Гром

© О.М. Глечиков, 2005.
ВВК84Р УДК гзз

Грозный u Милава

Табунный жеребец застыл, как изваянье,
Степной и вольный ветер играл его хвостом,
Трепал и гриву он - «южак» его названье,
Горячий и сухой, и жажды полон он.
Косяк из кобылиц, а с ними жеребята,
Паслись, ища травы зелёные ростки,
Над степью плыл мираж воды чуть синеватый,
Земля: иссохла вся, как сохнут от тоски.
Пора на водопой! И вот взлетел над степью
Клич зычный вожака, что ржанием зовут,
Он первым поскакал, за ним тянулся цепью
Десяток кобылиц, потом все сбиnись в гурт.
Он вёл табун к ложбине, к оврагу с водоёмом,
Уверенный и сильный, он скачет впереди,
И эта степь под ними была родимым домом,
И воздух так пьянил и закипал в груди.

Нo воздух тот родным бьл и лесным потомкам  
Кочующим волкам, пиратам тех степей,
Как носят жизнь коней их ноги, ноги волку
Лишь для того даны, чтоб жизнь забрать коней.
Табунный жеребец, вдыхая ветер знойный,
Всегда был начеку, он запах знал врага,
Готов был в миг любой спасти табун достойно,
Хоть против их зубов - лишь сила, что в ногах.
Вот, подведя табун к оврагу с водоёмом,
Он не спустился вниз, остался наверху,
По опыту он знал: хотя вокруг спокойно,
Но главное - не дать и шанса их врагу.
Конь замирал на миг, ловил ноздрями воздух,
Потом срывался вскачь и обегал овраг,
Косяк же кобылиц, войдя немного в воду,
Цедил нектар её - в жару нет выше благ!
Нaпившись, поднимались кобылы из оврага,
Вода утяжелила приятно животы,
И лишь тогда вожак мог сам изведать блага,
Когда сторожевых расставил на пocты.
Он влагу смаковал, прислушиваясь чутко,
И капельки воды, срываясь с его губ,
Рождали тихий звон ... На воду села утка,
И майский жук жужжал, попавшись в конский чуб.
Стряхнув кивком жука, вожак в табун вернулся,
Где кровью вдруг пахнул горячий ветерок,
Тревожный запах тот в миг счастья обернулся:
Кобыла жеребилась, послал ей сына бог.

Степной матерый волк втянул ноздрями воздух,
Прислушался к чему-то, ушами поводя,
Стряхнул остатки сна, зевнул, оскалив морду,
И вот теперь в движении вся серая семья.
Желание поесть уже погнало соки,
Урчало в животах, слюной наполнив пасть,
Став во главе семьи, волк вышел из осоки,
За ним пошла вся стая, охотой веселясь.
Табунный жеребец почувствовал опаску,
Тревога холодком кольнула изнутри,
Он в ветре стал ловить к спасению подсказку,
И ветер подсказал - за спину посмотри.
Свет солнца ослеплял, за горизонт склоняясь,
И всё-таки волков конь разглядеть сумел:
«Он свой табун спасёт, за жизнь его сражаясь,
Забота о других - табунного удел».
Кольцом сбив кобьmиц, за ними спрятал молодь
С жеребою кобылой, лишившеюся сил,
Снаружи сам стоял, стерёг он серых поступь,
И, угрожая им, копытом землю бил.
Он всхрапывал нутром и нервно прял ушами,
Внимательно следил за каверзным врагом,
Готовый рвать зубами, топтaть и бить ногами,
Свой презирая страх, идущий из веков.

А волки, видя пищу, живое чуя мясо,
Облизывались жадно, вдыхя конский пот,
Но как добычу взять? Вот это и не ясно,
Хоть око её видит, да зуб никак неймёт.
Дрожа от возбуждения, скулила волчья стая,
Ждала от вожака сигнала для броска,
Но он-то точно знал, как неприступна стала
Броня копыт кобыльих вокруг молодняка.
Решив yйти от драки, не видя в этом толку,
Волк ринулся направо и стая вся за ним,
Но жеребец табунный вмиг разгадал уловку,
Он снова перед волком и вновь несокрушим!
И волк, собравшись с духом, пошёл на поединок,
В глазах зажглась решимость такая, что держись!
Конь принял вызов сразу, скрыв дрожь своих поджилок,
Он защищал потомство, а с ним и честь, и жизнь.
Куда б ни двинул серый - конь тут же, с диким храпом,
И воздух бьёт ногами, и страшно скалит рот,
Кобылы, озираясь, враз взбрыкивают задом,
Вновь строя неприступный, как бастион, оплот.
Вожак решил дождаться удобного момента,
Со сворой братьев серых в овраг он отошёл:
«Пусть распадётся: крепость, их песня будет спета»,-
Тем самым он атаке осаду предпочёл.
А кони так же кругом, внутри скрывая молодь,
Под жеребца контролем уйти спешили прочь,
Но и волкам сайгаками унять случилось голод,
И степь, как покрывалом, укутывает ночь ...

Вот так и состоялось их первое знакомство,
Хоть разошлись не мирно, но всё же без потерь,
Знал жеребец, конечно, о серых вероломстве,
Табун свой охраняя, был начеку теперь.
Он вёл табун свой мирный туда, где больше корма,
Он знал всю степь родную, как люди отчий дом,
Риск быть убитым волком для конской жизни - норма,
(ВОТ для людей что - норма, никак мы не поЙмём) ...
У той гнедой кобылы, что лишь ожеребилась,
Красивый и здоровый случился жеребёнок:
Как мать, был той же масти, и шёрстка вся лоснилась,
Во лбу сияла звёздочка, и резвый, как бесёнок.
Он ржал, всегда глотая так звуки «и» при этом,
Что походило ржание на человечий смех,
Казалось, с ним смеялись вокруг и степь, и лето,
Наш стригунок любимцем стал в табуне для всех.
Подняв свой хвостик, он скакал, как мячик,
Играл, брыкался, всюду поспевал,
Гордилась мама: «Лучше всех мой мальчик!»,
Никто, конечно, ей не возражал.
Как нежно стригунка она кормила,
Сосал он вымя, торопился всякий раз,
Роняя капли... Если ж мать его корила,
Так разве только взглядом строгих глаз.
А он срывался с места: то рысью, то галопом,
Скакал к отцу и снова стремглав назад пылил,
Вдруг, бабочек увидев, глазами долго хлопал,
И, вытянyв мордашку, лизнуть их норовил.
Резвипось лето, как и он, коньки-кузнечики,
Цикады днём не уставали стрекотать,
Но одуванчики, сменив цветки на венчики,
Уже прощалисъ с ним, готовясь улетать.
В ковьтьных волнах кувыркался летний ветep,
Лил песню жаворонок с синей высоты,
Ах, лето-лето, нет поры милей на светe,
Поры нет краше и чудеснее, чем ты!
Как всё прекрасное, кончаешься ты быстро,
Казалось, глазом лишь моргнул - тебя уж нет,
И грянет осень, неожиданно, как выстрел,
Степь затихает и лица меняет цвет.
Глаза у неба погрустнеют, помутнеют,
Вода заполнит их, как горькая слеза,
Дыханье ветра снежным холодом повеет
И солнце светит, но не греет в небесах.

