Словарь тридцати

Словарь тридцати, или Опыт, приобретенный себе в убыток

В нынешнем году мне «подфартило» на кризисы. Мало того, что вся страна, да и мир тоже усиленно депрессируют, так тут еще и «кризис тридцати лет» - когда оглядываешься на прожитый тридцатник и понимаешь, что все не так, как могло бы быть и как хотелось бы. Ну, это теоретически. Не то чтобы я о чем-то горько причитала или чувствовала страшную несправедливость жизни к себе – вовсе нет. Я еще в школьном возрасте сама себе придумала такую отговорку на этот случай: «Не жалуйся на несправедливость жизни, если тебе есть, у кого просить прощения». Но вот что касается выводов из всяких жизненных ситуаций – этого добра накопилось - будь здоров. И вот само собой пришло желание этот багаж упорядочить и пересмотреть. Я не претендую на гениальность и лаконичность, как у словаря Амброза Бирса (да и цинизма у меня столько не наберется). Но сам принцип его словаря мне понравился. Решено. Составляю свой словарь – глядишь, лет в сорок внесу изменения.

Безвыходные ситуации.
Это только плод воображения. Человек неспособен только на то, что он сам себе запретил. Слово «невозможно» само по себе нужно запретить. Как знать, если бы мы его не знали – может, мир бы стал иным? Я не добилась только того, чего не стала добиваться. Но у меня еще есть время, чтобы подкорректировать планы.

Вера.
Когда нас принимали в пионеры, один мой одноклассник, тихий, спокойный, сознательный ребенок с ясными глазами, прямо заявил: «Мне это не нужно». В школе от него требовали, чтобы он отказался от веры (родители мальчика – баптисты, и он тоже ходил в церковь, молился), потому что пионеры верующими не бывают. Он сказал, что Бог для него важнее, и был единственным, кто не носил красный галстук. Я не знала, как это воспринимать – в чем-то сочувствовала ему, в чем-то восхищалась. Но это был первый в моей жизни пример твердости духа благодаря вере.
«В окопах не бывает атеистов». Когда грянула Перестройка и всех нас накрыл поток информации о том, о чем раньше говорили шепотом и с оглядкой – как бы чего не вышло – стали всплывать истории о том, как члены компартии тайком крестили своих детей, как советские солдаты молились и крестились перед боем, а студенты – перед экзаменом. А потом и вовсе пошли косяком сериалы и фильмы вроде «Штрафбата», где священники даже прибивались к советским войскам и наряду с солдатами с оружием в руках защищали свою землю, а в часы затишья исповедовали воинов, читали проповеди, благословляли на благое дело – борьбу с оккупантами. У меня на тему общения с Богом сомнений не было никогда: еще в раннем детстве бабушка пересказала мне молитву «Отче наш» - и я поверила в то, что она помогает всегда и во всем. А еще бабушка всегда молилась за меня и других родных, если нам предстояла дорога или какое-то испытание. Теперь мне есть за кого молиться, за чье здравие поставить свечу в храме. И теперь я для этого созрела.

Воровство.
Я училась во втором классе обычной советской школы. На автовокзале был киоск с чебуреками – вкусными такими, сочными, не то, что сейчас. Мне до жути хотелось этих чебуреков, но попросить денег на них у родителей почему-то не решилась. А у бабушки была бутылка из-под шампанского, в которую она складывала по 10 копеек – говорили, что полная бутылка «десюнчиков» - это 10 тысяч рублей. Многие тогда такие «копилки» дома держали. И вот я повадилась таскать по 20 копеек – столько стоил чебурек. Я даже не подумала о том, что это плохо – разве бабушке было бы жалко для меня этой мелочи! Гром грянул в самый неожиданный момент. Детские мозги не могли всего предвидеть и просчитать, а бабушка заметила, что сколько бы она ни клала в бутылку мелочи, - монеток не прибавляется. Она посадила меня напротив себя и сказала, что теперь у меня есть два пути. Первый – раз и навсегда прекратить подобные выходки. А второй – продолжить красть, но в таком случае об этом будут знать все. Я была готова умереть на месте, так было стыдно. Бабушкины слова стали сильнейшим потрясением, я до сих пор помню это ощущение. Я даже не обещала ей – я сама себе пообещала, что такого больше не сделаю.
А потом, много позже, уже будучи взрослой, я почувствовала, как это – когда крадут у тебя самого. В общежитии, где я жила, когда не стало строгих вахтеров и контроля за входящими-выходящими, пошло повальное воровство: лампочек, зеркал, вилок, полотенец, белья с бельевых веревок. Говорили даже, что одна девчонка оставила в общей душевой дорогой шампунь – подарок сестры, и он пропал. А потом ее соседка вышла в коридор, благоухая тем же шампунем. После небольшой склоки жидкое пахучее имущество вернулось в руки хозяйки, но весь этаж – да и все общежитие уже знало, от кого можно такого «финта» ожидать. 

