внезапно превратившихся в скотов, бесстыдно творящих непотребства.  Кстати, заодно с тирадами снимут и его занятия с женой, а также то, что он и она делают на унитазе – вдруг пригодится? В чекистском хозяйстве всё идёт в дело. Вот так вот, друзья. Руками (и другими местами) внезапно оскотевших соседей очень квалифицированно и умело сделают такого антисемита ещё и антируситом, как бы для равновесия, ага. Ну и всё. Дело сделано. Далее следует победный рапорт начальству – и причитающиеся награды, а как же. Всё как положено. Круто, говорите? Ну, как теперь говорят, се ля ви.

          Эта так называемая «обработка» может продолжаться годами, даже десятилетиями, каждый день в течение долгих-долгих лет, все эти тошнотворные мерзости, бесконечной и бесконечной чередой. Могут и тридцать лет «плясать», да-да, у них сил хватит. Миллионы провокаторов в полном распоряжении всемогущих кагэбэшных евреев, это горькая правда жизни, поверьте мне на слово, добрые люди. Естественно, никем, кроме грузчика или лудильщицы, тому, кого они так безжалостно «пасут», в жизни уже не стать, не дадут ему ну вот ни за что, оставь надежды всяк чекой пасомый (от слова «пасти»). Да и у самого такого человека сил уже не будет, всё высосет борьба с чекистскими рогатками. Какое уж там творчество, какое там к чёрту созидание непреходящих ценностей, если перед входной дверью регулярно появляются кучки, извините, дерьма (в России это называется «привет от ФСБ»). Более того, такой недовольный может и вообще плохо кончить: если «избранные Богом» признают его слишком уж влиятельным, он может быть просто убит из-за угла, как, например, Тальков или Цой. Они же чекисты, кто посмеет их искать? Они сами такого искальщика найдут, со всеми для него последствиями.

          Я всё это прекрасно понимала, понимала это всё, свои куцые в этом смысле перспективы, но опускать руки мне тогда ещё всё же не хотелось. Молодая была. Силы бурлили. И к тому же я в том наивном возрасте очень надеялась на свои стихи, которые всё строчила, и строчила, и строчила, без отдыха, иногда по восемь произведений в день. Мне тогда это было в радость, мне казалось, что со стихами мне будет легче пробиться к душам читателей, к тем из них, кто говорит и живёт по-русски. Мне казалось, что – стоит мне только опубликовать свои стихи – весь мир вокруг меня сразу же переменится, переменится во мгновение ока, с читателей как бы спадёт пелена, они оглянутся вокруг – и ужаснутся, ужаснутся, ужаснутся! Они увидят, в какой грязи они живут! Они увидят, как они нищенствуют! Они увидят, как низко, как позорно быть чьим-то рабом, за которым круглосуточно подглядывают «самые умные в мире» чекисты, снимая свою жертву даже на унитазе! И, конечно же, конечно же, конечно, они восхитятся моим могучим литературным дарованием, моей смелостью, моей отвагой, моей несгибаемой решимостью открыть им правду – ведь я же рискую ради них своей девичьей жизнью! Неужели же они не оценят такого человека? Неужели не оценят, даже если у него привитые его врагами косолапие, косоглазие, скандированная речь и походка с оттопыренным назад тазом? Разве такой человек не прекрасен внутренне? Разве он не достоин восхищения? Разве у такой бесстрашной рыцарши может быть неустроенная личная жизнь?

          Ах, молодость, молодость! Ах, юность, юность, чайка в синем небе! Какая же я была всё-таки глупая! Через две недели мне тридцать пять лет, а мои стихи, мои слёзы, мои бумажные птицы, до сих пор ещё валяются и валяются в ящиках моего письменного стола! Вот они, перед глазами! Вот они, смотрите, сколько их тут!.. Целая кипа!.. И зачем? Для кого? Для кого я их писала?!..

