Блокада. январь 2004 г

Уж шесть десятков лет минуло
Там над Невой туман стоит,
И гул победного салюта
С тех давних пор в ушах звенит.
Здесь Ленинград, стоит, как прежде
Такой же гордый и живой,
И словно памятник надежды
Набатом бьёт за упокой.
Для тех, кого уж нет тут с нами
Кто насмерть до конца стоял,
На Пескарёвке, звон печали
Здесь каждый, каждый воевал.
Мы не забудем дней тех строки
Скупых рассказов, слёз детей,
И девять сотен страхов ночи
И девятьсот кошмарных дней.
Всё началось, там, в сорок первом
Когда фашистов гидры власть,
Под пасмурным осенним небом
Пришла, чтоб город убивать.
Был тишиной окутан город
Как будто в предрассветный час,
Ты знаешь, так всегда бывает
Заведено здесь так у нас.
Но, вдруг запахло гарью смрада
И гул пронёсся над землёй,
То смерти звука канонада
Послание за упокой.
Вмиг, всё кругом загромыхало
Все люди бросились бежать,
Но, смерть, в кого-то уж попала
Оставшись на земле лежать.
Лежит, глаза полуоткрыты
И кровь из раны на виске,
А ручка детская с портфелем
Висит на тонком волоске.
И мать её, лежит с ней рядом
Ничком, и будто просто спит,
Осколок, брошенный снарядом
Вонзился в сердце и сидит.
Кровь ручейком уже несётся
Как будто талая вода,
И жизнь теперь в них не проснётся
Лишь смерть на вечные года.
Опять обстрел, руины дома
Табличка, что опасно здесь,
И снова трупы, крики, стоны
Скупые строки тех потерь.
Я суть смертей не понимаю
Да и возможно ли понять,
Я лишь к Всевышнему внимаю
Но, не дано нам судьбы знать.
Здесь тишина вновь воцарилась
И голод бродит в полутьме,
«Дорога жизни» к нам открылась
Спасибо матушке зиме.
Сто двадцать пять блокадных граммов
С надеждой, что сегодня жить,
И клей столярный до обеда
Потом лишь воду будут пить.
А смерть костлявая, здесь рядом
Идёт по улицам, домам,
И укрывает мёртвым взглядом
Глаза младенцам, старикам.
Так голод, все поправ законы
Нечеловеческую суть,
И крыс уж ели от истомы
Но, кашель разрывает грудь.
Собак не видно, птиц не стало
И город кладбищем дышал,
И трупов много там лежало
А их никто не замечал.
Но, а фашист, с утра поевши
Неспешно к пушкам подходил,
И посылал снаряд в усмешке
Чтоб сам он цели находил.
И артобстрел так продолжался
Все девятьсот ужасных дней,
И с жизнью кто тогда расстался
Сегодня память от людей.
Но здесь, вторая смерть подружка
Была в соседях, с той живой,
Когда от голода жизнь пухла
И уходила в мир иной.
А эта гадина, с удавкой
Тут не щадила никого,
Та смерть казалась, просто сладкой
И избавленьем от всего.
От тех мучений, диких спазмов
Что происходят в животе,
От сумасшествия поступков
Что надо прятать в голове.
И сын лежал с той похоронкой
Что на отца с войны пришла,
Слеза застыла, было горько
Но вот уснул, знать смерть вошла.
А мать дышала тише, тише
С дочуркой мёртвой на руках,
И смерть тащилась ближе, ближе
Вмещаясь в тесных тех гробах.
Картиной тысячи повторов
Похожи, как одно лицо,
И не слыхать их разговоров
Лишь ветер бьёт на крест в стекло.
И спецбригады вновь утрами
По лестницам ходили в такт,
То метроном стучал часами
Вбирая трупы в стылый тракт.
И мирно, будто в спящей позе
Лежали долго, то и дни,
Потом грузили на морозе
Затем везли грузовики.
Ложили всех в большую яму
На Пискарёвке, что сейчас,
Здесь сотни тысяч вспоминаю
Лежат, разглядывая нас.
Но, город жил, работал снова
Надежду людям подавал,
И воевал и бил фашиста
И пядь земли не отдавал.
На Кировский тащили танки
Их ремонтировали там,
И наши матери-солдатки
Давали немцам по зубам.
