***

Из книги избранного « Вариант судьбы »



А. Казанцеву

Как часто нас отчаянная грусть
от дел первостепенных отвлекает.
Ну ладно, коль причина есть, то пусть.
Откуда без причины грусть бывает?

Когда она жестока, не светла,
как вирус нелечимый точит душу.
А в ней страна прекрасная была,
но наводненье затопило сушу.

Наш захлебнётся яблоневый сад
как раз перед порой весеннего цветенья.
Что будем мы, бездушные, спасать,
или кого? —
во время наводненья?


* * *
Я еду, едва не плача
от пыли и от жары,
на Обь, где тоскует дача
в пространстве летней поры.

Измученный злой неделей
невольно давлю на газ,
чтоб километры летели,
как будто в последний раз.

И буднично так, неброско,
небо с дорогой скрестив,
речная мелькнет полоска
концом моего пути.

Уткнувшись автомобилем
в берег, как будто в цель,
я серый войду от пыли
в Обь мою, как в купель.

И ангел встряхнет перьями,
мой охлаждая пыл,
и сразу смоет неверие
так просто, как пыль.


* * *
Ну что же делать, коли нет любви,
Зарниц — её предтечи — даже нету?
Она, наверно, выдумка ТиВи,
а есть печаль, разлитая по свету.

Как мутная весенняя вода,
моей души он зальёт пространства,
а с нею мимоходом навсегда —
любви былой зелёные убранства.

Там можно будет долго-долго плыть,
теряя вёсла, силы и рассудок
и находя желание любить
лишь у весенних разноцветных уток…

* * *
Калитку деревянную открыть,
увидеть дом перед большой рекою
и захлебнуться от желанья быть
на этом свете лишь с одной тобою.

Рука в руке войти,
как в божий храм,
во двор, заросший низкою травою.
Навстречу тихо выйдет
вечность к нам
благословить бесплотною рукою.


* * *
Июньский вечер. На траву
вот-вот опустится прохлада.
Там, где кончается ограда,
я лягу, глядя в синеву.

Потом взгляну из-под руки,
как за рекой, лучи скрывая,
закат бесшумно догорает,
роняя в воду огоньки.

А на Оби такая гладь,
как будто кончилось теченье,
как будто в данное мгновенье
река решилась умирать.

У ивы листья вороша,
вдруг воздух двинется в дорогу.
Наверно, это рвется к Богу
реки бессмертная душа.

 
* * *
Волны. Галька в лохмотьях пены.
Ветер врёт про свои дела.
За рекою плачут сирены
в ритме всхлипывания весла.

Плач их в эту пору заката —
будто сладкий призыв к тебе.
И на лодке плывёшь куда-то,
может, даже к другой судьбе.


* * *
Туман. К воде ведущая тропинка.
По щиколотку топящий песок.
Июль. Рассвет. Деревня Половинка
и Обь, река великая, у ног.

А под лопаткой сладкие мурашки
от предстоящей зорьки внутрь идут,
а полы незастегнутой рубашки —
как флаги, подающие салют.

И вот я на реке, несущей к Богу
себя бокалом, налитым по край.
А сам Господь, даруя мне дорогу,
как посуху, ведет в туманный рай.


* * *
Живая граница песка и воды
туда и сюда постоянно смещается,
а волны, спеша, замывают следы,
и лодка слегка за мостками качается.

Приплывший на лодке старик-рыболов
повыше свои закатав голенища,
задумчиво чистит нехитрый улов,
и чайки кричат, как крикливые нищие.

Старик, свою рыбу промыв изнутри,
с корзиной и веслами вверх поднимается.
И рыбьи по волнам плывут пузыри,
и с воплями чайки за ними бросаются.

*  *  *
Клочки тумана поплавок скрывают
лишь изредка, чтоб оживить сюжет,
в котором, может, рыба проплывает
и думает: клевать ей или нет.

Раздумала. И, сам с собой судача,
тру между пальцев сорванную сныть.
Ах, жизнь моя - редчайшая удача -
ведь так легко могло тебя не быть!

А так - речная заводь, утро, лето.
Сегментик солнца вспыхнул за рекой.
И все дано тебе задаром это,
осталось только сделать шанс судьбой.


* * *
Я сделал деревянные мостки,
как посуху, по ним вхожу я в реку,
сажусь и ощущаю плоть реки,
как всплеск любви природы к человеку.

Наверное, её любовь слепа,
но мы её использовать умеем,
как ветер —
равнодушная скопа,
что надо мной
парит воздушным змеем.


 * * *               

             Виктору Астафьеву

Она как будто даже не текла.
Она стояче пробиралась между
кочкарника, застрявшего ствола,
но всё-таки предчувствуя надежду
вдруг вырваться на галечный проток,
чтоб камни вдруг ожили под струёю,
а дальше — прямо уходя и вбок,
прорвать прижим и вырваться Рекою.
И вечно течь. Чтоб только океан
мог встретить страстно, яростно, жестоко.

Мы все умрём от юношеских ран,
что получили в галечных протоках.