          Ладно. Не будем. Что теперь стулья ломать. Наверное, мне надо будет назвать сборник своих стихов, если он всё же когда-то выйдет, как-нибудь в смысле «Исповедь обломавшейся» или «Нутро стола». Что-нибудь вроде этого. Так оно вернее. Да и честнее. Зачем врать? Не вышло ведь из меня поэтессы. И певицы не вышло. И художницы. Вы победили, товарисчи чекисты. Радуйтесь. Громко радуйтесь, в полный голос. При этом оглядывайтесь вокруг и пожинайте плоды своей победы…

          Так, что-то я тут опять расписалась, расстучалась, начала за Медучилище, а кончила за упокой. Так, ну, значит, решила я поступать на «сестринское дело», начинаю сначала. Проклятая лудилка… Какая-то я странная стала на этой работе!.. выстукиваю на клавиатуре одно, а на мониторе прорисовывается другое!.. Как это?.. Значит, «сестринское дело», ага. Так… В-общем, как я поступала в Медучилище… Гм... Ну, как я уже писала, мне было всё равно, куда поступать, лишь бы работа была не грязная. Я, вообще-то, пока сдавала школьные экзамены, собиралась поступать в Педучилище, а тут вдруг отец - еврей ненавязчиво как-то так, ни с того вроде и ни с чего, предложил мне попробовать в Мед. Причём ничем свой выбор не аргументировал. Просто предложил – и всё. Ну, а я взяла – да и отказалась. Просто так вот тоже как-то, без объяснения причин. Не, мол, не хочу туда.

          А он неожиданно для меня вдруг ка-ак расстроится! Сначала весь почернел, потом весь позеленел, а потом сказал мне, что я его ОЧЕНЬ огорчила тем, что не хочу учиться. Просто чрезвычайно его расстроила. Плохая, очень плохая я дочь, если так поступаю. А он-то ждал, надеялся и верил…

        И я подумала: а почему бы и не в Мед? Какая мне разница? И согласилась. Вот как это всё началось.

          Ну, а дальше – больше. Пришли мы с ним вдвоём в это училище, сдали мои документы и узнали, что для поступления мне придётся сдавать два экзамена: биологию и диктант по белорусской мове. По мове у меня в школе была четвёрка, и я считала, что знаю этот мёртвый диалект, на котором во времена Ивана Грозного говорили по всей Руси и который белорусы для понта объявили своим отдельным национальным языком, знаю его вполне сносно.  Вообще, меня, по-честному, всегда раздражало, что я должна была это дедовское наречие зубрить, потому что в жизни оно совершенно не нужно, как, например, древнегреческий язык. Нет, я понимаю, обе эти лингвы весьма уважаемы, на них когда-то балакали соответственно Аристотель и некий садовник Скорына (национальный герой белорусов), но теперь-то для чего с ними носиться? Зачем мне нужна эта их «мова», если на ней в наши дни никто не говорит? А? Ну почему вот я должна тратить на неё своё время и силы, объясните мне! Так как Белоруссия всегда была захолустной окраиной русского этноса, то в её деревнях в глуши лесов и болот этот древнеговор времён восстания Болотникова задержался аж чуть ли не до XIX века, как бы спрятался в бору под сосной. А при коммунистах – вот уже русоненавистники! – он был извлечён из лесной чащи, из самых дебрей, вытащен оттуда, после чего объявлен – вы подумайте! – «национальным языком угнетённого белорусского народа»! Каково? Какой же это «национальный язык», если большая часть населения – жители городов – уже перешла к тому времени на московский диалект? И я теперь должна была эту искусственность учить, да ещё и сдавать по ней экзамен?!.. Возмутительно!..

          Кстати сказать, на этом их искусственно возрождённом диалекте, в отличие, например, от иврита, в самой Белоруссии никто не желает говорить, кроме учителей на уроках. Даже на самых дальних выселках ныне говорят либо просто по-русски, либо на т.н. «торсянке» - смеси русских и польских слов, которая на слух больше похожа на искорёженный церковнославянский, чем на официальную лукашенковскую «мову». При желании – вот, кстати, мысль – из неё тоже можно было бы сварганить отдельный «язык» для каких-нибудь местных националов – «маладыфронтовцев», причём он был бы в ГОРАЗДО более выигрышном положении, потому что на нём хоть кто-то говорит в быту (дедушки и бабушки, седые и горбатые). Короче говоря, в Медучилище первым пунктом шёл экзамен по мове (в форме диктанта), и я, как ни чертыхалась, должна была этот дедовский – пращуровский – барьер преодолеть. Или разворачивать оглобли, одно из двух. Деваться было некуда.