Враги.
Вы, наверное, не поверите, но у меня их нет. Есть люди, которые меня не понимают (как вариант – недолюбливают, побаиваются, принципиально высказываются в мой адрес резко). Но чести быть моим врагом никто не был удостоен. Вот-вот, именно чести. Потому что только мы сами возводим в степени обиды и оскорбления, нанесенные нам другими – и исходя из этого строим пьедесталы для врагов. Мне некогда строить эти пьедесталы, я занята делом. К сожалению, сама я до этого не додумалась. Но у меня была отличная подсказка от Брэма Стокера. В одной из книг этого автора есть героиня по имени Мэвис Клер, писательница, которая не обращала никакого внимания на терзавшую ее имя критику. Она даже пошла дальше – завела голубей и назвала их именами наиболее злостных критиков. Как критики кормились с ее трудов, поливая их грязью, так и голуби послушно ели с ее рук. А публика ее любила. Для всех хорошим не будешь, и не нужно. Нужно быть собой. Мэвис не воспринимала своих врагов всерьез – и вся грязь скатывалась с нее, как вода с капустного листа. Отец известной всему миру «железной леди» Маргарет Тэтчер дал ей такое наставление: «Ты сама создаешь свой собственный разум. Никогда ничего не делай только по той причине, что так делают твои друзья. Никогда не следуй за толпой только по той причине, что ты боишься выглядеть не такой, как все. Веди толпу за собой, но никогда не следуй за нею». Первое, что пришло мне в голову, когда я прочитала эти слова – сколько же врагов нажила Тэтчер, следуя отцовскому наставлению!

Время.
С возрастом оно ускоряется. Его становится мало, а потребности в нем растут ежеминутно. Ну как раскроить сутки на более-менее равные части между ребенком, работой, любимым человеком, бытом и собственным отдыхом?! Какое-то время моего становления прошло в непрерывном общении со всеми подряд – я  познавала мир, его законы и ситуации, которые он может подбросить в качестве сюрпризов. Изучала людей, чтобы знать, на что они способны и чего от них можно ждать. Это длилось несколько лет, а потом я остановилась и сделала генеральную уборку в отношениях. И отсекла ненужных людей, которые только отнимают у меня время. Стало легче дышать и жить. 

Друзья.
Их мало, но они есть. У всех нас разные принципы, но это именно та дружба, которая не признает чинов и денег – только священность отношений между людьми, каждый из которых прошел свой путь и добился своих побед. Мои друзья, семейная пара, сегодня ведут успешный бизнес. Еще на заре своей деятельности, имея некий капитал, они как-то пригласили меня в ресторан, ужин в котором стоил бы мне половину зарплаты. Я вежливо отказалась: платить было непозволительной роскошью, а идти за их счет показалось мне страшно неудобным. И тогда они сказали мне: «Мы начинали так же, как ты. У нас на двоих был один клиент в месяц – и он платил 100 грн. Мы отлично помним вкус «Мивины». И сегодня мы рады, что можем тебя угостить тем, что по-настоящему хочется, а не тем, на что денег хватает». Еще один мой друг – как второе Я. Я никогда не могу пожаловаться ему на жизнь – он просто не поверит, что я воспринимаю проблемы всерьез. Он постоянно напоминает мне, какой я сильный (волевой, решительный и т.д.) человек – и надо же, я не могу опуститься ниже планки, которую он установил.

