Мадам Регина и Антуан...

Мадам Регина и Антуан...
(Из парижского цикла "Эмиграция любви")



Я расположилась в изумительном плетеном кресле, изящно скрестив ноги
в узких чёрных брюках.
Белоснежная рубашка и чёрный бархатный жакет довершали туалет.
Короткая стрижка делала меня похожей на мальчика.
Художник...Антуан...кружит неутомимо, придавая моему телу  "нужные"
очертания...
Он переставляет мои ноги, перекладывает руки, и в конце концов, при-
ходит к выводу - лучше всего мне сидеть в кресле чуть спустившись,
перекинув правую ногу через подлокотник...
Я полулежу.
Голова покоится на левой руке, согнутой в локте, рука правая свобод-
но лежит на колене, и...хочется надеяться - изображена она будет не
хуже, чем рука Карла Брюллова на автопортрете.
Поза ленивая, и кажется...довольно эротичная.
Ну, возможно, я перегибаю, и в кресле сидит не очень молодая дама,
измучившая себя изнурительными диетами, позволяющими придать её телу
вот такое немыслимое положение в пространстве.
Утвердив меня в нём, Антуан отходит к мольберту и принимается за ра-
боту...
Просидеть два часа в затейливой позе - не шутка.
Моя, и без того больная спина, начинает ныть, но Антуан не замечает
этого.
Он пишет мой портрет.
Сколько раз я отказывала ему под всевозможными предлогами.
Отговаривалась неимением времени, нездоровьем.
Но сегодня у меня не нашлось веских аргументов - в очередной раз от-
казать художнику...
Почему я отказывалась?
Не знаю.
Может быть...не хотела оставаться с Антуаном наедине в пустой мас-
терской?
Мужчина волновал меня.
Волнение вызывала его яркая внешность: вишневые глаза на смуглом ли-
це, мягкие чёрные волосы, падающие на плечи роскошной волной, строй-
ная фигура.
Длинные ноги, узкие бёдра и широкие плечи...достойные резца Кановы.
Антуан - близкий друг моего сына.
Очень близкий...
Эту студию они снимают уже три года.
Антуан старше моего ненаглядного мальчика на восемь лет.
Он порядочен, добр и безумно талантлив.
А в жизни нашей так много непознанных граней, поворотов, немыслимых
зигзагов, которые нужно преодолеть, дабы достичь заветного тоннеля с
ярким светом...блистающим в конце его...
По прошествие двух бесконечно долгих часов, мой свирепый тиран смяг-
чается, сменяет гнев на милость, и разрешает покинуть кресло, став-
шее..."голгофой".
Встать с кресла я, увы, не могу...
Я продолжаю сидеть всё в той же эротической позе...беспомощно взирая
на Антуана...
Художник подходит и...вытягивает меня из "западни".
Берет на руки и несет на кровать.
Мадам Регина, простите, мадам Регина, шепчет он.
А мадам Регина охватывает его шею рукой, притягивает к себе и...це-
лует.
Алый рот Антуана, такой притягательный, такой роскошный.
Я целую его, и...чувствую - губы Антуана затрепетали, ожили и с
восторгом отвечают...
Боже мой!
Сначала я хотела оттолкнуть его, а потом подумала - зачем?
Зачем?
Мы целовались самозабвенно, исступлённо, будто это были последние по-
целуи, отпущенные нам в этой жизни...на этой земле...
Как мы целовались!
Я вспомнила всё, что знала о поцелуях, всё, чем радовала меня моя
юность.
Уже давно Антуан высвободил меня из бархатного жакетика и узких брю-
чек.
Всё это он проделал столь незаметно и деликатно, столь умело, что
мне почти не пришлось помогать ему.
Я осталась в белой рубашке и крошечных трусиках, которые можно наз-
вать таковыми...чисто символически, и которые не стали непреодолимым
препятствием тому, что случилось потом.
Да, мы занимались любовью самозабвенно, как и целовались.
И это было здорово!
Сила и нежность, трепет и ласка.
Всё здесь было.
Было и еще что-то.
Необъяснимое родство душ.
Тепло и покой, которые люди так редко дарят друг другу...
Я уснула.
Сон был глубоким, принесшим отдохновение и неизъяснимую радость.
Проснулась я, почувствовав упоительный аромат - благоухали розы, сто-
ящие у кровати в большой корзине...
Мне было тепло и сладко.
Я нежилась под пушистым пледом, которым заботливо укрыл меня худож-
ник.
В огромном зеркале, висящем на стене, я видела стол, за которым рас-
положились мои родные, драгоценные мальчики, ближе и дороже которых
у меня не было никого в целом свете.
Они пили кофе и тихо переговаривались.
Мои Рембо и Верлен.
Так я их мысленно называла...
Чувствовала я себя прекрасно.
Я знала - то, что произошло между мной и Антуаном, будет лишь...при-
хотью...мимолетным эпизодом, который не омрачит их отношений.
Я была женщиной, матерью его обожаемого друга, а он был...французом.
А француз и настоящий мужчина - синонимы!



РИНА ФЕЛИКС