          Но вообще-то я, узнав про такой невесёлый факт, особенно тогда не расстроилась, это я хорошо помню. И даже более того, немного успокоилась, потому что писала примерно такой же диктант всего две недели назад (на школьных выпускных экзаменах), и написала на 4 (хорошо). Никаких эксцессов от диктанта по мове я не ждала, каких-то шоковых потрясений, просто воспринимала его как нудную, но неотвязную неизбежность.

          Да-а, молодость, молодость!.. Зелёная трава!.. Ну конечно же, я грубо просчиталась. Это была яма, западня. Вы ещё не догадались, дорогие читатели, почему мой «папуля», получивший к этому времени за заслуги перед КГБ звание «доктор сельскохозяйственных наук» и должность профессора в БАТУ (Белорусском аграрно-техническом университете), позеленел при моём первоначальном отказе поступать в Мед? Не догадались? Да потому, что получил от своих соплеменников в чекистских фуражках строгий приказ обеспечить мою явку, он же профессиональный провокатор, это основное его ремесло. Я тремя абзацами выше писала, что всю жизнь имею острый конфликт с мировым кагалом, что-то он увидел плохое для себя в хрустальных шарах, которое якобы придёт от меня, ну и, видимо, заказал меня чекистам. Именно в Медучилище чекисты вырыли мне яму, и если бы я тогда решила поступать в какое-то другое заведение, им бы пришлось срочно рыть её заново. Сплоховала я, сплоховала, верно. Но я же не знала в те годы, что у меня не отец, а палач, который сознательно меня калечит! Слыхано ли такое в других странах? Могла ли я в 17 лет об этом догадаться? Я доверяла этому горбоносому существу, со всеми для себя последствиями.

          Чекисты же, со своей стороны, постарались обставить дело так, чтобы мой провал выглядел как можно более естественно. Как раз в те же сроки, когда я готовилась поступать, к нам в квартиру вселилась на некоторое время ещё одна еврейка, а именно старшая сестра моей широкоплечей мачехи. Эта самая старшая сестра накануне моего первого экзамена (диктанта по мове) неожиданно для меня вошла поздно вечером в мою комнату, примерно за полчаса до того, как я собиралась лечь спать, и сказала мне, что хочет здесь посидеть и почитать какую-то свою книгу. Я не ожидала от неё подлости и поэтому не стала ей перечить. Она села и молча начала читать; прошло полчаса, мне захотелось спать, тем более что назавтра у меня был назначен экзамен. Я сказала ей намёком, что можно было бы и поспать, намёком потому, что мой юдопалач (он же «папуля») водил меня до 10-го класса на порки и приучил таким способом слушаться старших и не конфликтовать с ними. Им де лучше знать, что делать. В-общем, я тонко ей намекнула, однако еврейка якобы не поняла намёка, уведомила равнодушным голосом, что ещё посидит и почитает. Мне пришлось сидеть и ждать, когда же эта чекистская наёмница закончит, наконец, своё чтение и удалится из моей комнаты. Однако та читала принесённую с собой книгу (наверное, это был Талмуд) примерно до полвторого ночи, и всё это время я сидела рядом с ней и клевала носом. Наконец палачиха вышла, я упала спать, однако из-за всего этого долго не могла заснуть, вся кипела. А завтрашний экзамен был назначен на полвосьмого утра, и до него ещё надо было полчаса ехать.

          В шесть утра я поднялась по будильнику, то есть, выходит, спала в ту ночь никак не больше трёх часов. Не знаю, как вам, а для меня это очень мало. Очень. Я чувствовала себя разбитой, мне было очень тяжело. Кое-как я умылась, оделась, наспех позавтракала и поехала на экзамен. Перед началом экзамена экзаменаторша объявила всем собравшимся, чтобы мы писали повнимательнее и что ошибкой будет считаться даже плохой почерк, если он будет неразборчивым.
          - Мы просто поставим вам двойку или единицу, и вы нам ничего не докажете, - витийствовала она, - Мы всегда правы! Я вам говорю: мы всегда правы!..