Что ж, лето кончилось и оскудели степи,
Земля раскисла и цепляется к ногам,
Пожухли травы, плохо кормят стебли,
И волки жутко завьmают по ночам.
А кони в поисках кормов кочуют,
Всё дальше водИит их табунный жеребец,
Под небом холодеющим ночуют,
Взрослеют, старятся, находят свой конец.
От поздней осени до первых трав апреля
Добыча каждого сухого стебелька
Трудней становится неделя за неделей,
К весне у всех - запавшие бока.
Трудней всего приходится зимою,
Когда все травы, что посохли, полегли,
Снегами многослойными укроют
Бураны, вьюги - скольких зимы унесли!
Зимой и волки им становятся страшнее,
С пyстым желудком ноги быстро не несут.
А если наст ещё, как корка, затвердеет,
Совсем уж плохо, если волки их найдут.
Брели лошадки, головы понурив,
Сгорбатив спины, дождь их поливал.
Ну вот, ещё раз голод обманули,
Солёной глины вволю полизав.
А их вожак, их жеребец табунный,
Взирал на них, и думал о своём:
«Вот-вот зима - путь жизни самый трудный,
Как это время мы переживём?»
А что же стало с нашим жеребёнком,
Что летом прыгал, весело резвясь?
Он чуть подрос, но всё же был ребёнком 
Всего треть года жизни отродясь.
Он был последним, кто рождён бьш летом,
Ещё и к вымени ныряет головой,
Но только реже всё находит он при этом
Там молоко ... Но главное - живой!
Уже легко за мамой поспевает,
Она ж травинки, с виду посочней,
Не ест сама, ему все оставляет -
Иного и не ждёшь от матерей!
Как все мы в детстве, он не замечает
Ни этих жестов маминой любви,
Ни ласк её - всё должным принимает.
У детства взгляды на любовь свои!
Он тянется к ОТЦУ, к его уму и силе,
Его пример - табунный жеребец,
Желанны встречи для обоих были,
Им рады были взрослый и юнец.

И, кстати, следует героям нашим клички
Присвоить, чтобы проще различать:
Итак, отца за властные привычки
Давайте будем Грозным величать.
За красоту, за мягкость её нрава
И за любовь я б мамочку назвал
Нежнее именем, так будет пусть Милава.
Согласно правил, сын их Громом стал. 

Ярый и Сатана


Осенний дождь не мёд и для волков,
От мокрой шерсти резко пахло псиной,
Они бежали вслед за вожаком,
Для них охота - пpомысел единый.
Законы стаи строги и пpocты,
Здесь правит волчий ум и сила,
На их основе делятся пocты,
Добыча стаи, что бы ни добыла.
Теперь давайте наречём и их,
Начнём с верхов, конечно, с вожака,
Он лютой яростью известен у своих,
Следы зубов его носили их бока.
Какая кличка подойдёт ему,
Вобрав в себя весь волчий колорит?
Конечно - Ярый, быть же по сему,
Такая кличка много говорит.
Ещё есть самка - главная волчица:
Хитра, как бестия, коварна и сильна,
Ей кличка Сатана вполне годится,
Я думаю, оправдана она.
у Ярого соперник есть не слабый,
Давайте будем звать его Султан,
Как и за Ярым, след за ним кровавый,
И в стае он такой же ветеран.
Пост вожака манил к себе Султана,
Он Ярому npомашек не прощал,
Лишь ждал момента, чтоб сместить тирана,
И тут же сам бы он тираном стал.
А в общем-то они - родные братья,
Один помёт, росли в одной норе,
Теперь их манит власти сладострастье,
Друг друга стоили по силе к той поре,
Лишь чуть удачливее оказался Ярый,
В бою за первенство Султан чуть сплоховал,
Промашку оплативши кровью малой,
Стать вожаком надежду не терял.


Зима приходит крадучись, как кошка,
И первый снег - как мотыльков полёт ...
Так первым снегом, пусть уже не крошка,
Был очарован Гром, он не поймёт,
Взялись откуда белые букашки
И почему тела их холодны?
Щекотно падают на шерсть его мордашки
И исчезают, вовсе не видны.
Вот на ресницы сразу пара села,
Он лишь моргнул - слезинки две висят,
Душа его, как у ребёнка, пела.
Снежинкам-бабочкам дурашка очень рад!
Ему смешна мамашина тревога.
Ведь так красиво, дождик перестал,
А степь из мокрой, чёрной и убогой,
Красивой стала, иней заблистал!
Осенний ветер разгоняет тучи,
С которых первый снег слетел густой,
И брызнул солнца долгожданный лучик,
И жеребенка поманил собой. 
Гром вдруг заржал от радости, от счастья, 
От бури чувств, от красоты такой:
«Смотри-ка, мама, как могу скакать я!»,
И своей радостью вернул ее покой.
Снежок на солнце, даже и осеннем,
Растаял быстро, обратившись в грязь,
Гром погрустнел, а мама же с весельем
Жуёт травинок высушенных вязь.

Для лошадей их зимняя одёжка -
Подшёрсток плотный, что теплo хранил,
А без него пропали бы на лёжках,
Мороз и так немало погубил.
Уже и волки все в наряде зимнем,
Их шубы даже явно потеплей,
И ноги кормят - не сидели сиднем,
Нaшли сайгаков стадо средь степей.
Сегодня Ярый выглядит отлично
Вчерашний ужин удался волкам,
Сайгачье мясо, что добыл он лично -  
Прекрасный допинг мышцам и когтям.
Шерсть у него от сытости лоснилась,
Переливапась, словно серебро,
Он спал прекрасно, и ему пpиснилось,
Что на охоте снова повезло.
Там чуть пpaвее и немного сзади
Бежал Султан, он тоже был неплох:
Наряд зимы ухожен прядь за прядью,
Он постарался, выгрызая блох.
За ними следом двигалась волчица,
Бесшумно стлалась степью Сатана,
И дальше - стая, все, кто мог npибитъся,
Их в стаю сбила матушка-зима.
И вот зима теперь уже в разгаре,
С обильным снегом зверствует мороз,
Стихии эти, если они в паре,
Ломают слабых, сильных бьют до слёз.
Не все, хотя бы и в тeпле, способны
Снести все козни матушки-зимы,
Что ж там, где только степь, зима и кони,
И лишь мороза пытчные сны?
Корма под снегом, трудно к ним добраться,
Но Грозный знал, куда вести табун,
Он к людям шёл, нетрудно догадаться,
Инстинкт велел ему, что превосходит ум.
Злой зимний ветер злился, будто чёрт,
И снег вздымал до самых до небес,
То он его над степью распростёр,
То вздыбил в стену, будто снежный «лес».
Ему свободно здесь летать в степи,
Куда ни глянь - равнина, будто стол,
И вдруг - табун, его он ослепит,
Он здесь король, и степь - его престол!
Он налетал, как коршун с высоты,
Хватал за гривы, снегом осьmал,
Он в уши лез и дёргал за xвocты,
Он лез в глаза, дышать и то мешал.
Он завывал, пугая их, как волк,
Топил в снегу, как в озере с водой,
А жеребят от матерей волок,
Он здесь король! А ты-то кто такой?
Упёрся ветер Грозному в глаза,
На грудь давил и гриву развевал,
А тот всё шёп, и пусть слепит слеза,
Он знает путь, шагал себе, шагал.
Сердился ветер всё сильней, сильней,
Не видно звёзд и света от луны,
Лишь только снег, да ржание коней,
Их очертании почти что не видны.
Буран ревел, как раненный медведь,
А вместо крови снегом истекал,
Он закружил такую коловерть,
Что Грозный сдался, он стоял и ржал.
Табун стекался на пpизывный крик,
Как ручейки стекаются к реке,
Так в жизни Грозного настал тревожный миг:
Вся жизнь коней - у Боженьки в руке.
Табун, послушный воле жеребца,
Собрался в гурт, прижался потесней,
Казалось всем, что ночи нет конца,
И всё же стало как-то потеплей.
Гром был зажат меж мамой и отцом,
Дарило жизнь ему тепло их тел ,
Устали ноги, налились свинцом,
И в довершенье спать он захотел.
Как по команде, стал топтать табун
Для лёжки снег, в подстилку превратив,
Ложились тесно, снег же, как плывун,
В единый миг табун весь поглотил.
Но, как ни странно, стало всем теплей,
Снег защищал от ветра их тела,
И малышня под боком матерей
Тревожным сном, но всё-таки спала.

