Знаете, отчего мне грустно?

Это черновик заметки. Чистовой вариант, опубликованный с сокращениями в "Независимой газете" под заголовком:"Есть ли место в последнем троллейбусе?", я выставил в полном объеме вот здесь:
http://www.stihi.ru/2018/11/29/2318
29.11.18


Знаете, отчего мне грустно?
А грустно мне оттого, что вспомнил я слова Афанасия Фета.
Вот эти:

Этот мед благовонный, он мой, для меня,
Пусть другим он достанется топким лишь воском.

Гордые такие слова, только вот принять их за приглашение на пир как-то у меня не получается. Всё почему-то сдается мне, что я-то и есть этот самый «другой», один из этих «других».
...Ах, ну что поделать, что поделать, не все на этой земле нас обожают и за нас, маленьких человечков, так уж сильно переживают.
Даже вот поэты.
А я-то ведь многих из них всё-таки люблю. И обидно мне.
Неужели, думаю, и эта моя любовь совершенно безответна?
И начинаю перебирать мысленно лица.
И первым всплывает в моей памяти почему-то лицо нобелевского лауреата.
...Замечательный поэт Бродский, кто ж спорит. Но никаких, хотя б даже самых ничтожных  следов ответной теплоты на моё горячее чувство в стихах его, увы...
...Никогда!....
...Ни тогда, когда он  длинное-предлинное стихотворение сочиняет,  когда он  разные растения в этом  длинном стихотворении  перечисляет. Перечисляет без особой радости и трепета, не поймешь для чего. То ли может лекарственный справочник для аптеки составить решил...
...Ни тогда, когда глядит одиноко в своё окошко в скучном городе, весь полон переживаниями.
...«Всё это тебя  не касается», – как бы подчеркивает он всем своим видом... 
...И сдается мне, относится эта его поза не только ко мне, но также и к вам, дорогие мои братья по неразделенной любви, если можно так выразиться...
..Хм, хм...
...Хотя восхищение ваше всем этим, не касающимся вас, конечно, подразумевается. А иначе зачем бы автору было его вам показывать?
...Эгоист он был, этот Бродский,  высшей марки эгоист, как мы когда-то в детстве любили выражаться. «Меньше, чем единица», – сам о себе сказал.
..Кокетничал!
...Очень высокого мнения  был о своей персоне. На самого Александра Блока свысока посматривал, хоть и не по праву, конечно. Ну, Бог ему судья. А что он про Евтушенко говорил! А вслед за ним и разные другие поэты, куда помельче его.
...А вслед за ними и еще помельче поэты, если можно так выразиться...
...Хм, хм....
...А у Евтушенко, между прочим, это самое переживание за нас за всех есть.
Душевное расположение или, скажем, сочувствие подделать ведь нельзя. Когда в стране непорядок и кто-то мается этим, как собственной раной, оно видно.  Ну вот Александр Твардовский таким был. Это даже и доказывать не надо, это каждый чувствует, если он вообще что-нибудь чувствует.
...И вот, как подумал я о Евтушенко, так и удивился. А чем собственно, думаю, он нас всех так сильно прогневил? Конечно есть у него у него и хвастовство, и бахвальство. Он иногда «похож на большого Буратино», как сказал о нем Окуджава. А что, это уже стало смертным грехом? У нас у всех своих грехов нет?
...Зато он рубаха-парень, он сочен и органичен в этом образе.
...Зато не презирает он ни нас, ни вас, ни слесаря дядю Васю, как некоторые избыточно-просвещенные гуманитарии-аристократы. ( Бродский, кстати, тоже не презирает, это я не про него. Не хочу наговаривать на него лишнего.)
...Смотрят они, видите ли, этак снисходительно со своих поэтических высот на делающего за них тяжелую, но необходимую работу человека.
...Зато он приглашает всех нас в свой хоровод.
Подумал я обо всём об этом и еще страннее оно мне показалось. Неужели, думаю,  вот этого уже мы не можем ему простить, нам видите ли больше по душе, когда нас демонстративно игнорируют? Неужели нам милее чье-то высокомерие?
...Или мы уже на свой счет этого высокомерия не принимаем, поскольку и сами чувствуем себя такими-разэтакими аристократами. Сами умеем игнорировать и тех, и этих: мелкие мошки, мол...
...А ведь скоро, совсем скоро, всего через каких-то семь лет, опять ожидается семнадцатый год...

Шучу, господа, шучу, товарищи.