          «Что она хочет этим сказать?» – забеспокоилась я. «Разве здесь экзамен по каллиграфии, а не по белорусской мове?» У меня, честно говоря, в то время как раз был довольно-таки плохой почерк – крупный, размашистый, слитный и очень неровный, какой обычно бывает у первоклассников. Я не знаю, почему это было; наверно, из-за «ошибочных» уколов. Мои палаческие «родители» в возрасте, когда мне было полтора года, подвергли меня процедуре каких-то очень мучительных уколов, якобы по ошибке врачей. Я писала об этом в «Повести о моей жизни», отсылаю интересующихся туда. Экзаменаторша тем временем начала диктовать текст, состоявший из слов, которые на Руси вышли из употребления ещё во времена царя Алексея Михайловича; экзаменуемые, естественно, понимали их через пень - колоду, поэтому тут же начали сильно между собой перешёптываться (прямо при ней), нуждаясь, очевидно, в переводчике. Однако диктанточтица не обращала на это никакого внимания, диктовала себе и диктовала, считая, видимо, что этим сохраняет и приумножает т.н. «белорусскую национальную письменную традицию» (не смейтесь). Время от времени она прохаживалась вдоль первого ряда и тыкала пальцем в работы сидящих перед ней девочек, вполголоса указывая им на ошибки. Так прошло минут сорок, потом диктант, наконец, закончился, все сдали свои работы и вышли. Я тоже.

          Я настолько устала от всего этого в тот день, что, когда вышла из кабинета, начала спотыкаться на ровном месте и натыкаться на прохожих. Чуть не сбила с ног какого-то парня. Кое-как я доплелась до дому, по дороге по утреннему наказу мачехи ещё и зашла в магазин; а когда, наконец, закрыла за собой дверь в квартиру, то рухнула без сил на диван. Таким был мой первый послешкольный экзамен. Дня через три после этого я и «папуля» пошли в училище смотреть мою оценку и по прибытии обнаружили немало интересного. Во-первых, в списках абитуриентов никакой Юлии Александровны Николаенковой не значилось, даже духу её не было, зато значилась некая Лилия Александровна Николаенкова, такой вот неприятный факт. Откуда взялась эта Лилия – было непонятно. Во-вторых, результаты диктанта по мове, в котором я принимала участие, ещё не были вывешены, мы рано пришли. И в-третьих, все стены в коридоре были завешаны бюллетенями экзаменов других групп, и меня неприятно поразило огромное количество двоек и единиц в этих списках. Целые пачки плохих отметок, причём подряд, иногда по пять двоек и по семь единиц в столбик.

          Сейчас, через годы, я уверена, что это были просто чекистские декорации к спектаклю «Юля поступает в Медучилище», т.е., проще говоря, туфта и липа. Надувательство, выражаясь литературным языком. Но в том возрасте я не на шутку этим обеспокоилась, почувствовав, что всё это не случайно, всё это имеет ко мне отношение, и начала жаловаться сопровождавшему меня чекистскому болванчику (т.е. папе - еврею):
          - Мне страшно!.. Мне страшно видеть эти единицы с хвостиками!.. Я не столько не поступить боюсь, сколько видеть эти сотни двоек и единиц!..

          Чекистское «говорящее орудие» (терминология Платона), изображая из себя заботливого отца, внешне тоже начало беспокоиться, хотя прекрасно знало наперёд, каковы будут мои результаты (для этого оно меня в этот «Мед» и затащило). Более того, «орудие» завело меня в Приёмную комиссию, где начало спрашивать, почему вместо Юлии значится некая Лилия Александровна Николаенкова, откуда такая взялась. Нам в ответ заявили, что просто перепутали моё имя, они же белорусы, олухи, что вы от таких хотите? Что это вообще за вопрос такой наглый с нашей стороны? Нельзя уже и имя в документах перепутать, а?!
          - А не получится, что она сдаст экзамены, а её не примут из-за того, что она Юлия, а не Лилия? – вопросил мой якобы ни о чём не ведающий «старенький папуля», распространяя по комнате дурной запах, потому что имел привычку мыться в ванной только два раза в год, однако не каждый год. Некоторые годы он вообще пропускал, объясняя это тем, что боится простудиться, и настойчиво уговаривал меня следовать его примеру, а то, дескать, и я тоже простужусь. Я в детстве не догадывалась, что еврей сознательно меня подставляет, поэтому и в самом деле редко мылась, а одноклассники (коллеги папы по «конторе») позорили меня, крича истошными голосами: «От Николаенковой воняет как от помойки!!.. Отсадите её!!!. Фу-у-у-у-у-у-у!!!!!!!!!!!!»
          - Не получится! – успокоила его одна из работниц приёмной комиссии, отворачивая нос. – Всё равно же она в Экзаменационном листе записана Юлией, а не Лилией! И вообще... Идите отсюда!..