К утру буран, наверное, устал,
Лишился сразу пылa своего,
Уполз к себе, он тоже где-то спал,
Никто не видел дома лишь его.
Восток расцвёл, как розовый цветок,
Рождался день, холодный день зимы,
Зашевелился снежный бугорок,
Проснулся кто-то, прогоняя сны.
И вот над снегом встала голова,
И в мир глаза смотрели с интересом,
А мир был бел, вся степь была бела,
И небо было мертвенно-белесым.
Стряхнув с себя холодный снега вал,
Который стёк, как сахарный песок,
Всех раньше в табуне сам Грозный встал,
И тут же рядом Гром - его cынок.
Призывный крик поднял и остальных,
И вот табун, отряхивая снег,
Забыв тотчас о страхах всех ночных,
Ночлег покинул, перейдя на бег.
Бег разгонял горячей крови ток,
Он согревал застьmшие тела,
Стучало сердце, будто молоток,
А степь под ноги словно бы плылa.
День обещал быть лучше, чем вчера,
Кyпалось солнце в пене облаков,
Его лучи, как будто веера,
Мелькали весело в руках cтeпныx богов.
Снег под лучами вспыхивал огнём,
Слепил глаза и заставлял моргать,
Мотнув башкой, чихнул от света Гром,
И тут же мячиком стал пpыгать и скакать.
 

Ночной буран заставил и волков,
Залечь под снег, чтоб сохранить тепло,
И Ярый был хорошим вожаком,
И волчьей стае тоже повезло.
А вот теперь, при солнечных лучах,
Он вновь ведёт свой поиск по степи,
Удача их - в их собственных ногах:
Найти, догнать, загнать, не дать уйти ...
Сыпучий снег помощник был плохой,
Им нужен наст, который бы держал,
И об охоте именно такой,
Ведя свой поиск, Ярый всё мечтал. 
Но он не зря считался вожаком,
Он стаю вёл туда, где дичь была,
Казалось, дичь он чувствовал нутром,
А этот дар природа -мать дала.
Теперь вся стая мчится по спедам,
Вдыхает запах множества копыт,
Слюна голодная стекает по губам,
Но верит каждый - скоро будет сыт.
А в табуне ещё не знали о беде,
Табун копытил снег, ища еду,
Но если жизнь нуждается в еде,
Дoлжнa она и чувствовать беду.
Вот и Милаве стало вдруг тревожно,
Глазами ищет своего сынишку,
А тот с отцом, который осторожно
С него счищал примёрзшие ледышки.
Милава успокоенно кивнула
И вскоре, подойдя вплотную к ним,
Так благодарно, ласково прильнула
К плечу отца - плечом своим.

Он обернулся к ней в ответ на ласку,
Но тут же встрепенулся и заржал,
Заржал тревожно, громко, для огласки,
Что он опасность близко увидал.
Заметил он, как серых бестий стая
Прыжками длинными неслась по их следам,
И, весь табун примером увлекая,
Он с громким ржаньем волю дал ногам.
Табун рванулся вспед за вожаком,
Опасность подгоняла, будто бич,
С Милавой рядом убегал и Гром,
Стараясь смысл опасности постичь.
А Грозный мчался птицей впереди:
«Сьmyчий снег поможет нам уйти!
Нам - до колен, а серым - до груди,
Нас должен этот рыхлый снег спасти!»
Но и беда не ходит ведь одна:
На всём скаку, попав в нору ногой,
Упала лошадь. Не Милава ли? Она!
Упала, бьётся... Боже! Боже мой! ..
Крик боли, страха оглашает степь
И тонет в ржаньи скачущих коней
И вое серой стаи, что, как цепь,
Прикована к беде и тянет к ней.
Лишь только Гром, коварный снег топча,
Растерянно у матери кружил
На смех похожим ржаньем сообщал
Всем о беде. И грозный уловил
Сынишки зов... Тревога, как озноб,
Сковала сердце и беду сулит,
В догадке страшной на Милавы зов
Мчит грозный ... Но напрасно он спешит!
Своё бессилие он осознал тотчас,
Увидев кость из раны на ноге,
Боль и любовь лились из грустных глаз:
«Спасайтесь, милые, забудьте обо мне ...».
А смерть спешила цепью серых тел,
С оскалом страшных, режущих зубов,
Им не остаться нынчe не у дел -
Машинам смерти у степных волков.
Милава Грозного молила уходить
И уводить скорее их сынка.
Её глаза, мольбу их не забыть ...
Ну, что ж, оставим их втроём, пока
Смерть с каждым мигом ближе и страшней,
Вот впереди несётся Сатана,
Султан и Ярый тянутся за ней -
Три смерти сразу, только жизнь одна!


А грозный с Громом вынужден уйти,
Им так велел живoтный их инстинкт:
«Другой вам жизни больше не найти,
Спасайте -эту», - он им говорит.
Не только люди могут побеждать
Внутри свой страх и жертвовать собой,
Но нам ли мать-природу осуждать,
Раз случай здесь особенный такой?
Напрасных жертв природа не берёт,
Ничем Милаве им уж не помочь,
Всех догоняя, мчат они вnepёд,
От места страшного, от боли этой прочь.
Вот смерть пирует, рвётся на куски
Живая плоть, видна повсюду кровь,
В глазах Милавы - отблески тоски
Слезой застыли ... Умерла любовь!
А волки, ссорясь, скалились, рыча,
И розовели их клыки в крови,
И жертвы плоть, в утробе их урча,
Лишь злость рождала, им не до любви.
Пир затянулся, но пора и спать,
Утихли ссоры, волки улеглись,
С утробой сытой лучше отдыхать,
Когда же голоден, какая это жизнь?!
Не будем строги к серым тварям мы,
Их Бог создал, какие они есть,
Они не выходцы проклятия из тьмы,
И убивают для того, чтоб есть.