(...Хоть может и не стоило мне – замечу в скобках – так шутить и фамильярничать ни с Фетом, стихи которого во всех моих прогулках со мной, ни с Бродским, которого тоже люблю, хотя и чуть меньше. Но ведь Бродский своими высказываниями о других поэтах, согласитесь, сам напрашивается на сравнение гражданских, так сказать, темпераментов, которое явно не в его пользу. Как ни крути, а даже простой человечности в его вещах меньше, чем у того же Евтушенко. А ведь именно поэты определяют климат в обществе, создают в нем определенную доброжелательную атмосферу... во всяком случае так это представляется моему утопическому сознанию.)

...Но вспомнил я вот евтушенковскую «Завалинку», и начала утихать понемножку  моя грусть. И пронзительное  «Идут белые снеги» вспомнил.
...И Ахмадулину вспомнил:

Это я - человек-невеличка,
всем, кто есть, прихожусь близнецом,
сплю, покуда идет электричка,
пав на сумку невзрачным лицом.
Мне не выпало лишней удачи,
слава богу, не выпало мне
быть заслуженней или богаче
всех соседей моих по земле.
Плоть от плоти сограждан усталых,
хорошо, что в их длинном строю
в магазинах, в кино, на вокзалах
я последнею в кассу стою -
позади паренька удалого
и старухи в пуховом платке,
слившись с ними, как слово и слово
на моем и на их языке.

И совсем уж нынче позабытого Юрия Смирнова вспомнил:

В полынье ночного неба
Звезд не часто.
Опустил рога троллейбус,
Спит начальство.

Спит пожарная охрана,
Сдав техминимум.
Князь Пожарский спит у храма
Рядом с Мининым.

Звезды светятся не часто,
Всех не видно.
За невидимых отчасти
Мне обидно.

Очень стоящие звезды
Есть меж ними.
Это мы не знаем просто
Их по имени.
1960

Вот у них это есть. У них это есть.

...Нет, братцы, не  понимаю я, чем они кому-то не угодили соловьи старого времени, поэты-шестидесятники, держащиеся просто и незаносчиво? Что, разве не прекрасны их слова? А по-моему, что-то очень даже золотое в них...

P.S.
...Признаюсь, я думал, что традиция эта прервалась и всё осталось там, «в шестидесятых» (условно). «Вселенский пафос братства прощай, прощай, прощай», – как сказала об этом Вероника Долина. Да и что можно было думать другое, когда сам Булат Окуджава написал о тех, к кому он когда-то «прикасался плечами» (и это было счастье, а иначе откуда б явилась такая строчка), написал, наглядевшись и налюбовавшись, такое: «спят спокойно на левом боку, изготовилось тело к прыжку.»
 Думал я так, пока не прочел стихотворение Марии Марковой:

Снег

Потом всё будет, позже, утром,
ну, а пока - ты крепко спишь,
пугаясь света, перламутра
покрытых первых снегом крыш.
В хрустальном дереве из сада -
век-древоточец выест ход.
Под белым пухом снегопада
застынет призрачный народ -
народец, полоротый, нежный,
наученный считать долги -
он обескровленной надеждой
накормит снегопад с руки.
Под полыньёй небес разъятых
на звёзды, белые от сна,
взлетят клочки газет и ваты
и трещиной пойдёт луна,
как яблоко в эмали тонкой,
в сорочке, в корочке, созрев,
от стука лопается звонко,
и открывает ранка зев
прекрасный, розовато-бледный,
благоухающий, как снег -
и ты над ним, продрогший, бедный,
усталый, тёмный человек,
не знающий такого чуда,
умрёшь, застынешь в первый раз,
не в силах ни сбежать оттуда,
ни отвести голодных глаз

http://www.stihi.ru/2008/10/27/30

И это ведь стихи о современниках. Какие стихи!

...А вот несколько стихотворений Евтушенко. Открыв любой из его сборников наугад, вы вряд ли сразу на них наткнетесь. Боюсь, наткнетесь на то, что заставит вас поверить скорее Бродскому, чем мне. А мне почему-то хочется, чтоб вышло наоборот. Поэтому помещаю эти  стихи здесь.
(Академик-литературовед, прочитавший мою заметку,  своего мнения конечно не изменит, тут мне тоже на взаимность рассчитывать не приходится. Ну что ж, прости меня, академик-литературовед. Попытка моя смешна, я и сам знаю.) 

Завалинка

Вечен Бог и бесы вечные,
Вдовы вечные в стране.
Мое детство бесконечное
Продолжается во мне.