* * *
Первый снег ненавязчив, но светел,
он к рассвету растаял уже,
так что это никто не заметил,
даже я на восьмом этаже.

И октябрь мне жизнь продолжает,
ни тюрьмы не боюсь, ни сумы.
Мой зазимок в душе исчезает,
целый месяц ещё до зимы.


* * *
Сегодня не узнать родного города.
Всё стало как на чёрно-белом снимке.
От снега или, может быть, от холода
деревья поседевшие поникли.

От лета не осталось даже признака.
Зима ввалилась нагло и навечно.
Нашёптывает снег, он тише призрака:
"Всё в мире, будто лето, быстротечно..."


* * *
Какая долгая зима
приходит к нам на смену лета!
Реки застылая тесьма
едва видна по краю света.

И вид с восьмого этажа
стал чёрно-белым и контрастным.
А сердце ноет, словно жаль,
что всё прошло, что всё напрасно.


* * *
Морозный полдень —
до чего он ярок.
Вокруг — как бы хрустальные цветы.
Конечно жить без суеты — подарок,
но как в России жить без суеты?

Как жить в России,
если в ней поэту
до двадцати начертана стезя.
А дальше — всё. Дороги дальше нету
для смертного.
А богом быть нельзя.

* * *
Ирония, направленная вслед
моих подошв, препятствующих снегу,
и снег скрипит, как будто бы победу
меж нами празднует одна из наших бед.

Конечно, не победу над тобой.
Ты —  вечность. Не поверженное знамя.
Меня давно уже съедает пламя,
а ты —  заметишь дым лишь над трубой.

Ах, до чего скрипуч январский снег.
Морозы надоедливы, как слякоть.
И почему-то хочется заплакать,
когда услышишь сзади чей-то смех.


* * *
Мороз.
Ты не звонишь.
Наверно,
замёрз к тебе ближайший телефон.
Звонят отелефоненные стервы,
особенно, когда приходит сон.

Звонит мой недруг, зная об отказе
вести с ним телефонный разговор.
И приговор односторонней связи —
такой несправедливый приговор.

Как жутко одиночество в морозы!
И как пузат на стенке календарь.
И как мгновенно выбивает слёзы
из пешеходов весельчак-январь!


* * *
Бесконечная, вечная, снежная
никогда не уйдёт зима.
Не любимая бы, не нежная, —
я б, наверно, сошёл с ума.


* * *
Мороз и снег —
алтайская зима.
По склонам гор припушенные сосны,
убитая машиной тишина,
и впереди, как взорванное, — солнце.

Парящая Катунь.
И Чуйский тракт,
ведущий, говорят, почти к Китаю.
За весь мой путь предательств и утрат
к воде спустившись, словно в храме, —
каюсь.

Вдыхаю жизнь.
Здесь нету ничего,
что может от души отгородиться.
Алтай. Я так внезапно полюбил его,
что до сих пор
он мне не может сниться.


* * *
Эта ночь! Ни дыханья, ни робкого ветра,
 только шорох листвы, только ритмы любви.
 В темноте потолок подпираю глазами, а где-то
 люди шепчут слова и, возможно, мои.

 Эта ночь! Черной кистью я белые звезды рисую,
 то очнувшись, то снова упав в бесконечные сны
 Я сегодня мечтатель, сегодня я сладко тоскую,
 свесив ноги с обрыва ночной тишины.

 Эта ночь! Раздающая ночь уходящего лета
 непросохшие звезды любимым моим.
 Эта ночь перестала быть ночью поэта,
 потому что он умер, раздав свои звезды другим.




* * *
Долгие проводы-
значит, похмелье,
значит, по поводу
было веселье.
Значит, навечная
будет разлука.
Значит, сердечная
близится мука.
Будет в глазах
застоялая сырость
сохнуть во снах,
будто это приснилось.
Будто мы вместе-
снова веселье,
речи без лести,
пир без похмелья...
Песни без повода,
плети березы.
Долгие проводы-
лишние слезы




* * *
Бог ты мой! До чего он прост,
до чего он красив — мой мир!
Солнцем утренним капли рос
позолоченные внутри,
упадут на ладонь мою,
словно искры погасших звёзд.
Я в мой мир на ладонь смотрю...
Бог ты мой, до чего он прост.




* * *
Вечер. В окнах дождь обещанный,
хорошо хоть не с утра.
И все ходит, ходит женщина
по периметру двора.

Бродит под чужими окнами,
дождь осенний - без конца.
Без зонта. Совсем промокла,
капли, слезы ли с лица.

Шляпка - мокрая тарелка,
взгяда фиговый листок.
Такса с ней, собака мелкая
вьется у печальных ног.

Не собаку же выгуливать
блажь пришла, не погулять,
когда капли - злые пули
решетят и решетят.

Драма обрастает знаками:
задник, залитый дождем,
ближе -  женщина с собакой
в ожидании своем.

Ночь как занавес спускается.
Сцену накрывает мрак,
и душа моя сжимается
и за женщин и собак.



