Все мои стихи 1992 года, 2-я четверть, 10 произв-й

          Итак, дорогие друзья, я начала в прошлое воскресенье рассказывать вам о своём семнадцатилетии, ничего не скрывая и не утаивая, и сейчас намерена этот рассказ продолжить. Однако перед тем, как начать, я считаю уместным ответить на некоторые поступившие ко мне комментарии (не с этого сайта, я не только здесь публикуюсь); дабы у моих комментаторов развеялись кое-какие сомнения медицинского характера. Согласно им я, оказывается, страдаю некоим «вялотекущим психическим расстройством»; и по причине такого грустного заболевания бесстрашно пишу о том, о чём здоровые люди не пишут; а пишут только самоубийцы и «фашисты»  – например, о евреях. Но как же мне не писать о них, добрые люди? Я же взялась описывать свою жизнь, а выросла я в еврейской семье – как же обойдёшь эту тему? Или мне взять пример с Жириновского, у которого мама русская, а папа – юрист, и тоже перейти на такие термины? Но как тогда мне прикажете называть своего отца, специалиста по навозоуборочным машинам – навозник, что ли? А мачеху - еврейку, специалиста по зубчатым передачам тракторов, как мне называть, скажите на милость? Нет, уж лучше я, уважаемые комментаторы, буду называть вещи своими именами; и если я пишу о евреях, то так и буду говорить: евреи! Почему это некоторым не нравится, я удивляюсь? Я же не пишу: жиды!
 
          Итак, я написала тогда, что встретила свои 17 лет в так называемом «дурдоме», представлявшем собой самую заурядную 3-х комнатную квартиру в городе Минске, принадлежавшую самой заурядной еврейской семье из четырёх (если не считать собаку) насельников. Я назвала эту квартиру «театром без сцены»; и всё потому, что её несчастные обитатели волею всемогущего и всепросматривающего (через микровидеокамеры) начальства вынуждены были по ходу постановочных актов разыгрывать самые разные, иногда дурные, но гораздо чаще возмутительные, грубые и хамские «сценки», безостановочно отравлявшие мне жизнь. Этих «сценок», этих «постановочных актов» было так много, что я сейчас, признаться, даже и затруднюсь все перечислить; однако, чтобы не запутывать читателя, поясню, что все они (почти все) вращались вокруг одного: вокруг моего творчества.
 
          И здесь мне опять, как в позапрошлом посте, нужно сделать отступление и обрисовать своё положение в 1992-м году. В тот год, в свои 17 лет, я впервые решила, как говориться, «выйти в свет» со своими стихами и песнями. До этого возраста я показывала их только своей так называемой «подруге», о которой здесь уже немало писала; да ещё «родители» (отец и мачеха), не спрашивая моего согласия, копались в моих почеркушках в моё отсутствие. Но в 17 лет я почувствовала, что мне уже неинтересно делиться мыслями и чувствами с письменным столом, и только с ним одним; я испытала потребность найти более разговорчивого собеседника. Поэтому я, наконец, встала из-за стола и отравилась на почту с письмом в руке, адресованным в гродненскую газету «Молодёжный курьер», в которое вложила несколько лучших на тот момент стихотворений. Я опускала его в ящик дрожащей рукой, а перед моим внутренним взором уже разворачивались картины красивой и счастливой жизни – в славе, в цветах, в выступлениях, в роскоши; жизни, в которой меня не только не бьют и бьют ремнём по попе разные пожилые евреи (я имею ввиду своего отца); но, наоборот, носят на руках; и не старики, а молодые галантные кавалеры, не смеющие даже дышать на меня, а не то что уж ударить ремнём.
 
      Однако время шло, а ответа не было и не было. Я не хотела верить в худшее; я в те годы никак не могла примириться с мыслью, что моим бессмертным творениям предназначено судьбой сгинуть в мусорной корзине под столом редактора; и поэтому списала оный прискорбный факт (презрительное молчание) на разваливающуюся белорусскую экономику и её безалаберную почтовую службу. Я выбрала тогда новых адресатов: минские литературные журнальчики «Родник» и «Криница»; а после замахнулась даже на широко известный в узких кругах российский журналище «Новый мир». Но мусорная корзина, как какой-то злой рок, неумолимо преследовала мои злосчастные стихи, упорно вставая перед ними задом, а перед редакторской рукой передом.
 