Жизнь.
Она – как прямая, разделенная натрое. Первый отрезок я уже прошла – когда зависела от взрослых, но не была знакома с их проблемами. Во втором отрезке живу сейчас – уже сама взрослая, со своими ошибками и преградами. Третий предстоит еще нескоро – когда я буду подводить итоги первым двум. Если бы меня спросили, в каком из трех отрезков жизни я хотела бы быть абсолютно счастлива, - я ответила бы, что в последнем. Потому что в конце жизни мы видим, как живут наши дети. Я хочу видеть счастливыми своих детей. 

Журналистика.
Случайностей не бывает. Еще в школе я стала посылать в газету заметки в почтовых конвертах. Иногда они попадали на газетные полосы. Этим бы все и закончилось, если бы не пришла в голову мысль поехать и познакомиться с теми, кто эти заметки публикует. Помню коридор, множество дверей. И помню, как выбрала, в которую из них войти. Девчонка моего возраста нерешительно взялась за ручку двери и стоит. Кажется, она вообще не собиралась открывать эту дверь. Но тут меня осенило: раз то, что за дверью, вызвало у нее такой трепет – значит, мне сюда! И нажав на ее руку, я вместе с ней ввалилась в кабинет первой в своей жизни редакции. Та девочка (я даже фамилию ее помню) потом как-то незаметно пропала, наверное, нашла себе другое занятие. А у меня появился целый мир, куда можно было сбегать из сельских одинаковых будней. Одноклассники быстро заметили: я стала другой. Учителя читали мои заметки в газете и давали свои оценки. Ощущение собственной значимости сменялось осознанием, что я знаю и умею так мало – ведь в редакции я видела, как работают взрослые.

Зависть.
Бог мой, как важно научить ребенка с яслей никому не завидовать! Кто научил меня? Наверное, книги. Чужие примеры, чужие мысли. Помню, лет в пять услышала от мамы, мол, дочь ее подруги и на балет ходит, и музыкой занимается, а вот я… Странным образом я даже не обиделась – просто сама себе объяснила, что ни балет, ни музыкалка не сделают из меня человека, что мне нужно другое. Время от времени порывалась пойти на танцы, хор, спортивную гимнастику, легкую атлетику – отсюда и отрывочные знания обо всем этом, и даже некие задатки. Меня хватило на два месяца по классу баяна – до сих пор стыдно, что родители купили мне инструмент, к которому я так скоро охладела. Но я никогда не испытывала чувства зависти – потому что, в чем бы человек ни отличился, я твердо знаю: есть вещи, в которых я сильнее. А за то, в чем человек лучше меня, я его уважаю – независимо от того, кем он мне приходился. Этот стержень всегда был моей волшебной палочкой, моим спасением.
Завидовали мне – причем для меня этот феномен до сих пор непонятен. Приходит знакомая и со вздохом делится, мол, все не срастается ни в семье, ни в делах. «Вот у тебя – другое дело. Вот тебе все легко дается. Захотела – раз, и написала стих за пять минут! Захотела – рассказ сочинила, над которым все плачут. И карьеру успела сделать, не то, что я – сразу после школы замуж выскочила и сижу в пеленках и кастрюлях, носа не поднимаю». Ну, как ей растолковать, что ничего «на халяву» не бывает. Что прежде чем писать стихи и рассказы, я перечитала сотни и тысячи книг, начиная с четырех лет. Что для рассказов нужно было пережить сотни и тысячи ситуаций, прочувствовать чужую боль, пропустить через себя ощущения других. А потом просыпаться по ночам от неизвестных ранее переживаний, которые переполняют и мешают жить. Да и потом – кто заставлял тебя, милая, в 16 лет выскакивать замуж и рожать одного за другим троих детей? Тебе же не хотелось корпеть над книгами – ты предпочитала дискотеки. Нет, я не злорадствую, но в то, что имею, вложила много сил и времени – а ведь мне тоже хотелось погулять!