          Мы с ним ушли, а ещё дня через два я уже сама, без конвоира пришла в это училище, чтобы всё ж таки узнать, как я написала диктант. Напротив Лилии Александровны Николаенковой красовалась жирная двойка. Это был удар. Такого я не ожидала. Мне было тем более обидно, что я ведь знала их псевдо-мову достаточно хорошо, чтобы не делать орфографических ошибок и нормально написать этот злосчастный диктант. Рядом с моей двойкой выгибало шею ещё несколько таких же красивых лебедей в графах других учеников, что меня, впрочем, ничуть не обрадовало. В расстроенных чувствах я пришла домой, где встретилась с мачехой, которая умело изобразила крайнее удивление тем, что я так быстро, на первом же экзамене, провалилась.

          - Ка-ак?!.. Ка-ак?!.. А почему?!.. А что?!.. Да ведь в училища же всегда было легко поступить!.. Туда же всегда шли самые слабые!.. Как же так?!.. Ах-ах-ах!.. Ай-ай-ай!..

          Подлый «папуля», который всё знал с самого начала и который, таким образом, сознательно калечил судьбу родной дочери, пусть и не еврейки, но всё-таки же ДОЧЕРИ, держался так, будто я сама была виновата в случившемся. Пряча глаза и распространяя вонь, он заявил, что я получила «неуд» из-за того, что слишком увлеклась сочинением стихов и песен, а ведь все певцы и музыканты – это сплошь отребье; это сплошь лентяи и бездельники; все они развратники, распутники, все они пьяницы и наркоманы! Их надо немедленно, немедленно лишить всех гражданских прав, чтобы не развращали молодёжь! Именно увлечение песнями сбило меня с толку – и вот результат!.. Я провалилась на экзамене!.. Поделом мне!.. Поделом!.. Надо было зубрить, а не стишки сочинять!..

          Так вот я поступала на «сестринское дело». Вывод из этой истории напрашивался сам собой: мне нужно было немедленно «браться за ум» и срочно бросать дурацкие занятия творчеством, т.е. прекращать писать стихи, сочинять мелодии песен, рисовать и заниматься декоративно - прикладным искусством. Не нравились каббалистам эти мои занятия, понимаете? Вот не нравились – и всё тут! Они же видели в хрустальных шарах, что это плохо для них кончится, поэтому и поручили чекистам организовать мне этот провал в кавычках. Слава Богу, что я тогда их не послушала, а наоборот, прямо-таки с головой ушла в поэзию (назло всем врагам). В следующем, 1993-м году я написала больше сотни стихотворений за один только год, он выдался самым плодовитым в моей литературной жизни. Если бы я тогда «взялась за ум» и забросила творчество, то на следующее лето, скорее всего, всё-таки поступила бы на медсестру и впоследствии, при вашем попадании в мою больницу, сделала бы вам умелую перевязку на попе. Однако ни моих стихов, ни вот этого поста, который вы только что прочли, вам бы уже никогда не увидеть. А что лучше – иметь квалифицированную перевязку или читать нижеидущие стихи - решайте уже сами, друзья. Лично я из этих двух выбрала стихи, и это моё право. Вот они, перед вами. Не знаю, понравятся они вам или нет, но точно знаю, что когда-нибудь я всё-таки умру, а вот мои стихи – я верю – мои стихи будут жить. А в них будет жить моя душа. И уже ради этого одного стоит помучиться на белом свете.



            Путь жизни

Жизнь – как приманка в капкане для зверя;
Тронешь – и будет беда…
В мир наслаждений открытые двери –
Просим войти, господа!..

Как он широк, как волнует он юных,
Кажется – вот он, возьми!..
Жажда в глазах и сумятица в думах –
Больше не быть нам детьми!

Канули в детство чулки, распашонки,
В душах огонь и экстаз;
Вид пробивной и крикливой девчонки
Свойственен многим из нас.

