В один прекрасный дождь...

Человек – это закрытая раковина. И иногда поэты неделями не могли заставить ее раствориться, чтобы поговорить с тем, что там внутри, со своей душой.
   Выйдя из дома, я была крепко-накрепко закрыта. Это я поняла по своим натужным попыткам раскрыть свои створки, чтобы написать хотя бы две нотные строки.
 Я вышла из дома и вдруг что-то затрепыхалось в моей раковине – на улице шел дождь. Он зазвучал запахами мокрой пыли, заиграл грустными струнками моей души. Бесчеловечный он, дождь. От него становится слишком больно...
Как хорошо, что я не взяла зонт. Едва капли коснулись моей макушки, едва первая согретая капля скатилась по моей переносице, как створки раковины еле заметно приоткрылись. Стало легче дышать.
    Дождь – он странный.
Эта первая строка родилась спустя пять мокрых шуршащих минут ходьбы. Да, дождь действительно странный. Мы готовы отдать ему свою душу на временное пользование, хотя сами себе ее редко отдаем даже просто подержать в руки.
   Мы безропотно души ему отдаем.
Получалось что-то ритмичное, грустное. Дождливое. То, что нужно.
  Дождь – он странный. Мы безропотно
  Души ему отдаем.
Так даже лучше. Как у Маяковского.
Мне казалось, что вихри теплого майского дождя смывают напряжение моей раковины, уносят меня в свой мягкий и грустный мир. Вся душа болит. Ноет, как содранное колено. Эх, дождичек, что же ты творишь...Как хорошо, что я все-таки не взяла зонт...Эх, я такая наивная, иногда неделями не могу раскрыть створки ни на миллиметр, а сейчас...Они раскрыты, и их щекочет дождем. Смывает краску, налипшую за неделю. А вокруг целая толпа, серая, но это лишь кажется, они обесцвечены внешне, но на самом деле...они уже открыты. Правда, те, кто поопытнее, с зонтами, в наушниках, надежно защитили себя от просачивания болезненной влаги в себя.          
   Целые толпы душ неопытных
   Смоет таким дождем.
Я уже стояла на остановке. Мимо проходили маршрутки, и ненужные мне троллейбусы...как хорошо, что четверка ходит нечасто. Я стояла и сочиняла. Створки были раскрыты. Душа охлаждалась под дождем, отдыхала и уже не болела. Человек родился в воде, вода всегда снимает боль...
Подъехал мой троллейбус, и я без сожаления вошла внутрь – все-таки мне очень нравилось выражение лица этой четверки...Я улыбнулась вслух, если можно так сказать.
Уселась поудобнее, раскрыла свою раковину понадежнее и принялась записывать получившиеся строки в телефон.
Тут надо сказать, что электроника, которой мы окружены, сводит судорогой мышцы наших раковин. Поэтому сейчас уже не рождаются гении, а только таланты...Да, телефон расстроил меня, но что делать? Я так боялась забыть сочиненное.
  Дождь – он странный. Мы безропотно
  Души ему отдаем.
  Целые толпы душ неопытных
  Смоет таким дождем.

  Колет иглами сердце юной,
  Смотрит в большие глаза.
  Обезболит, приспустит струны,
  Слаще станет слеза.

Ко мне подсел молодой человек. Я слегка повернула голову, улыбнулась уголком рта – он тоже был раскрыт, это очень чувствовалось. Он с интересом покосился на экран моего телефона, прищурился, видимо читал. Я не стала прятать от него стихов – он раскрыт, он поймет.
Я представила себя со стороны. Странная девочка, с веснушками на носу и щеках, с запутанными мокрыми волосами до плеч, вокруг которой так и кружат обрывки дождливых фраз, полуулыбка, добрые, широко открытые глаза...Любой раскрытый молодой человек непременно бы влюбился в эту девочку.
Вскоре я забыла о присутствии моего соседа, и погрузилась в теплое нутро моей раковины. Она устало призакрывалась, но я была внутри, я ее придерживала – пусть еще поговорит со мной. Кроме того – на улице все еще дождь, и когда я выйду, моей многострадальной раковине придется раскрываться вновь.

На одном из передних мест сидел пьяный безбилетник. Я усмехнулась, заметив, что он тоже слегка приоткрыт. Еще чуть-чуть, и запоет. Чуть позади него сидели два человека в форме, они были наглухо закрыты, законопачены, и залиты алкогольным коктейлем. Двери открылись – «остановка ипподром» прошуршал водитель в динамике. Вдруг один из законопаченных гаркнул на безбилетника, они оба поднялись и взашей вытолкнули бедного, пошатывающегося пьяницу под дождь. Тот, ничуть не смущенный происшедшим, продолжал свое движение по тротуару вдоль дороги...
 С задних рядов троллейбуса гаркнула женщина голосом прапорщика, что они поступили грубо. В ответ раздался забористый мат...Створки с грохотом затворились, оставив мою поцарапанную доверчивую душу внутри, в относительной безопасности. Кто знает, когда она откроется в следующий раз?
Я мысленно спросила своего соседа:
– Вы пишите стихи?
- Да, - прозвучал воображаемый голос.
- Никогда не пишите их в общественном транспорте, да и вообще на людях, ведь это так больно...Вдруг кто-то неосторожный полоснет неожиданно громким словом, и вы останетесь закрытым, кто знает, на сколько? Обещайте, ладно?
 - Так что же, не раскрываться на людях вовсе? Ты так думаешь сгоряча. Не бойся, сейчас все пройдет. Ты же знаешь...
«Следующая станция – Шоколадная фабрика»
Я очнулась. Молодой человек рядом сидел, закрыт, как и я. Он сочувственно посмотрел на меня. Я снова вспомнила наш воображаемый диалог, но время ушло...я была уже закрыта...Ничего не было, и этот человек – всего лишь навсего безразличный пассажир, и я для него всего лишь маленькая девочка, забывшая зонт...
- Разрешите? – спросила я выбираясь в проход.
Он подвинулся, еще раз понимающе-грустно улыбнулся, будто говоря: «Вот какие бывают люди. Никуда не денешься».
Мне так захотелось сказать «приятно было пообщаться» и протянуть ему руку, но ведь в действительности мы не сказали друг другу ни слова...
Я вышла, он проводил меня взглядом. Мы не увидимся больше, и он уже будто тосковал, зная это. Я одернула себя – надо возвращаться в реальность, дома отец, светло, сухо и прозаично. Лучше дойти туда готовой. И я и этот мой сосед – друг другу никто, возможно, он даже не заметил, что я что-то писала в телефоне. Скорей всего. Я просто была настроена на выдумки, когда он подсел ко мне.
Двери с шипением закрылись за мной. Троллейбус проехал мимо меня, я отыскала моего попутчика в окне, мы встретились глазами...и он помахал мне рукой. А может, он просто протер запотевшее стекло троллейбуса.