К людям

И вот наш Грозный снова впереди,
Ведёт табун он к людям, к их жилью.
Боль от беды живёт в его груди:
«Как отомстить npоклятому жулью?».
Боль от потери мамочки родной
Зажала сердце Грома, как тиски,
Что может быть дороже, боже мой,
Какая боль! Мучения тоски ...
В глазах его стоит сплошной туман,
Туман от слёз, и в нём расплылся мир,
Смешались мысли, в голове дурман:
«Он одинок! Ах, как же стал он сир!
Вот скачут рядом, громко топоча,
И селезёнкой ёкая внутри,
Его сородичи, и кровь в них горяча ...
Кому ты нужен? Ну же, посмотри!
Вот скачет Грозный - он его отец.
Куда он скачет, если мама - там?
А может, кони эти без сердец?
Как мир жесток! Какой вокруг бедлам!»
Но, подчиняясь воле вожака,
Он всё скакал, как все скакал вnepёд,
Вздымались вздохом, как меха бока,
Стучало сердце ... Боль - она npойдёт,
Хоть и не сразу, времени вода
Замоет раны, слизывая боль ...
Утихнет боль. Любовь же никогда
Не смоет время, если то - любовь.
Пусть кто-то скажет: сказки это, ложь,
Мол, не бывает в жизни лошадей,
Чтоб так страдали. Скажет, ну и что ж ...
Так часто говорят и про людей ...
Да! Гром страдал! Страдал его отец!
И он любил, он помнил этот взгляд,
Он видел смерть, Милавы знал конец,
И он пpидёт, пpидёт ещё назад.
Ну, а пока, спасти чтоб остальных,
От голода, от смерти за спиной,
Он к людям шёл, ведя к ним всех родных.
Гордитесь, люди! К вам идёт герой!
Oткуда Грозный знал добро людей?
Он, как и Гром, стал рано сиротой,
Судьба их схожа ... «Чья судьба - коней?»,-
Не согласится кто-то вновь со мной?
Судьба у всех: у нас, у лошадей,
У тех волков, что воют на луну
И у травы степей или полей ...
Мы неудачи ставим ей в вину,
А ведь и счастье тоже от судьбы,
Любовь и радость нам несёт она,
Нам не свернуть с начертанной тропы,
Судьбы рука над миром всем властна.
Рукой Судьбы была убита мать,
Был жеребёнком Грозный обречён,
Из рук людей стал пищy пpинимать
Лишь их добром был к жизни возвращён.
Он помнил их, тех добрых трёх людей,
Трёх егерей, живущих здесь в степи,
И вот теперь табун ведёт коней,
Спешит он к ним, ведь добрые они.

А егеря готовились в поход,
Буран прошел, возможно, кто в беде?
Вот их отряд им помощь принесёт,
На жизнь даст шанс в им выпавшей судьбе.
Тепло одевшись, взяв еды запас
И выведя из стойла лошадей,
И карабины, как и всякий раз,
За спины бросили - от "гангстеров степей".
Степь растилалась ровная, как пол,
Буран сравнял все впадинки на ней,
Взмахнув рукой, сказал старшой:"Пошел!"
И тут же тронули, все разом, лошадей.
День был погожий, яркий и слепящий,
Весна, казалось, ходит средь полей.
Казалось, солнце снег сейчас растопит,
И зажурчат ручьи, и побегут,
Но так лишь кажется, желание торопит
Тепло весеннее, его подолгу ждут.
Морозец хваткий и с хозяйскою повадкой
Следит за холодом, нет спуска никому,
Чуть ворот растегнул - он под рубашкой
И там обжился, словно бы в дому.
Известно всем, что зимний день короткий,
Склонилось солнце, узучая степь,
Нашло сугроб, по-видимому, топкий,
В него нырнуло, стало тут темнеть.
Но в егерьской потрёпанной палатке
"Летучей мыши" бьётся огонёк,
Весь день в пути, вот спаться будет сладко!
Эх, завтра только б выдался денек...
Взошла луна - любовное светило
Для молодых, а старым - каганец,
И желтым светом степь всю озарила,
Вокруг луны сиял, как круг, венец.
- Ну, жди мороз! - Сказал, влезая в спальник,
Один из трех - по имени Иван.
- Смотри, накаркаешь, давай-ка спи, охальник.
Ну, как? Не жесткий ли, не давит ли диван?
- А, ничего, бывало и похуже!
Надеюсь дно в палатке не течет?-
Спросил Андрей, в мешок влезая глубже.
- Да не должно!.. А это что за черт? -
Издалека донесся жуткий голос:
То волки, плачась, выли на луну,
От жуткой песни шевелились волосы...-
Как спали предки наши в старину?
А за палаткой всполошились кони...
- Ну, тише, тише... Яуза, я здесь...
- Ну, вот и выспались мы с вами на сегодня,
Побрал бы черт волков и эту песнь...
- Теперь придется спать нам по порядку.
Кто первым вахту ночи понесёт?
Встаёшь Иван? Возьми пятизарядку,
Патроны, не забудь, - наперечет...

Мороз крепчал. И снег, за день подтаяв,
Смерзался коркой, образуя наст,
Для лошадей это беда такая,
Ловушка, чтобы прямо - волку в пасть.
Волкам, напротив, в деле их - подспорье,
Когда наст держит зверя, не ломясь,
В охоте им тогда уже раздолье,
И можно мчаться к жертве, не таясь.
Наст не удержит лошадь никакую,
Он режет ноги, не даёт бежать,
И если кони в страхе пaникyют,
То волчьей пасти им не избежать!
Но и заняв совместно оборону,
Как сделал Грозный там, у водопоя,
Не избежать им от волков урона.
Но смерть в бою всё ж лучше, чем без боя.
А волки, cытыe своим дневным обедом,
От скуки завывали на луну,
Мороз не страшен им, он их ведёт к победам,
Куёт дорогу им по снегу в целину.
Табун застала ночь в размеренном движеньи,
Дневная оттепель встревожила коней,
Что будет наст, в том нет теперь сомненья,
А Грозный мыслью мучался своей:
«Какой-то выход есть из положенья?!»
И кажется, что выход он нашёл:
«Нужна побольше площадь для движенья,
Наст истоптать, пустить на перемол,
Не дать ему схватиться вновь, и баста!».
И он по площади гонял теперь табун,
Был вожаком он всё же головастым,
Снег оседал, дробился наст-валун.
На этом поле, в несколько гектаров,
Есть шанс бороться с серою ордой,
От их движении тела покрыпись паром
И хвост у Грозного от пара стал седой.

Настало утро, и старанием мороза
Наст был уж крепок и волков держал,
Султан зевнул, пасть - красная, как роза,
Язык в ней лепесточком задрожал.
Зашевепились серые бродяги:
Кто выгнул спину, тянется с утра,
А кто-то кости нюхает коняги,
Обед - вчерашний, хоть и на ура!
А Сатана - вот женская привычка! -
Спросонок туалетом заняпась:
Помыла всё, что нужно, без водички,
Лишь языком, потом уж поднялась.
Зевнула сладко, показав все зубы,
Захлопнув пасть, вся выгнулась дугой ...
Мороз ночной посеребрил им шубы,
Посыпав инеем наряд их дорогой.
Вожак же Ярый, оглядев всю стаю,
На след коней ушедших посмотрел,
На наст ступил, легко соображая,
Что и сегодня будет много дел ...
И потянупись серою цепочкой,
След в след ступая, все за вожаком,
Им, чтобы жить, нужны ведь не цветочки -  
Другие жизни, чтобы рвать живьём.
 