Кумиры.
Не сотвори… Я знаю. Но было детство с «Ласковым маем» и незабвенной Алисой Селезневой, была юность с первыми импортными боевиками и морем попсы и рока – и я, как и все, хотела быть похожа то на одного героя, то на другого. Но все-таки заложенный в детстве фундамент выдержал все надстройки: баланс между «хорошо»  «плохо» не был нарушен ничем. Все-таки советское воспитание дало основу. А в переломном возрасте мы – дети уже новой. Независимой страны – были свободны в выборе языка, религии и тех же кумиров – и каждый копировал того, кто ему нравился. Я старалась брать от понравившихся людей их лучшие черты, остальное отметала. Не нужно одеваться как пират Джек Воробей из фильма, чтобы перенять шарм Джонни Деппа. Шарм исходит изнутри, а внутри должно быть содержание. Я очень долго концентрировалась на своем содержании, чтобы иметь глупость кого-то копировать. И теперь знаю точно – я ни на кого не похожа, потому что строила себя сама.

Лень.
Моя лень всегда носила странный избирательный характер. Тем, что представляло для меня интерес (например, чтением книг, написанием стихов и заметок), я увлекалась до безумия, фанатично, не считая и не замечая затраченных сил и времени. Мама заходила в мою комнату за полночь, заставляла меня укладываться спать и выключала свет. Стоило ей выйти – я вылезала из-под одеяла и вновь садилась за исписанные страницы с полями для поправок. Часто я вообще не ложилась спать – и не уставала при этом. Здесь имело смысл только одно – добиться результата и получить максимум удовольствия и пользы от самого процесса. Но вот со всем остальным, особенно с обязаловкой – были трудности. Уроки я учила за пять минут до звонка, на перемене. Пользовалась своей особенной зрительной памятью – свежепрочитанные страницы всплывали в памяти со всеми таблицами и схемами, датами и теоремами. Делать домашние задания по алгебре и физике было невыносимо, мучительно и бессмысленно. Нет, учителя были замечательные – у многих из нашего класса до сих пор в ходу их шутки и крылатые фразочки. Дело было только во мне. Весь мой организм восставал против алгоритмов и систем уравнений, синусов и косинусов. К счастью, мне повезло не меньше, чем когда-то Пушкину – учителя попадались с пониманием, и все больше времени я занималась тем, что любила – писала сценарии, стенгазеты, участвовала в олимпиадах и читала запоем – иногда прямо на уроках. От меня не требовали зубрить математику, но гоняли по гуманитарным предметам. И они стали моим «коньком».

Ложь.
Одна женщина, убеждая меня в своей честности и порядочности, повторяла: «Клянусь своим ребенком». Она врала, не моргнув глазом, напропалую – и все клялась им. Такая ложь, я думаю, наказуема свыше. Каждая ложь, намеренная, вынужденная или во спасение, должна иметь свои границы. Да, иногда мне тоже приходится врать – и мне бывает стыдно. Иногда правда губительна, иногда нужно обмануть. Самое главное – не врать себе. 

Ломка.
Школьные годы были для меня мукой – потому что я не могла нормально общаться со сверстниками, всегда была вне их круга. Причем это неприятие было взаимным. Мне было проще открыть очередную книжку и уйти в чужие приключения и измышления, чем просто поговорить с одноклассниками. Отчетливо запомнился выпускной вечер – я в сером костюме, ноль косметики, без прически. И ощущение какой-то неясной свободы. Это было взросление. Мне было совершенно наплевать, что мои одноклассницы в сто раз красивее и успешнее, что они блистают в этот вечер. Это не был мой праздник – только прощание с детством. В 18 лет невзрачная девочка, замкнутое и отчужденное существо, вдруг перевоплотилась в некую новую сущность. Мне помогли друзья – настоящие друзья, которые остались таковыми и через 12 лет. По жестокой иронии судьбы, эти перемены произошли после смерти моей лучшей подруги. Меня выслушали, поняли, а потом отволокли на рынок, заставили накупить косметики, коротких юбок и светлых кофточек, вытряхнули из балахонистого «мальчукового» свитера и черных джинсов. Перевоплощение произошло как бы с закрытыми глазами: сначала меня одели в то, что я ни за что надевать не хотела, а потом накрасили, сделали прическу – и только тогда поставили перед зеркалом. Недели две я с удивлением рассматривала себя, новую, с недоверием – привыкала. Знакомые не узнавали меня на улицах. Мало того – сельская жительница, привыкшая коротать вечер за книгой или на лавочке с друзьями (причем мама звала домой как только стемнеет) – я попала в команду КВН и увидела, как самые закомплексованные люди учатся смеяться над своими недостатками и даже покоряют публику благодаря им! Это открытие приучило меня откровенно смеяться и юморить по поводу любых проблем. Я стала проще – и увидела, что это действует.