Словно с горы – кто с крутой, кто с пологой –
Мчимся, не чувствуя дрожь…
Друг! Наберись сил пред дальней дорогой –
Вдруг там не то, что ты ждёшь…

                17 лет, 1992 год



                Сбывшийся сон

Попрощавшись, ты хутор наш пыльный покинул,
Обещая при всех, что вернёшься до жатвы;
Но приснился мне сон, будто ты меня кинул –
Променял на другую, забывши про клятвы.

И в тревожный тот час я мгновенно проснулась,
И из глаз моих слёзы посыпались градом;
На портрет твой в сердцах кулаком замахнулась,
Но с кровати упала и стукнулась задом.

              17 лет, 1992 год



Сумерки, сумерки, вечные сумерки,
Злобно сгущается мрак;
Умерли, умерли, ангелы умерли,
Космос молчит словно враг.

Сердце моё как железом оковано
И ядовитой тоской…
Слышу я вновь: кто-то шепчет взволнованно:
Остановись же, постой!

Сумерки, сумерки, вечные сумерки,
Но расступается мрак…
Умерли, умерли, демоны умерли,
В небе разлит звёздный лак.

Мрак – не везде. Это так только кажется –
То, что он будет всегда;
Верьте, друзья: всё равно свет покажется,
Тени уйдут без следа…

                17 лет, 1992 год



Твоя любовь есть извращенье.
Ты мне о ней не говори.
Она приносит боль и жженье –
Я не хочу такой любви.

Ты лёгок сам и лёгки чувства –
Поэт, художник и медведь;
Твердишь с улыбкой: для искусства
Могла бы я и потерпеть…

Ты мил со мной, пока не грянет
Над головой моею гром;
Ведь лишь на секс тебя потянет –
Ты вновь потребуешь содом…

И снова будет то, что было…
Весь этот грех случится вновь…
Как мне противна, как постыла
Вся эта задняя любовь!..

                17 лет, 1992 год



   Ты другую полюбил

Как же мне не возмущаться
И тебя мне не винить?!..
Как ты смел со мной встречаться,
Как ты смел меня любить?!..
Говорил мне, что навечно
Предан мне, лишь мне одной!..
Но напрасны были встречи
И гулянья под луной!..

Помнишь, утро мы встречали
В первозданной тишине?
За рекой синели дали
И вливались в сердце мне…
И, казалось, мало места
Для возвышенной любви
В этих заводях чудесных,
Отражавших блеск зари!..

Ты был мне, как полю ерик
При разливе по весне!
Ты был мне, как речке берег;
Говорил: «Приди ко мне!»
Как же ты забыл про верность
И все клятвы, что дарил?!..
Ни за что – лишь за манерность
Ты другую полюбил!..
    
                17 лет, 1992 год



Ты устал чего-то ждать;
Плачешь: снится, мол, дорога…
Я пою тебе опять:
«Подожди ещё немного!»

Скоро встретимся в избе,
Где кипит в жаровне сало;
Ты узнаешь, что тебе
Жить осталось очень мало.

Вдохновение своё
Ты направишь на жаровню;
Ну, а я моё житьё
Очень ласково напомню.

И не дам тебе я там
Ни умыться, ни напиться;
Но, из склонности к флиртам,
Скрою рожки и копытца…

                17 лет, 1992 год



 Ураган времени

Ты была ещё девчонкой
И носилась как снаряд;
Надо лбом вихрами чёлка
И доверчив, робок взгляд.
В полудетском выраженьи
Огонёк любви сиял;
Говорил о наслажденьи
И меня очаровал.

Мы дурачились с тобою,
Были в юности близки;
Обросли мы бородою,
Нашей воле вопреки.
И теперь ты повзрослела
И уже не пьёшь вина;
Очень сильно растолстела
И со мною холодна.

Ты и писем мне не пишешь,
И не звонишь мне давно;
Ты при встрече бровью движешь,
Будто я тебе никто.
Ураган времён жестокий
Снёс все башни прошлых дней;
И пою я в караоке:
«Вновь подругой стань моей!»

