Я любила его украдкою

Симпотишный мужчина.

Вообще, у нас не любили внешних эффектов, вида как с глянцевой обложки. А теперь я думаю, кому помешали эффекты? Нвогодние гирлянды, например.

*
Нет, в моём случае, всё-таки дело было не в мужской силе, а в том, что от него явственно озоном дышало. ?

*
)) Красиво всё это. Мне, точно, нравилось до храма и нравится теперь, а что было на этот счёт в храме, не помню.

ПРОРОК
I. Он раскрывает

Он пришел сюда от Востока,
Запыленным плащом одет,
Опираясь на жезл пророка,
А мне было тринадцать лет.

Он, как весть о моей победе,
Показал со скалистых круч
Город, отлитый весь из меди
На пожарище рдяных туч.

Там — к железным дверям собора
Шел Один — красив и высок.
Его взгляд — торжество позора,
А лицо — золотой цветок.

На камнях, под его ногами,
Разгорался огненный след,
Поднимал он черное знамя...
А мне было тринадцать лет...

II. Он улыбается

Он долго говорил и вдруг умолк...
Мерцали нам со стен сияньем бледным
Инфант Веласкеса1 тяжелый шелк
И русый Тициан2 с отливом медным.

Во мраке тлел камин; огнем цвели
Тисненых кож и чернь и позолота;
Умолкшие слова в тиши росли,
И ждал развернутый том Дон Кихота.

Душа, убитая тоской отрав,
Во власти рук его была, как скрипка,
И увидала я, глаза подняв,
Что на его губах зажглась улыбка.

III. Он упрекает

Волей Ведущих призвана в мир
К делу великой страсти,
Ты ли, царица, бросишь наш пир,
Ты ль отойдешь от власти?

Ты ли нарушишь стройный чертеж
Миру сокрытых братий?
Ты ли, царица, вновь не сольешь,
Силой своих заклятий,—

С мрачною кровью падших богов
Светлую кровь героев?
Ты ли, царица, жаждешь оков,
Дух свой постом успокоив?

Ты ли, святую тайну храня,
Ключ золотой Востока,
Ты ли, ребенок, бросишь меня?
Ты ли сильней пророка?

IV. Он насмехается

Ваш золотисто-медный локон
Ласкает черные меха.
Вы — образ древнего греха
В шелку дымящихся волокон.

Ваш рот не скроет Вашу страсть
Под едкой горечью сарказма,
И сердце алчущего спазма
Сильней, чем Вашей воли власть.

Я в лабиринтах безысходных
Сумел Ваш гордый дух пленить,
Я знаю, где порвется нить,
И как, отвергнув путь свободных,

Смирив «святую» плоть постом,
Вы — исступленная Химера —
Падете в прах перед Христом,—
Пред слабым братом Люцифера.3

Черубина де Габриак
Исповедь
В быстро сдернутых перчатках
Сохранился оттиск рук,
Черный креп в негибких складках
Очертил на плитах круг.

В тихой мгле исповедален
Робкий шепот, чья-то речь.
Строгий профиль мой печален
От лучей дрожащих свеч.

Я смотрю игру мерцаний
По чекану темных бронз
И не слышу увещаний,
Что мне шепчет старый ксендз.

Поправляя гребень в косах,
Я слежу мои мечты,-
Все грехи в его вопросах
Так наивны и просты.

Ад теряет обаянье,
Жизнь становится тиха,-
Но как сладостно сознанье
Первородного греха...

Черубина де Габриак
*
А печаль мою, тоску горючую
По утрам из сердца выплакивала.

А, да, мужчина сражается, не нужно ему мешать, нужно пытаться помочь. /Сражается с собственным мед. состоянием. А состояние у него оттого, что он закрывает собой своих единоверцев, и все проклятия, которыми в этих единоверцев швыряются, попадают в него./

А что до того, убивал ли он и кого, я не знаю.

Знаю, посылал меня к Цветаевой, спросить, на всю ли голову она больная, сидеть в таком жутком пространстве непонятно из какого соображения. Проклятиями никакими лично он в Цветаеву не кидался.

*
А печаль мою, тоску горючую
По утрам из сердца выплакивала.

*
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце

горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит, и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.

Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.

И. Бродский
*
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,

мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!

Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках

субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но, может быть, находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.

И. Бродский
*

Агата Кристи Ак   07.12.2011 03:11   •   Заявить о нарушении