          Так и не дождавшись внимания со стороны печатных изданий, я, как Владимир Ильич, решила пойти другим путём. Я уже писала, что добрые офураженные дяди в каких-то своих тайных сионо-кагэбэшных целях (я думаю, для контроля над моим поведением и творчеством) подсадили ко мне в те годы т.н. «подругу», которая упорно закидывала лесбийские удочки и в то же время не скрывала – причём не притворялась – что очень не любит женщин. Эта «подруга» подбросила мне интересную идею: расклеивать на фонарных столбах объявления о том, что две поэтессы (я и она, хотя она никаких стихов не писала) ищут молодых людей для создания группы. Казалось бы, что в этой идее плохого? Не торопитесь, друзья. Вы упустили из виду маленькую деталь: в нашем с ней совместном объявлении, во множестве расклеенном на столбах и тумбах города Минска, по её настоянию отсутствовали телефон и адрес объявленцев. Вместо этого желающим предлагалось тут же, не отходя от столба, приписать на бумажке объявления свой телефон и адрес, а мы, поэтессы, дескать, обойдём после все-все столбы (!), соберём эти телефоны и обзвоним желающих.
 
          Вам странно, добрые люди? А вот мне нет: я знаю, зачем офураженные дяди приказали ей настоять на этом. Сказать? А затем же, зачем за 10 лет до этого приказывали некоей малолетней палачихе Остапкович бить меня сорок минут по лицу, допытываясь, кто из мальчиков мне нравится, и за кого из них я собираюсь выйти замуж (а мне было на тот день не то восемь, не то девять лет). Вот к чему даже бравых чекистов приводит масонство и проклятые хрустальные шары, в которых они тужатся разглядеть будущее еврейского народа. Есть в Азии такая пустыня (огромная - преогромная), называется Такла – Макан; что в переводе означает «Зайдёшь – Не выйдешь». Это я к тому, что никому нельзя лезть в Каббалу и мистику – зайдёшь и не выйдешь, очень даже просто. Нет оттуда дороги никому, даже чекистам из КГБ СССР; оттуда не возвращаются. И потом, мистика приносит личные несчастья тем, кто ею занимается – вы знаете об этом? И назад уже никогда не отпустит, даже за гробом. Вы что же, думаете, что масоны – это счастливые люди?..
 
          А кто ничего не понял касательно Остапкович и её мордобития, тех отсылаю к своему произведению «Повесть о моей жизни», к главе одиннадцатой, называющейся «Стриптизёрша поневоле», что на этом же сайте. Там очень подробно об этой Остапкович написано. Так вот, возвращаясь к объявлениям на столбах: я думаю, те, кто меня «разрабатывал», надеялись таким способом выйти на увиденного ими в хрустальных шарах моего будущего мужа, которого они по какой-то причине боялись как чёрт ладана.  Вот до чего доводит весь этот параноидально – мистический бред, да.  Зайдёшь – и не выйдешь. Конечно, никакого «мужа» они не нашли (хотя, может быть, какому-нибудь написавшему свой телефон простаку и сломали жизнь, кто их знает); но, главное, я-то тоже своих целей не добилась, вот какая печаль. Я не нашла применения своим творческим способностям, не смогла реализоваться как поэтесса и композитор. Я писала и писала стихи, которые валялись и валялись в столе – и ничего не происходило...
 
                (продолжение следует)
 
 
Как люблю я в перелеске,
Когда рядом – никого,
Видеть свет и занавески
В окнах дома твоего!
 
Дом, до боли мне знакомый,
Что мансардой окружён –
Он на жизнь ответ искомый,
Он, как ты, в меня влюблён.
 
Влюблена в тебя безумно,
Я тобою сражена;
Твой портрет я ночью лунной
Тку из луноволокна.
 
Сказку тку я неземную
Из дождей и облаков;
И в стихах тебя рисую
Из словечек - огоньков.
 
    17 лет, 1992 год
 
 
 
Как часто наши путаются мысли,
Когда людей мы различать берёмся!
Острей иглы бывает правда жизни,
С которою негаданно столкнёмся…
 
Как это трудно – в злобном мире чёрном
Быть добрым, справедливым и гуманным!
Покрыты звёзды мраком, словно дёрном,
Для тех, кто народился бесталанным…
 
Добро и зло – вселенская дилемма;
И как огромны, как страшны масштабы!
Я знаю – это вечная проблема:
В кромешной тьме увидеть лучик слабый…
Надежды луч!..
 
         17 лет, 1992 год
 
 
 
      Капля
 
Капля воды
В море огромном
Массой влечётся туда,
Где между скал
В месте укромном
Скрылась людская беда.
 
