45

железом пахло и порохом,
махоркой и свежей кровью,
Христом и топленым маслицем,
которое жрал политрук в два горла.
молились мы с Витькой траншее:
"траншея-траншея,
спрячь ты раба Божия Витьку и члена ВЛКСМ Серегу;
упокой, траншея, от прямого попадания,
а от дурных помыслов нас чекист упокоит,
за нашей спиной бдящий бдом праведным
с пистолетиком".

Витька такой, он добрый: он в Бресте сгорел на складе,
он под Москвою замерз до хруста, когда думали что - сугроб,
он в Барановичах повешен был дважды - с табличкой, всё чин по чину,
он в Ленинграде на Новый год сестре подарил свою печень,
печень по вкусу была как свинячья, только чуть-чуть солнее,
он подо Ржевом падал и падал, Жукову в рожу плюясь,
он Сталинград заучил на память, делая вид, что выжил;
ему бы на небо, к ангелам, к Богу, а он как дурак - со мной.

я говорю ему: Витька, мне страшно.
он говорит мне: не ссы-ка, Серега, просто закрой глаза.
я говорю ему: Витька, а как это - смерть?
он говорит мне: Серега, ну что ты как маленький, просто как жижа в груди,
вот когда сталинский сокол товарищ Гуляйба отца моего допрашивал -
было намного страшней и страха, и жижи, и пустоты.
Витька молчит, траншея молчит, чекист пистолетиком крестится.

что, говорит, продажные суки, уныло траншее молитесь?
вы, говорит, не люди, а говны, я в вас стрелять сейчас буду
именем Сталина, военного времени и директив госкомитета.
навел пистолетик не целясь - и выстрелил,
а я говорю ему: глянь, ты ж не попал, хоть и значок у тебя ворошиловский.
смотрю вдруг, а грудь-то и лопнула, и жижа, и жижа вокруг,
как будто бы ветка сломалась, только с тёплой водичкою,
я посмотрел на Витьку и жалобно так заплакал.

а у меня на часах - весна сорок пятого,
вот что я, мама, и плачу-то.