* * *
От солнца выцветшее небо
и снег искристый — месяц март.
Весной я сроду счастлив не был,
но я весной и грусти рад.

Грущу, что жизнь проходит где-то,
но только знаю наперёд:
неумолимо будет лето,
а счастье...
Счастье нас найдёт!




* * *
Какая серая весна!
Сам свет на грани срыва.
Сыро.
Лишь изредка, как через дырки сыра,
пробьётся светлая волна.

И снова дождь. Дождинки метят
в глаза и в переносный смысл,
в котором тихо плачем мы.
Хотя, казалось бы, не дети...





* * *
Во мне болезнь воображенья.
Уже давно не знаю я,
где происходит жизнь моя,
а где её отображенье.

Ужель переплетенье тел —
безумство давней лихорадки —
я только отразить хотел
как сочинение в тетрадке?

Ужели в совести моей
такие оказались бреши,
что оказался больше грешен
всех окружающих людей?

И как теперь переиначить
мой путь оставшийся земной?
Ведь даже небо глухо плачет
В ночи бездонной и хмельной.

И, всем мелодиям подряд
устало внемля в жизни длинной,
как в нежной музыке старинной
услышать новый звукоряд?




* * *
Я дьявольски завидую себе,
мальчишке, негодяю и поэту,
еще не проигравшему судьбе
и не ушедшему в бесплодный путь по свету.

О, ты, из прошлого, мне руку протяни!
Мне не хватает сил с колен подняться.
Доколь мне перед жизнью унижаться
и проживать даруемые дни?

О как раздуть свой юношеский пыл
и снять с души свинцовую усталость,
любить лишь то, что в юности любил,
не знать беспечно, сколько там осталось...

Я расхотел цепом быть в молотьбе,
желанья быть снопом подавно нету.
Я бешено завидую себе —
мальчишке, негодяю и поэту.


* * *
Я полчаса стою на остановке,
идут автобусы, но только не мои.
Ручьи стекают по дорожной бровке —
обиды мутные и мелкие мои.

Как глупо, наперёд всё зная,
страдать от глупых маленьких обид!
И всё равно, как будто жизнь листая,
душа привычной горечью болит.

* * *
Снег тычется в спину, как окрик возницы.
Апрель. А зима всё никак не уходит.
И так неуютно, так смутно в природе,
как будто с запоя глубокого снится.

Гляжу в незнакомые встречные лица:
в глазах ожиданье — и это примета,
что в Томске случится когда-нибудь лето,
иначе не выживет даже возница.


А.Казанцеву

Инстинкты жизни.
Как они слабы,
когда в нас гаснут все магниты жизни.
На по живым свершающейся тризне,
как напоследок, мы страстей рабы.

Представь, что прозвучал тревожный зуммер,
неодолимой кажется тоска,
уже к веревке тянется рука.
Представь, что то ли жив ты,
то ли умер...

Стучу к тебе.
Переступил порог.
Ты жив еще, но смотришь как-то сбоку,
как будто только что тебя покинул Бог,
но ты не напросился в гости к Богу.

И мы заговорили о стихах,
их, чередуясь, до свету читали,
потом друг другу мы пообещали
не избавляться от залетных птиц в умах.

Потом мы выпили с тобой на посошок,
и к радости сведя прилив печали,
мы, подмигнув друг другу, прошептали:
«А ты хотел повеситься, дружок!»


ХОЛОДНЫЙ ФЕВРАЛЬ 2005 ГОДА

Я просыпаюсь в предрассветный час –
зовется: «между волком и собакой» -
и почему-то ощущаю – всякий раз –
что был помят во сне хорошей дракой.

Дерусь во сне, а в жизни – не драчун,
мне в этом мире жалко тварь любую.
Я никого обидеть не хочу,
особенно в такую стужу злую.

Но вряд ли в мире меньше станет зла,
когда во сне лишь я дерусь за это.
Пора вставать. В окне синеет мгла
тягучего февральского рассвета.

Потом, как в ужас, выйти на мороз,
где люди – вопросительные знаки,
в страну заиндевелую берез,
где мерзнут все: и волки, и собаки.


* * *
У меня за окном - лес.
У тебя за окном - дом.
Ты живешь к перемене мест.
Я живу за своим окном.

У тебя в глазах - черная даль,
у меня в глазах - синяя стынь.
Каждый день я несу тебе дань,
ты - свою дорожную пыль.

У тебя в квартире - тишь,
у меня в моем доме - допрос.
И, когда ты уже спишь,
я все тру свой разбитый нос.

У тебя на стене нет
из прошлого строгих лиц.
А мне из форточки свет
советует: "Помолись".

Ладно, пусть я - дурак,
и жизнь моя кувырком,
но что-то в мире не так,
и твой дом и мой -  не дом.

У тебя за окном - день,
у меня за окном -ночь
Мне скажет: "Ты стал как тень" ,-
моя, но не наша, дочь...

 * * *
Вчерашних слов убавится весомость.
Угаснут сполохи страстей.
Важна не мысль.
Важна дорога к ней.
Как, например, важней любви влюблённость.