На сибирской на околице
Бабы жмутся к нам с тоски.
Больно иглы сосен колются,
Попадая на соски.

Не рассказывай, завалинка,
Как заставила война
С пацаном чуть выше валенка
Почеломкаться спьяна.

Чья-то песня чуть с горчинкою
Эхом звезды шевелит,
И они, по небу чиркая,
Падают за шиворот.

Гармонист такой молоденький,
Он баян вжимает в грудь,
А на нем журчит мелодией
Белых кнопок Млечный путь.

«Ни в какой реке воробышку
Не проплыть.
После смерти мне зазнобушку
Не любить.»

Но бессмертия не выпросят
Слезы, скатываясь в пыль,
И ни листика не выбросит
Рассохшийся костыль.

Инвалид решил исправиться
И не вешать больше нос.
Чтобы бабонькам понравиться,
Он такое преподнес.

«Эх ишо, ишо, ишо,
Чтобы стало хорошо,
А не станет хорошо,
Всё равно ишо, ишо...

Одинок порой, как маленький,
Среди грубых городов,
Я – приемыш той завалинки
И ее сибирских вдов.
На сибирской на околице
Пусто вечером в домах,
И целуются и молятся
На завалинке впотьмах.
С электрической гитарою
Афганец-инвалид,
Ну а песня та же, старая,
Эхом звезды шевелит.

«Ни в какой реке воробышку
Не проплыть.
После смерти мне зазнобушку
Не любить.»

Я сюда присесть осмелился
Не к чужому шалашу.
Хоть немного послесмертия –
Не бессмертия прошу.

Смерть всегда хоть чуть да ранняя.
Не боюсь, что смерть близка,
А боюсь я умирания
Родины и языка.

Ты скрипи, скрипи завалинка,
Погрустебить нас пускай,
Малые грехи замаливай,
Но больших не отпускай.

Ты, завалинка длиннющая,
Тянешься сквозь времена,
И за Беловежской Пущею
Вновь от слез ты солона.

Там рядочком вдовы вечные
Убиенных вновь солдат,
Словно горлицы увечные,
Как на жердочке сидят.

Боль всех женщин деревенская,
И война для вдов одна –
Что афганская, чеченская,
Что таджикская война.

На завалинке продавленной
В блестках ранней седины
Вдовы новой необъявленной
Русских с русскими войны.

Ты скрипи, скрипи, завалинка,
Помолись за наш народ,
И за Диму, и за Владика,
И за многих наперед.

Новый царь при новой челяди,
Но всё те же вдовьи сны.
Неужели мы, как нелюди,
Жить не можем без войны?

Власть – опасная заманинка,
А внутри нее – война.
Мне дороже та завалинка,
Чем кремлевская стена.
Евгений Евтушенко

***
Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.

Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.

Идут белые снеги...
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.

я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.

И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?

А любил я Россию
всею кровью, хребтом -
ее реки в разливе
и когда подо льдом,

дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.

Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.

И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.

Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.

Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,

Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.

Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
Евгений Евтушенко

***
А. Межирову!

О, свадьбы в дни военные!
Обманчивый уют,
слова неоткровенные
о том, что не убьют...
Дорогой зимней, снежною,
сквозь ветер, бьющий зло,
лечу на свадьбу спешную
в соседнее село.
Походочкой расслабленной,
с челочкой на лбу
вхожу,
плясун прославленный,
в гудящую избу.
Наряженный,
взволнованный,
среди друзей,
родных,
сидит мобилизованный
растерянный жених.
Сидит
с невестой - Верою.
А через пару дней
шинель наденет серую,
на фронт поедет в ней.
Землей чужой,
не местною,
с винтовкою пойдет,
под пулею немецкою,
быть может, упадет.
В стакане брага пенная,
но пить ее невмочь.
Быть может, ночь их первая -
последняя их ночь.
Глядит он опечаленно
и - болью всей души
мне через стол отчаянно:
"А ну давай, пляши!"
Забыли все о выпитом,
все смотрят на меня,
и вот иду я с вывертом,
подковками звеня.
То выдам дробь,
то по полу
носки проволоку.
Свищу,
в ладоши хлопаю,
взлетаю к потолку.
Летят по стенкам лозунги,
что Гитлеру капут,
а у невесты
слезыньки
горючие
текут.
Уже я измочаленный,
уже едва дышу...
"Пляши!.."-
кричат отчаянно,
и я опять пляшу...
Ступни как деревянные,
когда вернусь домой,
но с новой свадьбы
пьяные
являются за мной.
Едва отпущен матерью,
на свадьбы вновь гляжу
и вновь у самой скатерти
вприсядочку хожу.
Невесте горько плачется,
стоят в слезах друзья.
Мне страшно.
Мне не пляшется,
но не плясать -
нельзя.
Евгений Евтушенко
У Зои Межировой на Фэйсбуке есть видео, где Евтушенко читает это стихотворение (почему-то целиком ссылка не отображается, поэтому даю по частям в две строчки):
https://www.facebook.com
/zmejirovajenkins/posts/10208325476271027?pnref=story