Как тебя я привечала –
Ничего не помогло!
Что же раньше ты молчала –
Может, всё давно прошло?
Мимо счастье пропустила
Ты как глупый человек…
Я забыть тебя не в силах,
Буду грызть себя весь век…

          17 лет, 1992 год



            Цветок на асфальте

Однажды
На безжизненном окаменевшем асфальте
Я заметила тоненький и нежный цветок,
Чем-то похожий на маленький тюльпан…
Он пророс сквозь трещину,
Ликующе - алый
И наивно - яркий;
И в то же время трогательно - беззащитный;
Словно это был только - только вставший на ножки ребёнок…
Он качался на своём тоненьком стебле
И подставлял лепестки солнцу,
Словно протягивал к нему руки,
Словно просил его о чём-то своём –
Тайном,
Желанном,
Заветном…
И я подумала:
Ах, как было бы хорошо,
Если бы хоть один раз,
Один - единственный разочек
Случилось на свете чудо –
Доброе,
Ласковое,
Волшебное чудо,
Заключающееся в том,
Чтобы этот цветок не погиб;
Чтобы он выжил,
Выжил –
А не был бы почти сразу же затоптан
Чёрными
Подкованными
Сапогами…

                17 лет, 1992 год



Я люблю твои глаза,
Я люблю твои ресницы;
В них лучится бирюза,
Чтоб грустить и веселиться.

Мудрым ты умеешь быть –
И весёлым, несерьёзным;
Можешь нежностью вскружить,
Быть покладистым – и грозным.

Ты согреешь сердце мне
 В день ненастный, непогожий;
Ты прижмёшь меня к себе –
Я взлечу как ангел божий.

И мечтаю втайне я,
Что однажды, в день прекрасный,
Я рожу тебе дитя –
Сына, сокол мой ты ясный.

И тепло мне, и светло,
Сердце страхи забывает;
Знаю я: поймёшь ты то,
Что никто не понимает.

Нам с тобою не страшны
Ни мороз, ни злая вьюга;
И от разной скверны мы
Защитим всегда друг друга.

                17 лет, 1992 год



Я молча по тебе страдаю,
А вслух признаться не могу;
Но ты меня не замечаешь,
Как свет на дальнем берегу.
Ты сердце девы вынуждаешь
Томиться тяжко и страдать…
А ты? О чём ты сам мечтаешь,
Но не желаешь мне сказать?..

Что ж, неужели не решиться
Так между нами ничего?
Мне пред тобой остановиться
И трепетно, и тяжело…
Я истомилась, я не в силах
Свалить с души тяжёлый груз;
И вновь витийствую уныло
Под пенье демонов и муз…

                17 лет, 1992 год



Я не верю в мечтаний узор,
В кисею светлокрылых фантазий;
Мой замёрзший нахмуренный взор
Не оттает от слёз и мальвазий;
Я давно не юродствую впрок –
От былого остались лишь мифы;
Мой нелепый и утлый челнок
Налетел на подводные рифы…

Я не верю мечтаньям своим –
Всё под снос, ничего не зачтётся;
Опоздал ты, дружок Херувим –
Этот миг никогда не вернётся;
Я от жизни устала давно
И давно избегаю искусов:
Прячу заполы хлеб и вино
От грядущих во славе исусов…

                17 лет, 1992 год



Я не люблю, когда со мною спорят.
Точней, претят мне споры ни о чём.
Их гневный гул похож на волны моря,
Что между скал толкаются плечом…

Один твердит: «Всё в жизни очень просто!
Иди вперёд – и будешь ты блистать!»
Другой своё: «Жизнь – это дикий остров;
А если нет – попробуй доказать!..»

Как спор их пуст! Метаясь вкривь без смысла,
Мы затемняем истинный наш путь;
Ведь глупый спор – ристалище без мыслей,
Завалы слов, что искажают суть.

А я скажу: всё то, что непонятно,
Нам должно вновь домыслить и разъять;
И лишь тогда, встречая неприятность,
Сумеем мы за счастье постоять!

                17 лет, 1992 год



Я приду через много лет
В ореоле из звёздных кружев;
В блеске факелов и комет
Опущусь из небесной стужи;
И придут чудеса за мной,
И на полюсе снег растает;
И над чистой моей страной
Громко музыка заиграет…

А как выйдет дорожка вся –
Упаду я в железных латах;
И помчится душа моя
На крылах у ветров косматых;
Но, закон повергая в прах,
В неизвестное время года
Я вернусь, чтобы жить в стихах
И в сердцах моего народа…

              17 лет, 1992 год