Любовь.
Стоило прожить три десятка лет, чтобы понять – любовь есть всегда в каждом из нас, она не приходит и не уходит, независимо от того, любил ли ты кого-то раньше. Мы одариваем ею тех, кто нам дорог. Материнство открыло для меня еще одну истину: своего ребенка невозможно разлюбить, а это прекрасно – существование человека, чувство к которому действительно навсегда. А сам ребенок любит меня уже за то, что я есть – разве это не превосходно! 

Наглость.
Воистину второе счастье. Степенный седоватый мужчина – как минимум декан – вежливо объяснял мне, что в олимпиаде участвуют только одиннадцатиклассники, а потому я могу быть свободна. И я, впервые выбравшаяся из своего села в большой областной город, никого не знавшая ни в лицо, ни по имени, нависла над ним как туча: «Вы что, хотите мне сказать, что я зря сюда приехала?!» Короче, к олимпиаде я была допущена и даже прошла во второй 
Лет в 17 случилось то, чего я и сама от себя не ожидала. Столкнувшись с одной из бед журналистов – с тем, что все заняты, всем некогда и никто разговаривать не хочет, - я пошла ва-банк. Один начальник никак не хотел уделить мне пару минут – мне всего-то и нужно было его разрешение, чтобы взять информацию в соседнем кабинете. «Девушка, идите отсюда и не стойте над душой», - сказал он мне. «Ну хорошо, тогда я стану возле вашего кабинета – и буду плакать. Пусть все видят, как вы обращаетесь с женщинами». Он как-то быстро сообразил, что картина будет неприглядная – и сдался.

Облом.
Первый и самый болезненный облом в своей жизни я пережила, когда пошла на прослушивание в вокальный кружок. Отчасти – потому, что мне включили фонограмму и сразу сказали спеть сложную песню под незнакомую музыку. Отчасти – потому, что родители и друзья говорили мне, что я хорошо пою. А профессиональный преподаватель сказал, как отрезал: голос не певческий, толку не будет. Я шла домой, рыдая и проклиная все на свете – мне казалось, что если я не буду петь, то умру. Перестану существовать. А потом сам собой пришел вполне нормальный вывод: необязательно петь на сцене. Появились караоке, у многих друзей были гитары, мы собирались, отрывались по полной программе, исполняя все подряд от рока до шансона. К тому же спеть на сцене все равно довелось – во время заводского конкурса. В общем, реванш состоялся и огорчение перестало иметь место.

Одиночество.
Необходимо сильному человеку для принятия правильных решений.

Опыт.
«Каждый стоящий внимания опыт приобретается себе в убыток», - такие слова сказал герой Джонни Деппа в фильме «Распутник». Все, чему я научилась в жизни, стоило мне дорого – и стоит многого теперь, когда я это уже умею. Так что жалеть не о чем. «На халяву» не было ничего. Но я этому рада. Потому что только то, чего добился сам, по-настоящему ценишь и бережешь. Есть еще один плюс: испытав что-то на себе однажды, либо в чем-то испытав себя, ты знаешь этому цену и готов к подобному случаю в будущем. 

Правда.
«Разбейте зеркало, если вам не нравится ваше лицо» - этот заголовок в одной из городских газет врезался мне в память еще в школьные годы. Я не согласна с тем, что у каждого своя правда. Правда – это факт. Было – значит, было, и уже второй вопрос – почему было и кому это нужно. Подростком я болезненно воспринимала любое несправедливое обвинение как в свой, так и в чужой адрес – слишком сильно было желание справедливости во всем. Потом смотреться в «зеркало» стало не страшно и даже полезно, и в конце концов мысленно я стала благодарить своих оппонентов в любом споре за то, что они сами тычут мне под нос мои слабые места.
Правда, которую тяжело озвучить – думаю, каждый хоть раз с ней сталкивался. Всем нам однажды доводилось становиться гонцом, принесшим дурную весть либо сознаваться в чем-то плохом, постыдном, неприятном. И хоть в наше время за это не казнят, но все же пережить реакцию другого человека бывает тяжело. Я писала репортаж о работе врачей «скорой помощи», ездила с ними на вызовы. На скамейке возле пятиэтажки лежал пожилой мужчина, рядом сидел его сын. Увидев врачей, он бросился к ним, хватал за руки, просил спасти отца: за год ему уже довелось похоронить нескольких родственников, и отец был последним родным человеком. Врачи застыли, стараясь не смотреть в глаза отчаявшемуся мужчине. А я подошла к скамейке и вдруг поняла, что лежащему на ней старику уже ничто не поможет. «Он же…» - слово «умер» застряла у меня в горле, я не смогла его произнести. Такова была правда того момента.