Проснулись рано егеря в палатке.
Старшой, «собачью вахту» отстояв,
Готовил завтрак: кофе всем несладкий
И бутерброды организовал.
- Ох, чует сердце, серые бандиты
По насту твёрдому делишек натворят ...
- Уж это точно! Кони наши сыты?
- Ну, быстро завтракать, дела ведь все стоят.
Придётся наст ломать, идя дозором,
Иначе ведь лошадкам не пройти ...
- Ну, что ж, славяне, как ведётся, с Богом!
Минут за тридцать были чтоб в пути!

Табун, устав трудиться над площадкой,
Тревожно ждал сигнала вожака,
А Грозный вдаль смотрел, где пала та лошадка,
Одна из жён, что принесла сынка.
Да вот и он, стоит чуть-чуть поодаль,
Понуро опyстилась голова ...
«Тоскливо, сын? Что ж, такова природа! ..
Глаза - в глаза, им не нужны слова.
Гром подошёл, к плечу прижался мордой
И тяжело, и горестно вздохнул ...
- Крепись сынок, будь сильным, но и гopдым ...
А сам меж тем слезиночку сморгнул.
Судьба коней присела у распутья:
Иль ждать волков, иль дальше уходить?
«Ах, лошадина голова непyтья!
Да что тут думать - быть или не быть? -
Вмешался в думы, видно, голос Божий,-
Подмогу шлю я в виде егерей,
Тебе о смерти горевать негоже.
Вставай, однако, ну же, поскорей»!
Судьба вскочила и помчалась к месту,
Где остаётся тропка лишь одна,
Где добрый жребий отпускает лепту,
Чтоб жизнь коней была бы спасена.
Судьба людей немного повернула,
На след табунный вывела в тот час
Так, что людей со сворою столкнула,
На них смотрело сорок волчьих глаз.
С людьми тягаться волку не по силам,
Когда у тех берданки за спиной.
Судьба волков их тоже сохранила -
Рванули в степь, что только боже мой!
Стрелять им в спинy егеря не стали,
Но повернули вслед за табуном.
И очень скоро всех их увидали,
А кое-кто им, кажется, знаком.
- Эх, бедолаги, как вы исхудали! 
Сказал Андрей -ветеринарный врач. -
Все косточки у вас повыпирали,
Что тут поделаешь, хоть плачь ...
- А вон, гляди, не наш ли жеребёнок?
- Да ты опомнись, было то когда?
Скорей всего, уже его потомок ...
- Наверно, прав ты, что же я, балда!
Тогда вон тот, по масти очень схожий,
На нас глядит, наверное, узнал ...
А это точно Грозный был. Он тоже
Людей рассматривал, как будто вспоминал:
«Вон тот - Старшой, он это точно помнит,
Его так звали двое те, что с ним ... ».
- Ну что ж, домой?! Он с табуном догонит.
Oткормим их, а там уж поглядим.


Вот так Судьба ещё раз сохранила
Жизнь в табуне, и вовсе не одну.
А в Громе жизнь по-прежнему бурлила,
Хотя без мамы трудно одному.
- Ну что, друзья, не зря косили летом,
Нашлись на сено наше едоки?
- Уж это точно! Надо бы с рассветом
Домой вернуться, правда, мужики?
- Всю ночь в седле? Уж лучше спать в палатке!
- Да ты, на них, на бедных посмотри,
Худые все, лишь рёбра да лопатки,
В чём и душа-то держится внутри!
И волки эти, если заночуем,
Покоя ночью точно ведь лишат ...
- Ты прав, старшой! Ну, что же, покочуем!
К чертям покой! И непокою рад!

И вот табун в гостях у егерей,
Им подают прекрасную еду:
Сухое сено с этих же полей,
Соль-лиэунец ... Пора забыть беду!
Пора забыть, как трудно им зимой,
Как тяжело копытить этот снег,
Про все мытарства, вечный этот бой,
Бой с голодом, от смерти серой бег ...
Они по-прежнему свободны и вольны.
Их кормят, поят, не беря в залог
Ни их тела, ни души без вины,
И не треножат путами их ног.
Они в гостях, и в этом слове всё!
Их защитят, укроют от волков.
Пусть, как и прежде, степь для них жильё,
Помочь в беде - людей закон таков.
А вот и угощенье манит в яслях,
И запах лета в воздухе витает,
Счастливые виденья очень ясно
О дивном лете тyт же порождает.
Запахло чабрецом, полынью и осотом,
Ромашкой и суданкой, и клевером чуть-чуть,
И этот летний запах смешался с конским потом,
Тревожным и тяжёлым, как их табунный путь.
Вот первое касанье к подарку, что волнует,
Как будто бы целуя, Гром пробует листок.
Берёт его губами, жуёт, во рту смакует,
И лишь потом, в блаженстве, глотает этот сок.
Стоит с ним рядом Грозный с таким же, видно, чyвcтвом,
Жуёт он подорожник, прикрыв свои глаза,
Видение рисует травы зелёной буйство
И капельки росинок, прозрачных, как слеза.
А кто-то, слишком жадный, уже спешит наесться,
Так впопыхах глотает, так давится травой ...
И средь людей бывает такое, коль вглядеться,
Характерами очень богат наш мир земной.
А люди наблюдали, как принят их подарок.
И видя, как пустеют кормушки у коней,
Довольны были очень. День зимний снова ярок,
И снег сияет снова от солнечных лучей.
Вот так гостили кони и отьедались сеном,
Заметно посвежели на даровых харчах,
Но степь к себе манила раздольем, воли пленом,
Хотелось мчаться степью до дрожи мышц в ногах.
Мороз ослабил хватку, наст растопило солнце,
Снег рыхлым стал и серым, и быстро оседал.
_ А Грозный нас бросает, - старшой взглянул в оконце
И на прощанье счастья побольше пожелал.


Весна для Грома

И снова степь, морской её простор,
И вольный ветер треплет хвост и гриву.
И солнце-брат лучи к ним распpостёр,
Коней ласкает нежно и игриво.
Тепло лучей сгоняет рыхыый снег,
Запела степь бегущими ручьями,
А в песне той - весны весёлый смех,
Она спешит с травою и с цветами.
Открылись все просторы высоты,
Весенний ветер облака рассеял,
И небо чистое, как васильки цветы,
Как море летнее или ещё синее.
И вот с небес, из синей глубины,
Простая песня жаворонка льётся,
И сразу ясно, что конец зимы,
Она весне на милость отдаётся.
Пришла весна! Да, наконец, пришла!
Прощай, зима, и голод, и морозы!
Домашний конь стальные удила
Зажав, несётся, вышибая слезы.
Он что, взбесился? Ну, конечно, нет!
Пришла весна, и кровь кипит шампанским!
И силы столько - обогнал бы свет,
Вот и несётся он снарядом адским.
У Грома нет уздечки и удил,
И седока нет в кожаном седле,
Но кровь кипит, что нет сдержаться сил,
И он стучит ногами по земле.
Он барабанит в землю-барабан
И выбивает дробью песнь копыг,
Знакомое нам всем «тадам-тадам»
Из-под кoпыт над степью вдаль летит.
Не весь табун весною будет шал:
Кобылы стали тяжкими на бег,
В их животах, катаясь, будто шар,
Уж бьётся жизнь, да будет так вовек!
Взамен ушедшим ране испокон
Приходит смена новых душ и тел,
За этим сверху строго смотрит Он -
Следит наш Бог, его это удел.
Ещё неделя таянья прошла
И, как туман, растаял белый плен,
Короста зимняя куда -то yплыла,
Цвет изумруда белому взамен
Покрыл всю степь и радует глаза.
Земля парит, как будто самовар,
Прогромыхала первая гроза,
И дождь примчался, словно на пожар.
Земля, нaпившись и не в силах пить,
Вдруг разомлела в солнечных лучах,
Весна пришла, и хочется так жить,
Пульс жизни чувствуя и в теле, и в ногах!


