Июнь из амбразуры

                ИЮНЬ ИЗ АМБРАЗУРЫ

Целый день продлилось ощущение новизны или каких-нибудь изменений в вяло текущей жизни, - но всё текло своим чередом и ничего не менялось, словно игла на патефонной пластинке спотыкалась о выщербинку и возвращалась в свою канавку-колею.
Улица вымазана грязно-зелёной кашей листвы, обильно сдобрена синевой неба, приправлена искрами осколков от бутылок и припудрена маревом уныния и лени.
С раннего утра и до позднего вечера женщины изящными обуточками вбивали гвозди в асфальт и перетирали песок:
- Туп-туп, друг туп, да-так туп, стук-стук, да-так стук, ты труп, трах-под-пуп, сам-ты-сук, туп, туп, туп …
Лица у них властны и непроницаемы, как у цариц, как в капроновом чулке лицо грабителя, - все заняты своей исключительностью:
- Девушка! Не скажете, - почём хлеб?
… Красноречивый взгляд жокея на старого мерина:
-  Ездить на тебе нельзя, а на мясо – дрянь!
… Заговорили плечи:
- Да пошёл ты, козёл!!
Нормальный ветеринарный контакт! В переводе на интеллигентный язык:
- Извините сударь! Мне некогда!
А, может быть:
-  Иди  ты ……… Дальше одни # # # # #
Процокала женщина в узконосых, стремительно рассекающих пространство чёрных лодочках на адмиралтейских шпилях высотой выше всяких возможностей, - конец каблучка едва угадывался.
Глова машинально потянулась следом, а глаза и уши считывали шаги:
- Шарма-а-ан! Прелесть! Ух, ты! 
Наверно, хорошо так идти, не глядя под ноги, словно балерина на цыпочках и считывать взгляды мужчин, словно аплодисменты!
Как же они ходят на таких малюсеньких ходульках?!
ИСКЮЙСТВО ТРЕБУЕТ ЖЭ-ЭЭР!!!
Впрочем, гарцующая лошадь тоже вызывает повышенный интерес!
… С хлебной сумкой «прочвакала» с высохшими ногами бабушка с неуверенной, словно бы виноватой походкой, что она ещё топчет эту землю. Ноги словно намазывали масло на хлеб,, - она поминутно останавливалась и пережидала, когда уймётся хрустящая боль в коленках и перестанет качаться земля.
Беззубый рот пережёвывал прошлое, настоящее – её не интересовало.
Будущее ей уже было ясно. Лицо у ней было спокойно, как у всех стариков, - она донашивала свой крест.
Угрясто-недозрелый пятнадцаток, покачиваясь и с трудом расставляя ноги, вися на плечах девицы с нарисованным туберкулёзным румянцем и такими же нарисованными  синяками под глазами, собрав силы, поднёс кулак-булыжник ей под нос, пьяно заслюнявились слова:
 - Мотри у мене! Изменишь, - зарэжю!
-  Хм, ты меня ещё ревнуешь? Клёво!
Сказывается «дворянское» воспитания!
В мою квартиру, в который уже раз, постучала спившаяся молодка с трясущимися руками и уговаривающими глазами и предложила купить у неё кухонную всяку-бяку, туфли, тряпки.
В диком бодуне несло перегаром:
 - Ну, по дешёвке? Всего за три тонны? Ну, хоть за тонну? Трубы горят!
Беру себя в руки и гипнотически внушаю ей:
-  Найн! Ноу! Нихт! Йок! Угэй Ачен! Нет! Ду ю андэстэнд? Иди – попасись!
Выпроваживаю её за дверь и на всякий случай оглядываю свою одежонку на вешалке!
- Хороших людей провожают, - чтобы нее упали, а худых, - чтоб не украли!
В кухне замогильно-вымученным голосом зарыпел, загорготал водопроводный зверь, заскулил сатанинскую песню, затрещал пулемётом, а затем захлестал железкой по трубе:
- Уловил тему? Спиши мотивчик!
…Параноидально-идиотскую симфонию для унитаза и водопроводного крана в сопровождении зубовного скрежета слушал, «торчал» и улыбался Домовой!
Сладчайшая какофония оборвалась.
В соседней квартире щенок тупым напильником обтачивал тишину. Тишина морщилась, сопела, - но терпела.
… А это время по улице, словно на пружинке, летела белокурая девчонка, - она размахивала руками и пританцовывала, черпала носками сандалей песок.
Голова у ней была повёрнута …назад! Она проверяла эффект своего присутствия на  пацанов.