Преодоление.
Это мой рок. Я уже знаю: если я чего-то боюсь – мне обязательно будет послан случай преодолеть этот страх. В 16 лет я с треском провалилась на олимпиаде по журналистике: до смерти испугалась включенной камеры и сбежала, так и не сняв сюжет на заданную тему. Злосчастная видеокамера таки настигла меня потом: целый год я проработала на телестудии, будучи и корреспондентом, и ведущей – бояться камеры было просто некогда, я перестала об этом думать. Боялась крутых лестниц – в итоге однажды мне пришлось подниматься на сорокаметровую высоту, на крышу производственного объекта, именно по такой лестнице. На самом верху, когда в лицо ударил ветер, когда я увидела, какой прекрасный вид открывается с этой точки, я почувствовала, что еще одной фобией стало меньше.  Я боялась воды, не умела плавать – и однажды посреди моря меня сбросили с надувного матраца и оставили барахтаться в воде, как щенка. Я добралась до берега. И с тех пор не боюсь воды и научилась плавать.   

Прощение.
«Прощай своих врагов – этим ты разозлишь их больше всего» (Уайльд абсолютно прав насчет злости, но прощать надо искренне – чтобы отпустить и забыть).

Ревность.
Это признание собственной слабости, несостоятельности. Встретив человека, который стал по-настоящему мне дорог (пережив перед этим несколько раз неудачные отношения), я сразу сказала ему: «Пока ты меня любишь, у меня нет соперниц. А если разлюбишь – какая разница, будут ли они тогда». Я видела людей, страдающих от болезненной ревности и мучающих ею своих близких: «Ты в магазине? Почему так долго, десять минут уже прошло!» Или – как вариант: «От остановки домой – три минуты, а ты шла все 15! Где ты была?» У моих знакомых брак распался только потому, что муж время от времени устраивал жене допрос с пристрастием – где была, с кем общается, какие номера в телефоне, от кого СМС пришло, почему вдруг она стала пользоваться другими духами – не теми, что раньше… Другие разругались, потому что жена хамила всем особам женского пола, кто имел несчастье работать, учиться, жить поблизости с ее благоверным, даже выслеживала его по всему городу. Зачем она это делала? Кому стало лучше? Когда-то я тоже ревновала. В какой-то момент моей жизни здравый смысл возобладал над эмоциями – и я решила для себя, что не стану тратить время на то, чтобы развить в себе комплекс неполноценности. 

Творчество.
«Творчество – это единственный грех, поощряемый Господом Богом». Когда просыпаешься ночью, вскакиваешь и записываешь отрывки каких-то фраз на первом клочке бумаги – тебя могут принять за сумасшедшего. Но я знаю точно: к утру ты уже не вспомнишь этого, и будешь жалеть. Творчество питается страданиями – чем больнее удар судьбы, тем лучше ты сочинишь, напишешь, исполнишь… Только тот, кто сам пережил подобное, может знать настоящую цену четверостишию, строчке, главе романа. Только если ты сам прочувствовал что-то на себе, ты достоверно опишешь те же ощущения, испытанные другим человеком.