Трава растёт, как будто на дрожжах,
Тюльпан степной зажёг свой огонёк ...
Табун линял, подшёрсток на боках
Сбивался в вату ... Ах, какой денёк!
Гром, подойдя к отцу, подставил бок,
О помощи тем самым попросил,
И тот, зубами заменив скребок,
Стал чистить шкуру: зуд ведь - выше сил!
Он сам чесался, будто от парши,
Но самому, где было не достать,
Услугу кони дарят от души...
Кто сам линял, тому ли не понять
Родного близкого, собрата по крови,
Тому ль не знать укромных всяких мест,
Где зуд такой, хоть плач или ори,
Когда б собратьев не было окрест.
Кто без друзей, с бедой наедине
Спасенье ищет, повалясь в грязи,
Тот все же позже сам поймет вполне,
Что не всегда из грязи - князи.

И волки тоже чистят свой наряд,
Работу задают когтям своим,
Всяк на привале почесаться рад,
Природа подарила гибкость им.
Сумеет волк достать до головы
Или до уха заднею ногой,
Он чистоплотен, и не смейтесь вы -
Волк очень строго смотрит за собой.
Султан усердно чистил свою шерсть,
Она блестела в солнечных лучах,
Не меньше Ярого он тешил свою спесь,
Что у него возьмет реванш на днях.
Хоть Сатана еще нечьей была,
Обоим братьям быть хотелось с ней,
А кровь по жилам, как вино плыла,
И с каждым днем все делалась хмельней!
Вся волчья стая поделилась вдруг:
Самцы дрались и грызлись за пустяк,
И с вожделением взирали на подруг.
Кто-то ушел, остался лишь костяк.
В него вошли две самки с Сатаной
И семь волков, теперь уже - врагов.
За этих самок их рассудит бой.
Жестокий бой! Закон у них таков.
Не зря считался Ярый вожаком,
Он был умен и злобен неспроста,
И не пошел тараном напролом,
Он выжидал - пришла минута та!
Султан случайно наступил на хвост
Ему, точней - на краешек хвоста -
Удар клыков! И вот видна уж кость,
И не хватает кожи лоскута...
Султан, опешив, отскочил, как мяч,
Лизнул по ране влажным языком,
Не заскулил и не пустился в плач,
А ярости налился кипятком!
Подняв губу, он обнажил клыки,
Язык скользил и вился, как змея,
В глазах огонь пылал, не угольки,
Взгляд говорил:"Смерть, Ярый, я твоя!"
Вожак стоял и на его клыках
Алела кровь - кровь брата и врага,
Не меньше злости и в его глазах,
От напряжения слегка дрожит нога.
Чуть-чуть присев, готовил он прыжок,
Султан стоял, ему подставив бок,
Прыжок, рывок, и сразу же отскок...
Нет, неудача, только шерсти клок!
Теперь Султан, как коршун налетел,
Клыком вспорол у Ярого щеку:
"Что, получил! А ты чего хотел?
Чтоб уподобился я малому щенку?"
Пошли по кругу, выжидали миг ...
У Сатаны бой вызвал интерес,
Ей всё равно, кто сгинет из двоих,
Её внутри сжигал желанья бес.
Прыжок их слился и столкнул тела,
Удар был встречный, потому силён,
А злость настолько крепко их сплела,
Что, показалось, каждый обречён.
Султан вцепился, будто бы бульдог,
Пониже уха в горло и дyшил,
Хотел бы рвать, но только вот не мог,
От хватки Ярого избавиться нет сил.
И тот душил, всё стискивая пасть,
Сжимая горло слева над плечом,
Расставив лапы, чтобы не упасть...
В обоих кровь стучала горячо.
Ещё чуть -чуть, и оба упадут,
Уже хрипят. Кто пересилит боль?
Султан рванулся! Oторвался, плут!
Из шеи Ярого теперь хлестала кровь.
«Я говорил, что ты, брат, не жилец,
Моё по праву место вожака,
Ты видишь, брат, пришёл тебе конец»,-
Взгляд говорил не хуже языка.
«Я жив пока! Не торопись, Султан!
Ещё стою на собственных ногах» ...
Прыжок, рывок ... Ещё один фонтан,
И смерти страх у Ярого в глазах.
Он закачался, чтобы не упасть,
Расставил лапы, хвост его опал,
И, задыхаясь, он разинул пасть,
Весь зев внутри от крови ярко ал.
Вот подогнулась левая нога,
Вожак упал ... Чуть дрогнул его хвост,
Жизнь, как река, покинув берега,
Ушла под землю, он оставил пост.
Он отгостил на матушке-земле,
Пройдя свой путь с рождения до смерти,
А плоть его не хуже, чем филе
Собратьями усвоится, поверьте!

С Султаном в бой за самку Сатану
Никто уже вступить не захотел,
Они укрылись в степи тишину,
Для сокровенных и семейных дел.
Султан, заигрывая, лапу положил
Своей подруге поперёк спины,
Та огрызнулась - мол, не заслужил,
Хоть перед ней он не признал вины.
Но Сатана хотела поиграть
Она отпрянув в сторону чуть-чуть,
Припав к земле, пошла хвостом вилять.
Ему ясна игры той женской суть.
Султан щенком помчался по кольцу.
Он даже взвизгнул, выразив Bоcтopг,
Что вожаку, конечно, не к лицу,
(Точней, не к морде, коль вожак тот - волк).
Но, говорят, в любви самцы глупы,
Готовы жизнь за самку положить,
А получив подарок от судьбы,
Спешат во всём той самке услужить.
Он угождал, чтоб заслужить любовь,
И увлечённо прыгал и скакал,
Забыв про драку и от ран всех боль,
Он свои чувства этим выражал.
И Сатана рванулась в брачный бег,
Она летела быстрою стрелой,
С прищуром глаз, из -под дрожащих век
Восторг щенячий вытекал рекой.
Она дразнила запахом своим
Её как чёрт по сторонам бросал,
Султан шалел и, страстию гоним
Желал её и быстро настигал.
Вдруг Сатана, безумный бег прервав,
Крутнулась резко, словно на оси
Он сбил её и понял, что не прав,
И ей в ответ, её не укусил.
А Сатана покорно принялаа
Все его ласки, все дары любви,
И за собою дальше повела,
Где мы теперь оставим их одних ...