Пацаны реагировали слабо. Скажем прямо, - вовсе не реагировали!
А она, чуть не забуксовав на песке, чуть не приземлилась, - но подправила курс и снова – голова назад, бант вперёд!
Сразу видно, - будущая сердцеедка! А, может, воздыхательница? Но всё равно, - держитесь мужики!
Жара с улицы сочилась между лопаток.
Из города прикатил старый, расхлёстанный автобус-курятник, - радостный и полупустой он понёсся вниз к остановке, приседая и громыхая кастрюлями на выбоинах!
Пассажиры согласно кивали и покачивались в такт шофёру-дирижёру.
Вскоре автобус возвратился, идя на подъём, накачанный человеческими фигурами, поскрипывая и грузно кивая. Пассажиры торчали в неудобных позах на одной ноге и глядели из окон.
Окна были заляпаны человеческой злостью снизу доверху.
… К подъезду подошла в ярком платье бабёнка и стала журчать ручейком с банно-прачечного комбината и сама сиять, как мыльный пузырь!
Земля слушала длинный монолог.
Наконец мыльный пузырь лопнул от натуги равнодушия, - и она ушла переболеть это дело.
Перед подъездом, на убогой серости укатанной земли коричневым пятном лежало тело берёзы, - её за бутылку спилили мужики и оттащили к ограде газгольдера. Пацаны уже плясали на ней радостно-бессмысленный танец дикарей.
Берёза изо всех сил упиралась ветками о землю, пытаясь встать, но только трепетала и шевелила ещё живыми листочками. Срез желтел гнилью и, как бельмо на глазу, пялился на прохожих.
В болевом шоке мотался пень, словно белая женщина на коленях со связанными за спиной руками и с отрубленной головой.
А земля, распахнув рубаху на груди, растрескавшимися губами молила дождя.
… В кузове лязгающего самосвала вдруг огненным всполохом вскочила жёлтая тряпка, напоминающая бьющуюся в истерике женщину с молитвенно поднятыми над головой руками. Она безмолвно взмахивала и вымаливала что-то у неба, то, обессилев, падала и билась об пол, и снова вскакивала.
А самосвал увозил её, беснующуюся, всё дальше и дальше.
По Радио России через каждые пять минут гарцевал под музыку и поднимался всё выше и парился веником бодряцкий и ОПРОТИВЕВШИЙ «АО МММ»!
Интересно, для кого эта реклама? Для дебилов или для тех, кто её заказывает?
Радио – хоть не включай!
… Машина, сдавая назад, - сломала дерево и бедолага-тополь, выставляя напоказ и покачивая ею от боли, складывал метрвецки-белые обломки-пальцы в знак « Сообразим»,, известный всем пьяницам, косоротился в злой усмешкеи предлагал выпить за эту убойно-запойную, обломно-поломатую жизнь.
С ласками пьяной бабы наваливался душно-липкий вечер.
Из подвала несло вонью парной канализации, и курортного сероводорода, смешанного с запахом цветущей ильмы.
АРОМАТ – Я ТЕ ДАМ!!
У соседнего дома стеклянным глазом косилась старая лужа и пацаны радостными сапогами топтали небо, опрокинутое в неё.
На грязно-синих щеках облаков медленно таял малиновый румянец. Облака комились над горами,  словно беременные бабы, но почему-то не могли разрешиться от бремени.
Ветер с дурацкой ухмылкой гонял облака, как глубей над крышами, не давая им сесть, - и ходили они влажные и растерянные, цепляясь за ускользающие горы под ними, но их несло по кругу.
Капельки крохотными пяточками затопали по асфальту, но,  чего-то испугавшись, поджали ножки.
Прошла женщина, - пахнуло потным телом и ванилиново-сладким запахом духов, смешанным с табачным перегаром.
Каркающий голос спросил время.
Куском овчины валялся под деревом Тимка-болон и дожидал очередную собаку, чтобы полаяться по-человечьи.
На лавочке сидели и сплетничали бабёнки, уютные и растоптанные, как домашние тапочки.
Разинутые пасти подъездов глотали  сосредоточенных людей с сумками, заряженными «водярой» а выплёвывали счастливцев с  сиренево-пористыми носами и влажно-рыхлыми физиомордиями и уже могущих хрипеть романсы под балконом про ласковые руки любимых:

