Личная тундра

Два взмаха ресниц до горизонта вверх - и один, градусов на 30, направо. Сначала разглядеть новую дорогу мешает пушистый и слоистый, как пирожное со взбитыми сливками, туман. Девушка- 27-ми лет, и парень - 29-ти. Камчатка. Россия. Голубая планета в системе Красного карлика.
 
Утро так и не наступило. Небесный интендант сменил очередной фильтр, и стало немножко светлее, и только. Ночь продолжается, и город утопает в белом.
-"Возможно налипание мокрого снега на проводах, улицы парализованы пробками..."
-"Как же, снова гадость...Полетели белые мухи". Губы сжаты в тонкий парез. Тебе больно. Начиная от коленных чашечек, на дне которых плещется коричневая взвесь, и остатки вчерашней сладости в горьком океане. Смейся, плачь...Через трещину в облаках просыплется. В исходящие паром трещины земли затягивает молочное просо. Смейся и дивись. Устрой быструю заморозку метастазам своего параноидального одиночества.
Я как перепелиное яйцо, хожу внутренней поверхностью скорлупы наружу. Голубым - наверх, крапчатым - подальше от посторонних глаз. Странный и бессмысленный духовный стриптиз.            

МЫ В ПУТИ.
Слышатся голоса, это вечер застал в дороге. Вон там!! Направление задает акустический сигнал, но мы знаем, куда смотреть. Вслепую, повинуясь жестозвуку. Охватывает беспричинная тревога, всё пропало, нам некуда идти, а вон те искорки, не больше спичечной головки, это далекая деревня.
Там – жизнь. Чьи-то быстрые жизни и быстрые сны. Чьи-то мокрые ладони протирают забитое пургой стекло на подслеповатом окошке. Смотрят с другой стороны дня. А у нас – темно.
Вокруг холмика – голоса, это бежит повозка, запряженная человеком. На нартах комфортно расположились собаки, их лающие голоса привычны, и не раздражают слух. Сквозь пургу я вижу мелькающие ладони и стоптанные калоши. Я кричу: "Стойте!!!" Но... парень застенчиво улыбается, и отвечает: "А мне в кайф". И сбежит при первой же возможности, но лишь затем, чтобы сменить хозяев и повозку. Я продолжаю изучать снег, и дни, буква за снежинкой, снежинка за буквой, продолжаются. Тело уплывает легкой молекулой молока, слегка звенит в ушах. Лимонно-желтые всполохи неожиданно ярко, пробегают по краю страницы. Как автору это удалось? Хотя…он и не такое может. Снег клонится к закату, нежно покачивая пушистой головой на ветру. Седой одуванчик, с которого летят, летят парашютики снежинок.
Мои длинные жизни и безвылазные сны. 

ПУТЬ В НАС.
Любимый мой, я никак не могу вспомнить твоего лица. Наверное потому, что всю жизнь разглядываю только свои внутренности. Слова не связаны ничем, как нервные потоки снежинок. В кружке лопается липкая пленка сливок, и небо смыкается с землей. Белое, белое. Ты как большая пустая комната, тундра. Кедровый стланик и чахлый вейник -  одно, общее на всех, лицо. Лицо толпы. Собаки бегут по стихийному навигатору, а в комнате даже обоев и лампочек нет. Тусклость имя тебе, февральская тундра, тусклость и голый пол под ногами. Река, поле, и карликовый лес, монохромная вязкость, попробуй угадай, где что. 4 огонька, 4 солнца вдруг зажглись: изумрудные и золотые. Там, за пригорком, тепло, для гостя приют, который может стать Домом. Круглые издалека, квадратные вблизи и треугольные по сути, расстояние жонглирует геометрией радости. Деревенские окошки, мигают фотокарточками нездешнего салюта. Маленькая корякская куколка танцует на твоем плече. Антеннами тыкается под уровень моря. Нервно прорастает под водой и прыгает в солнечное сплетение. Кружится, танцует. Куколка. Говорить нельзя. Пока незачем и нечем.

ПУТЬ В ПУТИ.
Здесь все глаза становятся серыми. Нержавеющий снег не тает, всегда здоровается и никогда не прощается.
Тундра…Воплощенная сглаженность острых углов, обойденность поворотов, заоблачная размытость горизонтов – за отсутствием таковых. Приниженность флоры, и белизна без изъянов.