Трава под соmщем, как зелёный ёж,
Колючки-листики тянула к небесам'
3елёный мир для всех живых пригож
И дорог всем - волкам и лошадям ...
Вся шерсть коней блестела чистотой
Подшёрсток вычесан, потерян до зимы,
И в поведении - уверенность, покой,
И наслаждение от жизни новизны.
Та часть кобьm, что были на сносях,
Держались вместе, чуть особняком,
Жизнь билась в них буграми на боках,
Вожак, всё видя, был к ним добряком.
Гром возмужал, ему ведь скоро год,
Да и быстрей взрослеет сирота,
Отца же мысли занимал приплод,
Искал для таинства рожденья он места.
К такому месту он привёл табун,
Где есть обзор на много вёрст вокруг,
Под солнцем ярким, под сияньем лун
Свершится таинство кобыл - его подруг.
Пока добрались, и весна прошла,
Не зря сюда табунный не спешил,
Рожденье молоди - серьёзные дела,
Их корм - трава, её он им хранил.
Теперь травы-то хватит с головой,
И пусть табун пасётся без забот.
Недалеко - глубокий водопой,
Он в летний день от жажды их спасёт.


И вот пришёл он, розовый рассвет,
Когда одна из лучших кобьmиц,
Ожеребившись, привела на свет
Кобылкy-3вёздочку в носочках у копыт.
И, как всегда бывало в табуне,
Мать жеребилась в обществе подруг.
Те, окружив вниманием вдвойне,
Вокруг жеребой сбились в тесный круг.
Они вздыхали, тужась вместе с ней,
Смотрели с нежностью, касались языком ...
Вот так проходят роды лошадей,
Пусть знают те, кто с этим не знаком.
А час спустя и Звёздочка, и мать
Уже ходили вместе в табуне
Слегка качаясь, что легко понять,
Зато здоровые, счастливые вполне.
Новорождённая, напившись молока,
Смотрела в мир огромными глазами
И ни на шаг от матери пока,
Всё жалась, путаясь под матери ногами.
Товарки матери завидовали ей,
Всё обошлось, и дочь её прекрасна,
Им предстоит родить своих детей,
И что их ждёт, пока ещё неясно.
А Грозный тоже пополненью рад,
Он подошёл тихонько, не спеша,
Щекой потёрся о кобылий зад,
Губами тронул спинкy малыша.
Гром, наблюдая действия отца,
Сам к той кобыле подойти не смел,
Ещё укусит, будто наглеца,
Хотя с сестрой увидеться хотел.
А между тем жизнь двигалась вперёд,
И часть кобыл, подросших для любви,
Принять в себя готовых её плод
Противиться природе не могли.

Самцов сердца любовь дробит на части,
Они ревели так, что стыла в жилах кровь,
Лягались и кусались, ощерив свои пасти,
В боях своих за самок они презрели боль!
И Грозный принимал активное участие
В жестоких тех боях за право быть отцом,
В расцвете своих сил он добивался счастья
Ровесников крушил без счёта и юнцов.
Гром видел все бои, учился на примере,
И наблюдал любви хмельную страсть,
И с каждым днём сильней он укреnлялся в вере,
Что должен, как отец, он самым сильным стать.
А время, как вода, течёт без остановок
Прошли бои самцов, любви пора прошла,
И осень, как лиса, со множеством уловок,
Крадётся снова в степь, а лето прогнала.
Всё чаще в небесах мелькают птичьи стаи,
Они летят на юг, за летом, за теплом ...
Однажды журавли над степью пролетапи,
Роняя крик тоски, махали им крьшом.
И Гром вдруг им в ответ заржал тогда тревожно,
А после вслед смотрел, снедаемый тоской,
Прощался с дeтcтвом он? Ну,что ж, вполне возможно,
Ведь повзрослев, и мы теряем свой покой.

 
За время, что прошло, у Сатаны с Султаном
Потомство подросло, их было пять волчат,
И так же, как отец, на лунный свет туманный
Пытаются завыть, пока что невпопад.
Султан же выводил простую с виду песюо,
Одно сплошное «у-у-у» плескалось в облаках,
Но сколько в звуке том, несущемся над степью,
И жути, и тоски - не передать в словах.
И у самих волков шерсть поднималась дыбом,
Казалось, подпевают им даже предки их,
Как будто сквозь века виденье хладной глыбы
Убийцы- ледника дошло сейчас до них.
И волки выли в трансе, вели свою молитву,
И с предками общапись душою через вой,
Их предкам удалось не проиграть ту битву
А нынешним волкам лишь предстоит тот бой.
Султан окончил песнь, поднял свой зад поджарый
И, оглядев семью, неспешно тронул в путь,
А путь тот был к еде, тот путь всегда кровавый,
Природой путь тот дан, она в том знает суть.

Смена вожака


И снова, как всегда, мелькнуло бабье лето,
Оставив о себе и радость, и печаль,
И грустно потому, что далеко уж где-то
То лето, что тепло с собой забрало вдаль.
А Звёздочка за лето заметно подросла,
И дружба её с Громом уже цвела ромашкой,
Взаимная симпатия их явною была,
Всегда, везде и рядом как будто шли упряжкой.
Паслись ли на траве или же пили воду,
Их головы касались то ухом, то щекой,
От ветра закрывал её он в непогоду.
Когда она спала - оберегал покоЙ.
Мать с Грозным наблюдали за этой верной дружбой,
Ничем им не мешали, вот всё, как у людей!
Не зря ведь предки наши их так ценили службу,
Богатство исчисляя по головам коней.
А сколько песен было про лошадей в народе?!
Легенд и былей сколько про верность их в бою,
Осталось их так мало, к тому же на свободе!
Кто с лошадьми общался, поймёт тоску мою.

Вся степь дышала влагой, грязь чмокала, как губка,
Табун ко сну готовился, ища посуше мест,
На кустики полыни, подстипке тонкой, грубой,
Легла подружка Грома и не спасала шерсть.
Полынь колола шкуру, хотелось лечь удобней,
Но сон давил на веки, взял в плен своих оков,
Кобылка очутилась в стране чудес, где кони
Всегда пасутся летом и нет нигде волков.
Над ней светило солнце, луч грел ее у холки,
А тёплый летний ветер ей гриву заплетал ...
И тут в табун ворвались бандиты эти - волки,
От дикой боли кто-то так жутко закричал!
Табун сорвался с места, неслиСЬ куда попало,
Страх смерти, как арапник, стегал всех изнутри,
А Звёздочка, вскочивши, упала от удара,
Помехой став кому-то, наверно, на пути.
Гром тоже испугался рычания и крика,
И он метнулся было, куда глаза глядят .. ·
- Но где моя подружка? А ну-ка, шевелись-ка!
Они помчались рядом, спасал сестрёнку брат.
На ржание отца они неслиСь, как ветер,
Он сильный, защитит, так думали они,
Не ведая ещё, что Грозному на свете
Не видеть вскоре звёзд далёкие огни.
 

В заботах о еде, молодняке и жизни
Промчался целый год, для лошадей - все пять,
Гром сильно повзрослел и ростом был отныне
Чуть ниже, чем отец, зато догнал он мать.
Заметно раздалась его грудная клетка,
И мышцы на груди, на шее и ногах
Играли в такт шагам. А Звёздочка -кокетка
Смотрела на него с лукавинкой в глазах.
 
