Энск

_____Попутчик____________
Случалось ли Вам бывать в городе Энске? Нет! Впрочем, не удивительно. Он так мал, что на картах страны его не отмечают, а детей в школе учат ставить пальчик между тремя жирными точками, обозначающими более крупные города. Где-то здесь, в центре нашей великой Родины, в глубине лесов, затерялся город Энск, хотя, простите уже давно пере-именованный в город Энгород по имени Эн-знает какого великого человека, который то же не знает, где находится этот город.
И я бы никогда не узнал о нём, если бы не случай. Направляясь из города А по заданию литературного общества, моим попутчиком оказался странный молодой человек. Поезд тронулся, начиная отстукивать долгие часы монотонного биения колёс и бесполезного времяпровождения. Сосед по купе продолжал суетиться, перебрасывая вещи, будто всё ещё опаздывал на поезд, затем так же внезапно остановился, уставившись в одну точку. Не повезло, подумал я, у него явное расстройство или нервов или желудка. Однако ску-чать не пришлось.
- Куда вы едите,  - спросил я, испытывая последний шанс.
- В Энгород, - неразборчиво буркнул он.
- В Негород?
- В Энгород, через «и».
- Не слышал, а где это.
- Утром увидите, только на перрон не сходите, стоянка, три минуты.
- Ну, за три минуты за сигаретами я успею.
- Нет! – прочитал я скорее по губам, чем услышал. Как так нет, подумал я и спросил:
- А почему?...
- Потому, что через три минуты вы окажитесь где угодно, только не в поезде!!!
Мой попутчик, назовём его условно «Николай», внимательно осмотрел меня глазами за-говорщика, готовясь передать шифровку.
- Поймите, здесь так нельзя, нельзя и всё тут! Вы сойдёте на 3 минуты, а вернетесь через 3 часа или через десять лет и совсем в другом месте. Энгород и «Зона» у Братьев Стругат-ских – это одно и то же.
- Простите молодой человек, мы литераторы прибегаем к преувеличениям по закону жан-ра. Психологическая фантастика – вымысел.
- Вымысел! Много Вы понимаете! Молодой человек!!! Да Вы знаете, сколько мне лет! Шестьдесят три…
«Лучше бы я не спрашивал, куда он едет. Буйный, похоже. Надо пересесть поближе к две-ри и постараться приоткрыть.
- Зря вы так, впрочем, никто не верит, а дверь можете приоткрыть, душно, будто прочитал мои мысли Николай.- Я, то же в начале не верил, потом привык. Мне тогда было 28. Мы грезили приключениями, совершить нечто великое. Войти в историю, что бы дети всей страны читали в учебниках: ОН ПЕРВЫЙ В МИРЕ!!! Простой советский парень утёр нос Американцам. Выше, дальше больше. Я закончил довольно мирный институт и трудовой стаж тихонько капал в трудовую книжку на таком же «мирном» предприятии, если бы случайно не узнал о городе «Эн». Поведал мне о нём случайный продавец книг. Ни до, ни после я не встречал его больше. Ведь просто так, стоять на улице и продавать книги, в наше время было нельзя, тем более что книги имели сомнительное содержание о потусто-роннем мире, о какой то карме.
- Хотите изменить судьбу? – спросил продавец.
- …
- Вам около 30, а жизнь оказалась скучным делом?
- У меня всё равно нет денег, Ваши книги слишком дорогие, извините…
- Не надо денег. Просто совет. Я не волшебник, но есть место, где сбываются мечты. Две-надцать часов поездом, пол часа пешком и вы на месте. Загадали желание и обратно. Ещё 12 с половиной часов и вы дома, всё просто, а Ваша судьба и карма повернётся за это вре-мя, куда Вам угодно. Вот адресок. На карте этого города нет, я пометил крестиком. За карту всего 1 руб.20 коп.
« Проклятый алкоголик – на бутылку тебе нахватает, а ты мне инженеру с высшим техни-ческим про карму лапшу вешаешь», - подумал я, но деньги дал….
Той ночью мне снились кошмары. Снился старик с книгами. Книги превращались утюги, утюги в пиявки, присоски с зубами, а у старика во лбу раскрывался третий глаз и подми-гивал.