Пурга…. Вечное неостановимое дыхание севера. Вернее, один нескончаемый выдох. Редкие вдохи – сквозное отверстие. Люфт для ускользающих из реальности. Здесь все самые прочерченные и исхоженные дороги каждый для себя пишет заново. Рисует с нуля.
Тундра. Каждого делает первопроходцем. Пионером. Как мерцающая тахикардия, дает возможность открывать себя заново. Как исписанная от корки до корки книга, из которой, стоит только захлопнуть, исчезают все строчки до единой. Чистые листы, табула раса. А снег всё летит, а выдох – всё длится. Длится. Длится. Длится.
Каждый может переписать здесь свою историю. Но наказание за неправильный, чужой и варварский язык - молчание. Зато чувство юмора у тебя превосходное, тундра.
Куколка пульсирует, чешуйки двигаются, метаморфоза еще не окончена. Теперь у нас остаётся два пути - или вылупиться, или сдохнуть.   

МЫ В НАС.
Кто говорил о бесконечной черноте космоса? Космос может быть и бесконечно белым. Широкими мазками непогода растушевывает границы личности. Колючая небесная крупа искрится, летит, её раствор нежно разъедает все перегородки и перемычки души. Мой микрокосм косит уже окончательно. Я по-прежнему не знаю, куда идти, мне неведома миссия в этом теле, которому 27. Но теперь я точно знаю, куда ходить не стоит, и какие дороги - чужие. В мире зимнего цвета тёмные цели видны отчетливо. Среди добрых и открытых людей не спрятаться подлецу. Снующие глаза, пусть себе снуют мимо.
       
Матрица. Головы собак осияны ореолом, как у святых. Всё выкрашено в радужный белый, в голове рябят тысячи, тысячи неисправных телевизоров, белые, белые шумы, сломанные транзисторы так громко шепчут в черепной коробке, что потеет спина и слабеют мышцы. Это страх, и это нормально. Ноги висят в пустоте. Из безумного ниоткуда выплывает собачья упряжка, и ноги ездовых хасок тонут в снегу. Старый коряк, с прокопченным от времени и непогоды лицом, на котором застыла круглосуточная улыбка, поднимает сбившую до крови лапы собаку на нарты, а бегущим бросает мёрзлую навагу. Они глотают её, не сбавляя шаг. Без вариантов - надо переставлять конечности, пока есть силы. Остановка - смерть. Хаска еще дышит, туземец молча укрывает её теплой шкурой. Он помогает тем, кто его везёт, потому его самого никому не запрячь.

Выбор. Перекусить уздечку, скинуть пассажиров, вооружиться хлыстом и сесть в нарты? Найти ездовых? Стать нартами? Присоединиться к восставшей стае? Разложиться молекулярно и штормить непогодно? Проложить дорогу?

Страшно оказаться подвешенным, но только так появляется шанс разглядеть хоть что-то внутри себя. Выйти из себя. Потому что куклы не играют в куклы. Максимум - вальсируют на чьём-то огромном плече, которое кажется Миром, танцуют с закрытыми глазами. А чаще остаются в своём домике. Так и не выпускают крылья, не бьют скорлупу, не разрывают пленки. Не покидают игрушечное жилище, пристанище духа, рефлекторно цепляющегося за ориентиры, маяки, привязки. Внутри себя.
За опорные кости, вязкие мышцы, за красные кровяные тельца.
За двери города и стены знакомых лиц.
За крики чаек и утренний чайник, за полеты наяву и падение во сне.
За солнце твоей улыбки и порох чьих-то шагов.
За ужин при свечах, и будни на мечах.
Надо...Нам надо выйти. Выйти в белёсую от старости, кричащую вакуумом, и переполненную пустотой тундру. Нашу личную тундру.
А до чужой еще нужно дорасти. Чтобы понять. Чтобы разбрасывать то, чего много, или подставить своё последнее плечо. Чтобы не делить, а умножать. Человек.
Но ведь первый взмах уже сделан?   

Первый взмах. Ресницы щекочут теплую щеку. Я вижу тебя. Снег шел всю ночь, и чудится, мир всегда был таким. Белым. Мягким. Медленным. С вкусными кремовыми шапками на крышах, автомобилях, дорогах. Они неспешно тонут в снегу, медленно опускаясь на дно. Или, вернее, это снег тянется вверх, к небу. Он растет, как единственное оставшееся на планете Растение, связанное незримыми биотоками. Причудливая ажурная флора. Белые цветы зимы божественны. Тут и там, под нежным светом, струящимся из подсвеченных розовым облаков, они расцветают на деревьях, на кустах, белыми лепестками снежинок качая воздух. Яблоневая метель кружит нас. Это другая жизнь, и настоящая весна. Бесшумно прыгай в сугробы, играй в прятки, теперь уже без страха, и без остатка.
Своим сердцем -  я любуюсь твоим сердцем.    
Один бесконечный вдох. Полной грудью.