Удел живых

Вечер наступал словно кошка, выступившая на охоту. Мягкие тени легким покровом ложились на землю. Весь мир замер, словно боясь неловким движением разбить эту хрупкую иллюзию покоя. Солнце устало улыбалось и укутывалось в легкое багровое одеяние,  которое своими полами невзначай коснулось начавшую уже дремать землю. Ах, как хороши сумерки мира! Словно в легкой предзакатной дымке растворялись границы горизонта, и стиралась грань между прошлым, будущим, и настоящим. И казалось, что границы эти затронули не только живых, но и мертвых, что невольно замерли, наслаждаясь вечерним покоем.
Старое кладбище готовилось ко сну, замолкали дневные птахи, уступая место своим ночным коллегам, старые ивы распускали свои косы, что днем заплел им веселый трудяга-ветер. Кусты дикой розы раскрыли свои бутоны, впитывая вечернюю прохладу, в их зарослях пропел первую песню соловей, сегодня он пел о тех, кто никогда не вернется домой, кто оставил свой очаг и ушел вслед за дорогой, сегодня он хотел петь об этом.
Заросшие мхом надгробия переговаривались между собой, едва слышно скрипя своими древними плитами. По всему кладбищу начал разливаться мягкий туман, он укутывал надгробия и ласково шептал колыбельную всем тем, кто уснул навсегда. Он словно заботливая мать не забывал ни о ком, каждому оставляя частичку себя.
Солнце  не торопилось уходить на покой, оно ждало своего самого преданного наблюдателя, того, кто никогда не пропускал закат. И он не заставил себя долго ждать. В туманной дымке появился силуэт, туман приветствовал старого знакомого, легко прикоснулся к щеке, посмотрел в глаза, обрадовавшись, что ничего не изменилось, продолжил шептать свои колыбельные песни. Юноша улыбнулся туману. Тот всегда приветствовал его первым. Ивы ласково шелестели ему, они жаловались на дневную жару и на проказника ветра, что совсем не уважает их почтенный возраст. Погладив шершавую кору, юноша поклонился им и попросил не обижаться на ветра, ведь он никогда не состарится, и всегда будет шалить. Соловей пропел приветствие своему лучшему другу и, подлетев поближе, устроился на одном из кустов розы. Он пропел ему свою сумеречную песню, юноша погрустнел, и спросил у него, почему он поет о тех, кто не вернулся?  Соловей пропел, что это участь каждого, кто жив, когда-нибудь не вернуться.
Юноша прошел между кустов розы к старому, почти заросшему и погрузившемуся в землю, надгробию, рядом с ним была лавка. Сев, юноша стал смотреть на закатное небо. Солнце, обрадовавшись, продолжило свой уход.
 Глядя на закат, юноша вновь ощутил тоску, тоску по чему-то давно забытому. Вот только он не мог вспомнить по чему.  Каждый вечер, приходя на это место, он всегда ощущал одно и то же чувство, словно много лет назад он что-то знал, а вот теперь забыл.  И это было что-то доброе, то, что он потерял. Это заставляло его грустить, но он никому не рассказывал о своих мыслях.
Густел закат, наливаясь багряным, густели тени, мир засыпал.
Скоро пришло время уходить. Солнце, напоследок, пустило солнечного зайчика прямо в лицо юноши, он улыбнулся. Пора уходить, чтобы завтра вновь вернуться, и провести эти недолгие мгновения рядом с солнцем, вновь пытаясь вспомнить что-то, но, так и не поняв что. Соловей пропел последнюю песню заката, и замолчал. Мир погружался в ночь.
Кладбище уже спало, спали ивы, тихо шелестя своими кронами, спали надгробия, остыв от дневного зноя. Спали все. Лишь юноша и соловей не спали в этом наступающем сумраке. Оставалось лишь попрощаться с еще одним другом. Ночь еще позволяла проститься, оставив немного солнечного света на самом краю горизонта.  Юноша посмотрел на надгробие. Сквозь  мох и стершийся гранит еще можно было рассмотреть лицо того, кто спал под этим камнем. Это было лицо мужчины, юноши…он улыбался, глядя с древней пожелтевшей фотографии на своего друга, а тот стоял, пытаясь вспомнить, почему лицо на фотографии ему так знакомо. Может, когда юноша на фотографии был жив, они были друзьями? А может братьями? Он не знал. Каждый вечер он смотрел на такое знакомое лицо, и не в силах был вспомнить, кто же это был. Прикоснувшись к могильному камню, он прошептал «До встречи, старый друг» и, не оглядываясь, ушел в темноту. Она ласково приняла его, в свои нежные объятия.
Лишь соловей остался в темноте. Он всегда знал, чем были связаны эти двое. Он никогда не пел об этом. Он не хотел, чтобы юноша вспомнил. Не хотел видеть его печаль, он лишь хотел, как и всегда встречать юношу на самой кромке заката. Каждый вечер. Поэтому он пел о тех, кто никогда не вернется назад. Потому что удел живых, когда-нибудь не вернуться.