Бойцы голодные стояли
И ополченцы с ними в ряд,
Фашиста в город не пускали
А смерть неслась, расправив стяг.
Но, я черёд других событий
Хочу поведать вам друзья,
О том, как люди умирали
И всё ж боролися любя.
Боролись за родную землю
За город, что их породил,
А отдыхали лишь под смертью
Когда уж не было в них сил.
Везде был грохот, пыль и пламя
Тот ужас рухнувшей стены,
Под ней тихонько умирали
От ран и просто без воды.
Так это долго продолжалось
Кто погибал в разрыве драм,
А кто, от голода случалось
Не дотянувшись до тех грамм.
Нет, не до воинского спирта
Давалось, что порой бойцам,
А до блокадной пайки хлеба
В сто двадцать пять заветных грамм.
Часами очередь стояли
Чтоб пайку эту получить,
В коей не мало умирали
Но, кто такое мог забыть.
И с каждым часом всё мельчала
Живая очередь людей,
И смерть-охотница прибрала
Упавших новых дочерей.
А сыновья, кто на квартире
Кто на войне, а кто в тылу,
Спокойно, тихо умирали
Чтоб сохранить хоть жизнь одну.
Младенцы, на руках лежали
Окоченевших матерей,
Нет, не пищали, не кричали
Их голод к смерти звал быстрей.
И мать, рассудок помутился
Убила собственно дитя,
Разделав, суп с него сварила
Чтоб накормить других сполна.
Не обвиняю её, Боже
Она хотела тех спасти,
Ради которых утром воду
Тащила с берега Невы.
Ради которых хлеб не ела
А только воду лишь пила,
Но, смерть ей разум помутила
Детоубийством обожгла.
Виной всему, тот голод жуткий
Толстели ноги от него,
И расстилался запах трупный
Но, не слеталось вороньё.
Нет, оборона Ленинграда
Не просто людям так далась,
Ведь миллион тех Ленинградцев
Осталось здесь в земле лежать.
О, сколько детского веселья
Могло наполнить город тот,
Но, тишина и боль смятенья
Когда приходишь на погост.
Как много юных дарований
Могло родиться для страны,
Но, им пришлось прожить, едва ли
Чуть больше года от войны.
И лёд той Ладоги суровый
С большой землёй соединял,
И мало-мальски хлеб хоть «чёрный»
Надежду жизни всё ж давал.
Днём, «жизнь» зенитки защищали
Сбивая «Юнкерсов» с небес,
А ночью, дети освещали
Дорогу, выстроившись в цепь.
Но, не хотел фашист мириться
С таким вот положеньем дел,
Собрав кулак, всё ж устремился
Кольцо второе враз одел.
«Дорога жизни» искрой тлела
Надежду, забирая вновь,
И от бомбёжек жизнь хотела
Уйти, не видеть, дабы кровь.
Но не поверишь, в Ленинграде
Где поступь смерти лишь видна,
Там при свечах и на эстраде
В театре музыка слышна.
Не может быть, фашист взирая
Как будто в южной стороне,
Лилась симфония играя
На Шестоковича струне.
О, как он злился, бесновался
Ведь думал всё, ну победил,
Никак ни мог он догадаться
Откуда в русских столько сил.
Вот вроде трупы, еле ходят
Толкни немножко, упадут,
Но, сила духа, вот оружье
Берут дубину и идут.
И с Гитлером психоз случился
Велел весь город истребить,
Глупец, зачем так ополчился
В приказе город схоронить.
И понеслись снаряды снова
Огромной тучей саранчи,
И стены рушились у дома
Собрав в надгробье кирпичи.
Опять машины потянулись
На Пискарёвский холм кладбищ,
И трупы вновь соприкоснулись
Под двухметровым сводом «крыш».
Лежат все рядом; жёны, дети
Младенцы, старики ничком,
Но, где же справедливость в свете
Вот так чтоб жизнь лишать тайком.
В сознанье всё перемешалось
Что ночь, что день, им всё одно,
Ведь умирали, так случалось
От голода, смотря в окно.
А то бывало по дороге
Когда за пайкой шли в депо,
И не держали их уж ноги
Но, вот дойти, нет нелегко.
И человек идти пытался
Но, вдруг качнувшись, сам падёт,
Так голод смерти подбирался
И сердце, стоп, уже не бьёт.