***
Когда закрыты рестораны
И все киоски и кафе,
Как сладко после расставанья
Идти по утренней Москве.

Таксист спешит неосторожно,
Таксист не хочет отдохнуть
И пешеходная дорожка,
Как на асфальте Млечный Путь.

И в темном гроте автомата,
В тени таинственных ветвей,
Стакан мерцает, как лампада,
Дневной религии детей.

И вот, смущенно и неловко,
Мальчишка с ранней сединой,
Ты пьешь ночную газировку
На «ты» с ночною тишиной.

Ты молча пьешь за этот город,
Чуть-чуть похожий на вокзал,
Где ты был глуп, где ты был молод,
Где быть таким ты перестал.

И ничего тебе не надо,
Лишь бы в тени его ветвей
Стакан светился, как лампада,
Дневной религии детей.
Евгений Евтушенко

***
Церковь должна быть намоленной,
только такой, где болит
воздух от скорби немолвленной,
от молчаливых молитв.

Дому идет быть надышанным
уймой детей и гостей.
Слову быть надо услышанным
даже с голгофских гвоздей.

Ну а любви полагается
не постареть, не устать,
ну а когда поломается,
ненавистью не стать...
Евгений Евтушенко

***
Так вышло, что живу я в Переделкино.
Когда пишу, в окне перед собой
я вижу в черно-белых прядях дерева
сосулек гребень темно-голубой…
Вороны чистят свои перья важные,
Писателям очистится велят,
И мои раны снегом перевязаны
И только потихонечку болят.
И, чувствуя, что молодость окончена,
но с любопытством тайно-молодым
я, как солдат в завьюженном окопчике,
плотнее жмусь к сверхсрочникам седым.
И сразу мне становится уверенней,
Когда слышны у дома моего
Походка суховатая Каверина
И палка суковатая его.
Литературы мудрые сверхсрочники,
седые полуночники земли,
страницы вашей жизни, как подстрочники,
где вы еще не все перевели.
И можно ли с усталостью мириться мне,
когда, старейший юноша в стране,
на мотоцикле вежливой милиции
Чуковский в гости жалует ко мне?
Он сам снимает меховой нагрудничек,
предупреждая: "Только без вина!",
и что-то удивительно накручивает
про Зоргенфрея, Блока, Кузмина…
О, юноши, не надо рано вешаться,
а надо сил побольше запасти
и пережить врагов - достойно, вежливо -
и, чтоб не скучно, новых завести.
И надлежит быть сильным, обязательным,
быть на сверхсрочной службе надлежит.
Всем людям, а особенно писателям
в двадцатом веке надо долго жить
Евгений Евтушенко
(это стихотворение я записал отчасти по памяти, отчасти по найденным в интернете фрагментам. Целиком его не нашел, так что могут быть небольшие неточности. Д.Н.)


***
Простая песенка Булата
всегда со мной.
Она ни в чем не виновата
перед страной.

Поставлю старенькую запись
и ощущу
к надеждам юношеским зависть
и загрущу.

Где в пыльных шлемах комиссары,
нет ничего,
и что-то в нас под корень самый
подсечено.

Все изменилось - жизнь и люди,
любимой взгляд,
и лишь оскомина иллюзий
внутри, как яд.

Нас эта песенка будила,
открыв глаза.
Она по проволоке ходила,
и даже - за.

Эпоха петь нас подбивала.
Толкала вспять.
Не запевалы-подпевалы
нужны опять.

Но ты, мой сын, в пыли архивов
иной Руси
найди тот голос, чуть охриплый,
и воскреси.

Он зазвучит из дальней дали
сквозь все пласты,
и ты пойми, как мы страдали,
и нас прости.
1971
Евгений Евтушенко

***
Мимо прошел слон, а моська так и не залаяла. Нынче умные моськи носят на лице вежливые маски.

***
...А поэтесса Х уже в который раз обругала Евтушенко...