Участие.
Простое человеческое участие, которое выше всяких книжных премудростей, я увидела в семейном общежитии, где в свое время пришлось пожить пару лет. У одной молодой мамы с нашего этажа в тот день не было денег на пачку молочной смеси, а ее малышу-искусственнику пора было кушать. Как назло, занять десятку на пачку «Малютки» было не у кого. И другая мамочка, кормившая грудью, решила эту проблему по-человечески: «У меня молока много, давай я его покормлю». Ребенок поел  и успокоился. У всех отлегло от сердца.
В родильном доме, когда я лежала «на сохранении», в нашей палате появилась странная беременная – ее никто не навещал, никто не приносил передачки. Она просто лежала и смотрела в потолок. Из жалости – даже не к ней, а к ее еще не родившемуся ребенку – врачи покупали за свои деньги препараты для капельниц, чтобы поддержать слабое здоровье будущей роженицы. И мы с девчонками придумали, как ей помочь, чтоб она не знала, что это мы. Когда медсестра приносила пакеты с фамилиями (то, что родственники передавали вкусного и полезного), мы тихонько сложили в один пакет кто что мог – и написали фамилию нашей «бесхозной» соседки. В итоге медсестра принесла ей пакет с банкой домашнего борща, булочками, конфетами и йогуртами. И нам всем стало легче, когда мы увидели, что наша соседка принялась за нормальный обед.

Хлам.
Как до меня дошла эта простая истина – не помню. Но однажды, пережив очередную встряску, я решила, что больше никогда не понесу с собой по жизни старый хлам – обиды, огорчения. Меня стало смешить то, что многие люди «коллекционируют» свои несчастья и пересказывают их при случае сотому собеседнику, не понимая одного: они ведь так только укрепляют свои беды, дают им прочный фундамент и перекрывают кислород своему счастью.

Чтиво.
Бабушка, выросшая в нужде, всегда мечтала видеть меня образованной: «Только так можно выйти в люди». Года в три она сумела заинтересовать меня «Букварем», потом давала почитать книжки посложнее. В четыре года я уже бегло читала, в пять – понимала суть книг Дюма, Майн Рида, Жюля Верна. Потом честно перечитала «хиты» советской литературы для подрастающего поколения – от «Тимур и его команда» и «Белый Бим, Черное Ухо» до толстенной книги «Дети-герои». До сих пор помню, что Мамлакат Нахангова стала первой девочкой на территории СССР, которая додумалась, что хлопок можно собирать двумя руками – ее за это премировали, чествовали и ставили в пример. Ну и в книжку наряду с детьми-партизанами и прочими юными смельчаками и изобретателями она тоже попала.   
В 11 лет терроризировала школьного библиотекаря: мне захотелось перечитать свидетельства очевидцев событий, о которых я раньше не знала («Девочка, зачем тебе это надо?!»). Так был осилен «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. В 14 лет бабушка решила, что пришла пора познакомить меня с литературой, о которой в свое время она и слышать не могла – и вытащила из шкафа «Эммануэль». Мама стала оспаривать – мол, не рановато ли. Я ошарашила обеих: «Не надо, я эту книгу три года назад прочитала». В 18 офтальмолог, которой я пожаловалась на зрение, сказала: «Ничего, со временем ты научишься читать только то, что тебе нужно». Как раз перед этим, готовясь поступать в университет, я прочла «Тихий Дон» за день – и всю литературу по списку за неделю.

Эгоизм.
Качество, необходимое для жизни. Если в человеке совсем нет эгоизма, в конце концов он падет жертвой собственного альтруизма, помогая всем вокруг и (чаще всего) даже не услышав за это элементарного «спасибо». Я видела такое не раз: человек гнет спину на двух работах и трех огородах, оплачивает учебу сначала детей, а потом внуков, покупает всем по очереди жилье и обставляет его новой мебелью – и в конце концов ломается, не выдерживает бешенной гонки за чужим благополучием. Самое обидное даже не то, что отпрыски могут вообще забыть о его существовании на склоне лет. Самое обидное – что в ответ на напоминании о том, сколько всего для них сделано, они часто заявляют: «А мы тебя об этом не просили».

Я.
Предполагаю, что жизнь еще внесет коррективы в то, что я вижу в зеркале, в своем дневнике и вокруг себя. Но становление состоялось, каркас готов, обмену и возврату не подлежит и только от меня самой зависит, станет ли мой тридцатник трамплином для прыжка вверх.


© Copyright: Лина Яланская, 2009
Свидетельство о публикации №1910303427