Вмиг тело быстро остывало
И скрючившись, в снегу лежит,
А люди также ходят мимо
Лишь рядом мальчик с ним сидит.
Малец, один в семье остался
Теперь и он, уж нежилец,
В грудь матери лицом уткнулся
И тишина, настал конец.
Ложили мёртвых у дороги
Не успевали вывозить,
Но, на фашистское отродье
Все, как один твердили, жить.
И город оживал с весною
Вновь очищался от невзгод,
Трамвай на линии, я знаю
В сорок второй то было год.
Но, десять месяцев к свободе
Им предстояло всем пройти,
И мёртвых тысяч в Пескарёвке
Покой смогли здесь обрести.
О, жизнь, какая ты причуда
Ведь только что вчера жила,
Но, а сегодня, смерть-подруга
Уже закончила дела.
Фашистам верить не хотелось
Что город жил, а не молчал,
И проводились вновь обстрелы
А город молча верил, ждал.
Быть может, ожидал, что наши
Прорвутся к городу быстрей,
И наедятся дети каши
Да хлеб положат для людей.
А может, думал, что фашисты
Уже устали от войны,
И город раз не покорился
То обезглавлены мечты.
Но нет, такого вот подарка
Фашист не думал им давать,
И стал сжимать кольцо блокады
И город вновь стал умирать.
И пайку хлеба нарезали
Добавки ложили в неё,
А люди шли, они то знали
Что жить не смогут без неё.
И голод вновь косил прохожих
На бреге смерзшейся Невы,
И судьбы их так были схожи
Как будто капли две воды.
И братские могилы с ночи
Уже готовили опять,
Их сотнями ложили, Боже
Навеки в вечность почивать.
В листах тетрадных лишь мелькали
Знакомые нам имена,
В них Савичевы, Ивановы
Погибла вся почти семья.
И строчек несколько в листочках
Нам в память от тех жутких дней,
Да карандаш, в холодных ручках
Писавший смерти их семей.
Казалось, что не прекратится
Такое бремя никогда,
И смерть лишь будет вслед катиться
За пережитые года.
Опять по улицам стреляют
Как опостылело всё вдруг,
А душу, голодом ломают
О, мирный, прошлый тот уют.
Когда всё было дома вдоволь
И хлеб в руках держал всегда,
С той девочкой, соседской, звонкой
По парку бегали тогда.
Катались там на карусели
Играли в прятки мы потом,
Но, а сейчас лежишь в постели
И звук метели за окном.
Ну, вот и всё, к голодной смерти
Стремится жизнь теперь его,
А мысль уносится в надежде
И взгляд, замёрзший на стекло.
От стен гнетущих тишиною
Замёрз и этот старый дом,
И полумрак, да ночь с судьбою
Забывшись мёртвым вечным сном.
Какой предел есть в человеке
Чтобы так можно было жить,
Славянский дух, он сам в ответе
Сказав душе: - Нам надо жить.
Нет, не поддамся я неволе
И город гадам не отдам,
Уж лучше умереть на воле
Но, речь родную не продам.
Случилось, смерть от стен уходит
И Новый Год уж на пути,
То Ленинградский фронт приходит
На кости голоду взойти.
И побежала гидра власти
От Ленинграда кагалой,
И тут по радио сказали
Открылся путь с земли большой.
И тишина вмиг наступила
Как будто в память о тех днях,
Когда старуха-смерть кусила
Почти что каждого из вас.
Там, в январе, двадцать седьмого
Сорок четвёртого тогда,
Салют из всех орудий громко
Победа в Ленинград пришла.
И слёзы радостью светились
Лишь на лице печаль была,
Ведь жизнь для тех остановилась
Кого судьба не сберегла.
Не будут нянчить они внуков
Растить детей уж никогда,
Лишь Пискарёвский шорох звуков
Почтит их память навсегда.
И будут приходить к ним дети
И внуки юные придут,
И как бывало в прежний вечер
Те встречи в памяти взойдут.
Нет, не забудем мы то горе
Как дань той радостной зимы,
И Ленинград, он чем-то вроде
Похож на камень из Невы.
Такой же ясный, безмятежный
Как будто лик от божества,
Когда Андрей тот Первозванный
Вручал нам святость существа.
О, русский дух, в чём твоя святость
В свободе мысли над судьбой,
Иль чтоб в душе, не делать пакость
И грех прощать, Господь с тобой!