Шутка

Каждое утро я хлопаю сонными глазами, стоя перед зеркалом в ванной комнате, вожу рассеянным взглядом по одежде, повязывая галстук. Там, в зеркале – какой то человек, какое то аморфное изображение, лишённое смысла и индивидуальности.

Сейчас я включу неяркий свет, сяду перед зеркалом, и буду смотреть на себя. Где то глубоко в сознании моём спрятаны все мои лица, эмоции, мысли.

Говорят, цвет глаз у человека меняется в зависимости от цвета неба. Это правда.
 

Мне 35 лет. Я уже давно заметил, как вместе с пробуждением наваливается на меня неприятная, вязкая, возрастная, утренняя усталость. Это она мутнеет в глазах моих – не стесняясь, не скрываясь в редких пока еще морщинах. Она открыто смотрит на меня своими бесцветными глазами, не моргая. На самом деле она пришла много лет назад, но была стеснительна, робка, прыщава и костлява. Впрочем, она казалась моложе, чем была на самом деле. Вместе с первым разочарованием моим она заявилась открыто и нагло. В те свои молодые годы я не мог еще себе признаться в том, что провёл бессонную ночь – ворочался, отгонял неприятные мысли, убеждал себя в том, что сплю и засыпал в конце концов – и погружался в какой то совершенно невыносимый, удушающий сон, в котором являлись мне бледные и безликие люди, тянули ко мне свои холодные руки, успокаивали и беззвучно шевелили ртами… Именно тогда, под утро, вконец измученный стоял я перед зеркалом и смотрел на свою первую спутницу – усталость. «Ну вот, теперь я буду с тобой до конца твоих дней», прочитал я в отражении. «Для чего? Зачем тебе это?». «Я буду напоминать тебе о том, что всё временно и всё заканчивается».

«Ну Бог с тобой, напоминай»…
 

Из давнего прошлого моего вылезает заляпанный клеем, весь в пыли, с пьяными глазами молодой человек. С утра до вечера он таскает какие то мешки и мешает какой-то клей на каком-то совершенно немыслимом фантасмагорическом производстве. Полгода, в пыли, через «не могу», с водкой на обед, и ужином с 45-летней, такой же нетрезвой упаковщицей…

Поздно вечером дома, где холодно и никто конечно же не ждёт, он видит другую свою усталость: задорную, похабную, но позитивно настроенную. Это она ему весело наговаривает: «Ты же молодой, здоровый кабан, давай еще по пиву и спать, а завтра мы еще покажем…». А та, бесцветная усталость, выглядывая из-за плеча задорной, тихо мычит: «Давай, давай… ладно. Сейчас ты меня одолел, но я здесь. Я напомню тебе про твою упаковщицу через десять лет, спокойной ночи, малыш…».

Следующим вечером после работы он сидит в гостях у напарника Саши. Квартира большая, грязная и без света: по причине неуплаты за несколько лет электричество отключено, поэтому из двора через форточку сквозь морозное февральское пространство с ближайшего столба тянется нелегальный электрический провод. У Саши есть девушка, она проститутка. Она его любит, поэтому по его звонку по возможности несётся к нему домой с выпивкой и какими то деньгами. Сам Саша – брюнет, красив лицом, широкоплеч, высок, горяч и беспросветно глуп. Ему 25 и он уже успел посидеть за причинение тяжких телесных повреждений, вследствие  чего лишён каких бы то ни было тормозов. У него есть красивое, хоть и потрёпанное кожаное пальто, запущенный отец, чьё основное занятие – собирание бутылок и цветмета; и младшая сестра Алла с невыносимым ребёнком, которого она родила в 16 лет.

Девушка Саши повергает в шок: очаровательная шатенка, совсем еще молоденькая, со стройной фигуркой, умопомрачительные серые глаза, чувственный красивый рот… На ней веселая серебристая курточка, чёрные джинсы, в руках – сумка с продолжением банкета. Зовут её Жанной. Она не похожа на проститутку – она похожа на мечту. Немыслимо – как её, эту красавицу из какого нибудь распрекрасного Иванова занесло в эту дыру с любовью своею? Что делает с нами наша жизнь? Что мы делаем с нашей жизнью? Пробирает до костей постыдная чёрная зависть…

Ближе к ночи все разбредаются по комнатам: Саша в хорошем подпитии с Жанной, отец – на улицу, он с Аллой к ней в комнату. Алла совершенно не похожа на своего брата – она натуральная блондинка с пухлыми губами, исчезающе маленькой грудью и выдающейся задницей. Если бы не обыкновенная её неряшливость, её вполне можно было бы счесть симпатичной. Они ложатся в единственную в комнате дурно пахнущую кровать. Через какое то время, уже практически сквозь сон он слышит её заунывный рассказ о том, как умерла мама, как долго папа горевал и в итоге прогоревал всё: работу, машину, мебель, пенсию, собственных детей… Какая то квартира, которую прогоревал бывший муж-наркоман… Дальше всё в тумане.

Утром они едут вместе с Сашей на работу.

- Она, короче, ночью мне – ну давай, ну давай! Я ей – Жан, за*бала, бл*, иди нах*й, я спать хочу, бубнит Саша ему в ухо, - а она опять, ну ладно, говорю, х*й с тобой, давай, вставай раком…, ты эта смотри, Алку не обижай…

- Не буду, куда уж мне…

«Пропади оно всё пропадом. Я не хочу ничего знать, не хочу ничего этого видеть. Я желаю им добра, но разве во мне самом есть это добро? Я ведь такой же убогий, мне нечем с ними поделиться… Сегодня поеду домой», думает он. «Бедная Жанна, бедная Алла эта, бедные мы люди, куда нас всех несёт…»
 

Дома, поздно вечером, изрядно выпивший, он снова стоит перед зеркалом. Усталость, та самая бесцветная гадина ухмыляясь смотрит прямо на него:

- Ну как тебе Аллочка?

- А ты, подлая обещала мне только через 10 лет напомнить об упаковщице, к чему тебе эта Алла?, - спрашивает он.

- Это была шутка. Тебе понравилось?

- Нет.