…ПРОПИЛ ГУДОК ЗАВОДСКОЙ,
    КОНЕЦ РАБОЧЕГО ДНЯ!

Вот попадают почему-то в неласковые руки ОМОНа с плановой загрузкой «выпрямителя»!
Сейчас на улицах не поют! А споют, так – ноги мои ноги!!!

…НАС НЕ ВЫДАЛИ ЧЁРНЫЕ КОНИ,
    ВОРОНЫМ ИХ УЖЕ НЕ ДОГНАТЬ!

Из соседнего дома сыпануло пиликанье баяна, - несмелые голоса неуверенно, невнятно запели-загуляли мимо нот.
Баян обиженно всхлипнул и замолчал.
Улица покосилась и саркастически заулыбалась:
- Пьяницы!
Тупо хряснула от нечего делать путая бутылка, - улица и ухом не пошевелила!
Фантомным видением,, подскакивая и сбивая взгляд с траектории полёта, прямо в лицо полезли «одомашненные» комары, - порождённая гадость социализма.
Никакая санэпидстанция их не берёт! А они жрут нас по ночам!
Ни в одной стране таких комаров нет!
А нас – есть!
Пора бы их в книгу Гиннеса записать! А можно и в ООН написать, - всё равно не дойдёт! Да и не поймут!
Вот один из них поглядел на меня и засучил задними лапами, как пьяница перед принятием внутрь.
На вид такой умный, как рука с карандашом, а такая паскудная сущность!
Да ещё и самка! Даже комаров бабы – кровопийцы!
Комар, подлетев, занудно-самолётным колосом стал внушать:
Ку-у-ум! Ку-у-ум!
Кумом больше, кумом меньше! – размазал его по стеклу.
Камфарой вымажусь, провоняю, - но кровь пить не дам!
… Чёрными молниями стрижи кромсали небо на куски, тонкими линиями перечёркивали своё прошлое и весело-истошно орали.
Им некогда копаться в своей душе! Тем паче - в твоей!
Небо срасталось без шрамов и балдело от их криков.
…Пьяный мужичок, радостно следуя по вино-водочному маршруту, покачиваясь и смелея, кинулся с разбегу одолеть лестницу без перил.
Одолел! До половины на ногах, верхнюю половину – на ногах и руках!
Вот он удовлетворённо оглянулся на покорённое и … кубарем повалился назад!
От успехов закружилась голова!
С разбитой губой и непричёсанным матом он снова кинулся на штурм, - не доверяясь удаче, быстро вскарабкался на ногах и руках и , уже не оглядываясь, словно натыкаясь на невидимые препятствия, порулил между краями тротуара.
Двое подвыпивших парней волокли в подъезд, словно крест, пьяную бабу. В её сумасшедших глазах отражалось полыхание закатного неба. Пьяное сопение и урчание отсекла чернь подъезда.
Знобко поёжилась знакомая до камней лужа.
Деревья, собравшись в кружок и воровато озираясь по сторонам, как кодла хулиганов, шёпотом обсуждали очередную пакость.
(Кстати, - кодла это совет африканских вождей!)
Посовещавшись, одно из них вышло из круга и, отвесив мне идиотский поклон, прошепелявило:
- Ты ещё жив? – В натуре!
- Ну-ка продёрни! Кому ты спишь? Здесь тебе – не тут! – и оно, испугавшись, «продёрнуло».
Бездомная сука с отвисшим выменем и подхалимно-крутым характером, понюхав дерево, закашлялась  лаем на небо, - у неё украли щенков.
- Какое тут к чёрту материнство? – равнодушный материализм не даёт ответа, вот она и молча спрашивает у каждого прохожего:
- Куда девали щенков? Отдайте хоть одного!
… Долговязо- плоскодонное ОНО с косичкой и в брюках буратинными ногами измерило, словно циркулем, видимое пространство, при ходьбе приседая и приподнимаясь на полголовы.
По стене моего дома прополз мизгирь, тщательно прошаривая каждый сантиметр, расставляя ноги-ходули, - большой и внимательный. Он напоминал ампутанта, обучающегося ходить на протезах;
- Скатертью дорога! Я пауков не трогаю! Сам – как паук-луноход!
…Подшуршал «Жигули», раскрылась дверка и шофёр  визгливо-бабьим голосом, как на базаре на всю ивановскую забрюзжал о каких-то резиновых сапогах. Весь дом внимал изливаемой из него желчи, но шофёр чихал на этикет, на всех и вся!  С большой горы и по-волчьи!
Пахло занудой и радражением!
… Подул ветерок и стал и стал с пионЭрским  восторгом, как на  на дЭмонстрации,  методично размахивать ветками.
На восторг не обращали внимания.
Кто-то молчал лозунги.
По обочине дороги две пары аппетитных женских ног в одинаково красных, коротких до попки платьях и в чёрных туфлях на высоких каблучках, предлагая достойный товар, деловито прохаживались по «Асфальтэн- Бич» мимо потушенных огней «Энергетик-Хауз».
… Невесть откуда вылетевшая иномарка радостно взрыла обочину!
Недолгие торги, - и вот уже по-собачьи взвыли шины, голодным урчаньем ответил мотор-зверь и понёс отважных труженниц старинной профессии в дымный вечер кайфа.
У нас в Читаго-Таун – всё путём!
… А на подоконнике оса деловито обстригала крылья  навозной мухе,  как парикмахер кромсает ножницами патлатого пацана. Муха нервно подёргивалась и материлась на весь белый свет. Оса,  отрезав ей заодно и ноги, подняла тяжёлый мешок и улетела.
 -  У каждого своя продовольственная программа!
… В облаках вдруг белой запятой прорезался ГЛАЗ и внимательно посмотрел вниз:
- Да-а-а!  Бардачок-с-с!
И смотрело бы  ОН ещё, но ленивое облако-веко закрыло его.
А в рекламе колготок на синем фоне девица, приняв позу «доллара» и поправляя причёску, балансировала на изящных шпильках и изготовилась дать под зад очередному воздыхателю. Она обернулась, улыбаясь, и ждала.
А воздыхателя всё не было!
… По окраине неба крался кривой, как сабля месяц:
- Так ему и надо! Вовремя надо домой приходить!
Вот он скрылся в одной из туч, мощной как женская грудь и посмотрел вниз:
- А чего я там потерял? – и снова скрылся в лохматых одеялах облаков.
Усердная пустолайка скребла железом по стеклу:
- Типично бабий характер, - не проорётся, - не успокоится!
Получив «своё» по загривку – успокоилась!
Воцарилась непролайная липкая тишина.
Ярчайшая зарница осветила всё вокруг, словно совесть – все уголки души, - и погасла.
Чёрное небо покраснело, словно получило подзатыльник.
Дома виновато съёжились и подобрались, словно ожидая удара.
Из-за горы махала светлыми руками зарница, словно блудница, которую тащил за косы гром и ворчал, кукая лбом о чёрные горы.
А она выворачивалась из крепких громовых рук, махала руками, подмигивала, кривлялась, - словно хотела что-то сообщить.
Так немой маячит на своём языке мимики и жестов!
Снова, садко хряснув по горбушке зарницы и протащив громадную доску между гор, забурчал гром, ещё больше негодуя и повышая голос до крика!
Стихло, - только ветерок шуршал  под деревьями.
Световая дорожка, выпрыгнув из подъезда, смирно легла на крыльцо и асфальт.
Пьяная тень, неверно двигаясь и громко икая, опершись за ручку, бодала дверной косяк. Послышалось урчанье и  шелест блевотины.
Широко расставляя подгибающиеся ноги, из подъезда вырулил пьяный добрый молодец и почапал, держась одной рукой за стену, а другой вытирая слюну.
Парня без ветра и моря явно штормило!