Светлый покой
С мягкостью вешней –
Это лишь призрачный сон;
Встречу с бедой
Выдаст, конечно,
Немощных сдавленный стон…
 
Смелость и воля –
Главное в жизни,
Нет для них каменных стен;
Кровью в лицо
Алою брызнет
Сердце, что ждёт перемен!
 
Каплей стечёт
В море страданья –
Но не утихнет борьба;
Чтоб превозмочь
Все испытанья,
Чтобы сложилась судьба!
 
    17 лет, 1992 год
 
 
 
Когда от непогоды я устану,
Взойду на холм и в небо закричу:
Я никогда мечтать не перестану
Щекой прижаться к сильному плечу!
 
Найди меня, единственный!.. Откликнись!..
Поверь, я жить не в силах, не любя!..
А если потеряешься ты в жизни –
Пойду по свету в поисках тебя…
 
     17 лет, 1992 год
 
 
 
Мне бы в небо взлететь,
На вершины взойти;
Чтоб по звёздам прочесть,
Как тебя мне найти.
 
Долог путь в вышине
И просторы темны;
Но дорогу к тебе
Я спрошу у Луны.
 
Ей, я верю, знаком
Твой мерцающий знак;
Поднесу ей поклон
И промолвлю ей так:
 
Ты, колдунья Луна,
Мне пути освети,
Чтоб испить допьяна
Мне напиток любви!..
 
  17 лет, 1992 год
 
 
 
Мне часто снится мрачный тёмный лес,
В котором кроны елей до небес;
Он хищными животными богат
И яркой, колкой зеленью объят.
 
Цветист и необычен этот сон;
Наверно, мне предсказывает он,
Что скоро предстоит мне дальний путь,
Ведущий в край, где правят тьма и жуть…
 
Мне кажется, что в мире я одна;
И вновь мне больно, вновь мне не до сна;
Нависла надо мной судьбы печать –
И я томлюсь предчувствием опять…
 
Мне трудно эту тайну разгадать
И все сомненья строфам передать…
Мой рок всесилен, злобен и могуч;
А лес из снов враждебен и дремуч…
 
       17 лет, 1992 год
 
 
 
Мой отец дебоширит
И распутствует «мать»*,
Руки вверх, ноги шире –
Им на всё наплевать.
 
Для меня вера в счастье –
Лишь наивный обман;
Я бреду сквозь ненастье,
Сквозь дожди и туман…
 
И, наверное, поздно
Их двоих изменить;
Их продажные звёзды
Продолжают светить…
 
Мне никто в этом мире
Не поможет, видать…
Мой отец дебоширит
И распутствует «мать».
 
* Я имею ввиду свою мачеху (Примеч. автора)
 
  17 лет, 1992 год
 
 
 
           Монолог
 
Мир из обломков душ людских построен
И не похож на тот, что в детстве ждём;
А свод его законов сух и строен –
Но их мы нашим сердцем не поймём.
 
Чтоб нас предостеречь от всех страданий,
Мир едким средством потчует сперва;
А мы стремимся вдаль и отрицаем,
Что заповедь отцов во всём права.
 
Я напишу о прожитом реченье
Сама, и в нём ни слова не солгу.
Я выполню своё предназначенье,
Исполню до конца – потом уйду.
 
     17 лет, 1992 год
 
 
 
Мы бултыхались в реке на рассвете,
Грели на солнышке груди и попы;
Мы веселились как малые дети,
Делая об воду шлёпы и хлопы…
 
Только куда же ушло наше лето?
Я без тебя как опущена в воду!
Вновь остаётся письмо без ответа…
Вновь, вся в слезах, я сажусь на подводу…
 
Еду, и плачет со мною природа;
Плачет над лужами девушка - ива…
Я не любила Петра - гусевода –
Ты мне казалася самой красивой…
 
Если любовь неземная стучится
В сердце твоё – это знак с небосвода…
Пусть серебристые ангелы - птицы
Палкой прогонят Петра - гусевода…
 
       17 лет, 1992 год
 
 
 
   Нарисованный пейзаж
 
Пейзаж нарисованный дышит
И в очи мне ясно глядит:
Дождинки стекают по крыше
И ветер травой шелестит.
 
Мне эти рисунки живые
Нашепчут желанный ответ:
Как жить мне с верёвкой на вые
В семнадцать девчоночьих лет?
 
     17 лет, 1992 год