Гром, лёжа на траве, вдыхал её флюиды,
И будто бы хмелел, кружилось в голове,
А в снах своих себя уже табунным видел,
Родного табуна скакал он во главе.
Он стал за этот год красивым, сильным, статным,
Способным защитить кобылий свой гарем,
Да и в своей любви был просто неустанным,
Но Звёздочку свою прдпочитал он всем.

Султан за этот год не раз вязался в драку,
На морде, на плечах видны следы боёв,
Он дрался за пpестол, весной - бои за самку.
И с Сатаной-волчицей они oпять вдвоём.
Сейчас Султан бежал с зарезанным бараном,
Он скрал его в отаре, пока дремал чабан.
Собаки тоже спали в ложбине за курганом,
И убегал без боя счастливый уркаган.
Волчат осталась пара с последнего помёта,
Всего их шесть родилось, но четверых уж нет:
Один погиб в когтях - орёл унёс в полёте,
А двое с голодухи покинули наш свет.
Ах, как же будут рады волчата и волчица!
Волк представлял их морды, улыбок их оскал,
Как будут они, сытые, скакать и веселиться,
А он, их наблюдая, собой бы горд лежал ...
Прервав его мечтанья, пред ним явились волки,
Собратьев было трое - голодных, очень злых,
Их взгляды говорили: порвём, мол, на осколки,
Добычи и тебя нам хватит на троих.
Он сбросил груз в траву, оскалил свои зубы.
Он вздыбил свой загривок, из горла выдал рык:
"Ну что же, поглядим, кто здесь лишится шубы?"
Для тройки неожиданно на главаря их - пpыг!
Скользнул клыком по шее, свалив одним ударом,
А двое ошарашенио npисели и cкyлят,
Еще минутой позже все рядышком лежат,
В учениках у жизни Султан ходил недаром -               
А он, подняв барана, зажав в зубах копыто, 
Чтоб тело не свaлиnось, опять спешил домой,
И драка, что случилась, казалось, им забыта,
Чему здесь удивляться, ведь волк он непростой.


И снова год прошёл. Опять звенело лето ...
Гром - взрослый, сильный конь, дерётся за любовь,
За чувство, что людьми стихами их воспето;
А жеребцы за чувство в бою презрели боль.
Урок любви для Грома был сладким и пьянящим,
Отведав плод её, готов он был взлететь,
Взлететь над этой степью, в простор небес манящии,
И понял, что за это, он драться будет впредь!
Как чёрт его подслушал, опять летит соперник,
Но что это? Соперник - его родной отец.
А кровь бушует в жилах, на жернова чёрт-мельник
Роняет зёрна страсти и буйный нрав сердец.
Столкнулись они грудью и на дыбы поднялись,
Оскалив свои зубы, издали страшный крик!
Грызя друг другу губы, копытами лягались,
Отец был посильнее, и Гром, сдаваясь, сник.
Он отбежал подальше, храпя в негодованье,
В глазах плескалась ярость, отец победно ржал,
И горечь поражения уже вошла в сознанье,
Затмив былую радость - ведь раньше побеждал!
Гром бродит удрученный, тоскою той налитый,
Он вспоминает детство и мамины глаза,
Oтцa всё вспоминает, теперь отцом избитый,
И тут её увидел! Она пришла! О, да!
В глазах её огромных сияли звёзды неба.
Она к нему прижалась своею головой,
Он понял, что счастливей ещё, наверно, не был,
И Гром заржал от счастья, вдруг обретя покой.
Потом однажды ночью отбил пяток кобылок
От табуна отцова и в степь увёл гарем,
Теперь он был косячным, в любви был нежен, пылок,
И в жизни своей конской доволен Гром был всем.

В один из зимних дней всё это и случилось.
Табун, копытя снег, кормился не спеша,
Дыхание зимы позёмкой снежной вилось
Снежинки в этом рое шептались, чуть шурша.
Табунный жеребец - не кто иной, а Грозный,
Коней по снегу вёл, за ветром, как всегда.
Как опытный вожак, умело осторожный,
Он первым должен знать, откуда ждёт беда.
Сейчас он вдаль смотрел, почти что не моргая,
Какое-то движение заметив на снегу:
«Возможно показалось, а может волчья стая,
Ползя, крадётся к ним? А ну-ка, пробегу»!
И он сорвался вскачь, не отрывая взгляда
От места, где заметил движения мираж,
Чего не ожидала лежащая здесь банда
С Султаном во главе. «Теперь ты будешь наш!»,- 
Подумал так Султан, готовясь к нападенью,
Собрался, как пружина, и ринулся вперёд ...
Конь принимал решение всего одно мгновенье:
«Он эту волчью стаю с собою уведёт!», -
И полетел, как птица, стелясь над снежной степью,
Взбивая снег ногами, рассерженно храпя, 
А волки гнались следом, и мчались они цепью,
В погоне своей страшной молчание храня.
Конь на бегу вспотел, в паху повисла пена,
И он её ронял на чистый, белый снег,
В их гонке по степи не видно перемены,
Пока что не понятно, кого же ждёт успех?
Конь мчался, от волков стараясь оторваться,
Он ёкал селезёнкой, дразня всей своры слух,
А волки продолжали всё так же молча стлаться,
Оскалив свои зубы, взбивая снежный пyx.
Снег рыхлый и сыпyчий, коню он как союзник.
И Грозный был уверен, что в беге победит,
Но, как всегда бывает, и здесь нашёлся «умник»:
Сурок покинул норку открытой, паразит!
Влетев в неё ногою, конь грохнулся о землю,
И боль, кonытa выше, пронзила, как игла...
Он всё-таки поднялся, с какой-то даже ленью,
Нога, как оказалось, поломана была.
Конь, повернувшись к своре, не ждал в подарок жизни,
А волки, совершая огромные прыжки,
Роняли свои слюни, визжа, как будто свиньи,
Глазами выгрызали все сладкие куски.
Вот слева, целясь в шею, метнулся серый дьявол,
И Грозный тут же взвился огромною свечой,
Здоровою ногою врага сбивает наземь,
Тот падает на землю с пробитой головой.
А Грозный, развернувшись, ударил задней правой,
Ударил очень сильно, попал он волку в бок,
И это всё, что смог он! Вся свора, вся орава
Вцепипись в его тело - кто совпадать бы смог?
Последней мыслью жизни, её последней искрой,
У Грозного мелькнуло: «Я гибну, как и ты!» ...
Милаву ли увидел в загробной жизни дивной?
Любовь - она и смертна, и бессмертна - как цветы!

А Гром, волков увидев, поняв отца решенье,
Табун повёл на ветер подальше от врагов,
Он сделал всё, как надо, в том нет уже сомненья,
А что с отцом случипось - на совести волков.
И позже, уже летом, в боях своих за самок
Гром отстоит свой титул, пришедший от отца,
И станет он табунным, султаном многих мамок,
Чтоб жизнь коней в степи той не знала бы конца.

04.02.04г.
Москва

ГРОМ

Олег Михайлович Глечиков

Поэма