МОРЕМАНЮША! НЕ ШТОРМИ МНЕ ДУШУ!
В ДУШЕ ПОГАС ОГОНЬ, - ОСТАЛАСЬ ГРЯЗЬ И ВОНЬ!

Дверь покачивалась и недоуменно смотрела ему вслед.
… Чьей-то головой затукала стена и мужской глосс захрипел:
- Где деньги, сука? Куда девала? – в ответ сенным шелестом шумела листва.
… Бодрые девичьи голоса, нарочито бравируя, с треском разорвали тишину, вялую и ватную.
Наверное,  - от страха?
Каждая идёт и трусит по-своему, - одна орёт из-под пятных жил в темноту, а другая молча скрадывает, а результат один, - серёдыш мокрый!
А, может, - ей и медные трубы нипочём?
Женская эмансипация уже докатилась до агрессивности! Толи ещё будет?
… Где-то в темноте захрапела с«недожатым» сцеплением коробка передач, - с хрустом влетела вторая передача и ГАЗик, припадочно дёргаясь, скачками вывалил на трассу.
- Машина зверь! Шофер собака!
Ночь. Темень. Бесфонарье.
… Вдруг, как на войне, обыденно захлопали, затрещали автоматные очереди!
В ответ несколько раз щёлкнул  пистолет, мужской дикий крик, мат… - и всё смолкло.
Редкие машины хозяйственно жужжали по трассе.
Посёлок, как большой, чёрный зверь, опасливо прислушивался, принюхивался из своих нор и летел сквозь небо в ночной криминальный беспредел.
Видеосеанс закончен!
Неохотно покидаю надоевший до локтевого скрипа подоконник.
Захожу на посадку, - глиссадой лупит по зрению дверной проём между телевизором и инвалидной коляской.
Я ковыляю в темноте, презирая опасность треснуться чердаком о дверной косяк!
Сегодня я – выше предрассудков!
В спальне меня ждёт громадный и пустующий до ненависти сексуальный станок, исполняющий обязанность постылого ложа.
Привет куча тряпок и мартацев!
Радуйтесь, рвань простынная!
Я пришёл вас спать!
Я заболел!
Лёг спать!
(Одовременно!)
ПОЧЕМУ ЧТО …