На работу я проспал, мой коллега написал на меня докладную, чертежи новой установки утащил студент практикант и выдал за свои, меня вызвал директор, и я сгоряча швырнул заявление. В то время, устроится на работу, было не сложнее чем сходить в булочную, од-нако деньги начали исчезать быстрее, чем хотелось, и в поисках завалявшейся трёшки, учинил обыск карманов. Нечто плотнее и явно больше трёшки наблюдалось в кармане пиджака. К несчастью вместо денег. Это был сложенный листок из ученического атласа. Карта центрального района с маленьким крестиком между тремя крупными точками горо-дов. Ну, старик, накаркал несчастье. Меня мучили сомненья – с одной стороны блеф си-вой кобылы, пойди туда не знаю куда, с другой – я чувствовал себя обладателем старого Флинта. Шум моря и скрип снастей пиратской шхуны… Вобщем кровь вскипела и удари-ла в голову. Мозги, выращенные на романтике, оказались благодатной почвой. Сборы бы-ли недолги…
В последний момент в толпе провожающих мне показалось лицо трёхглазого старика. «Назад» говорил рассудок, «вперёд» - звал опьянённый мозг.


Яркий свет разбудил меня в совершенно пустом вагоне. Было ощущение, что я один во всём поезде, наверное, все сошли раньше, пока я спал. За окном искрился снег, казалось, он сам был источником света. Интересно он был здесь всегда или выпал за ночь? Так мно-го! В городе листья  ещё не пожелтели….
- Энгород, готовимся на выход, - резкий голос проводницы прервал мою дурную привыч-ку витать в облаках. Всё под контролем. Снег – не летающие тарелки, конечно лет пять я вообще снега не видел, слякоть одна городская, а здесь белый, аж с синевой, глаза режет. Стук колёс стал реже. Останавливаемся…. ЧТО!!! Здесь?! Поперёк непроходимого леса, может волки есть… Бред. Мороз пробежал по спине от искрящегося снега на ветвях веко-вых сосен и чьих-то следов на сугробах…. И вдруг, между этой мешаниной из сказок про красную шапочку и байки про синих человечков одна ясная мысль охладила мой пыл окончательно. Поезд дернуло, и я шарахнулся головой о полку… Приехали! ИДИОТ! Я забыл взять билет обратно, я даже не посмотрел расписания поездов идущих из этой ды-ры!
- Энгород! Приехали, молодой человек, - униформа проводницы и её серьёзные намерения выставить меня на улицу, согласно прейскуранта, сломали моё сопротивление. Проклиная свою безрассудную натуру, трёхглазого старика и железные дороги я вступил на землю неведомую.
Земля неведомая оказалась бетонной платформой с одноэтажным зданием вокзала с чрез-мерно шарообразной головой великого вождя на облупившемся пьедестале. Присутствие гомо - сапиенс при визуальном наблюдении обнаружилось сразу.
- Рыбу свежую надо? – сказало нечто сильно пахнущее в костюме армейской радиацион-ной защиты поверх валенок.
- Чё?
- Рыбу бери – свежая, - сказал рыбак, ткнув носком бахилы в бревно метра на два более напоминающее крокодила.
- Не-е, промямлил я, поспешив к конторе вокзала.
Предчувствия меня не обманули – через четыре дня шёл обратный поезд, билеты на него, естественно, все проданы.
- За час до прибытия приходите, может, повезёт, - буркнула с местным акцентом кассирша и хлопнула задвижкой как гильотиной по моим надеждам.
- Сынок, те комната не нада? А то чё пропадать-то мой-то в А… подался, не пишет. Пой-дём, поживёшь,- старушка едва доходила мне до плеча, здоровый, но смуглый цвет её ли-ца характерный нос и пышные губы выдавали в ней смесь арабо-негроидной расы, но гла-за (где–то я их видел) явно напоминали Индиру Ганди.
- Спасибо мать, не надо, - денег у меня было только на билет, где жить было вторым во-просом, что есть, сосало в желудке сейчас.
- Денег нет – ничего, баба Маша не обидит, дров наколешь, воды принесёшь и пирогами с печки накормлю. Идём!
Неужели так заметно или бабуля экстрасенсом подрабатывает… Вспомнил! Дед тот, то же мысли читал и глаза точь-в-точь раскосые…
Стоп! Поезд, снег, крокодил, бабки-гадалки. Вспомнить надо как он говорил. Двенадцать часов поездом и пол часа ходьбы. Куда полчаса?! За пол часа 3 км отсчитать можно. Где это? Хорошо, что у такого дурня как я семьи нет, а то бы жену замучил, детей по-миру пустил. Старушка семенила впереди и всё верещала то по-русски, то на непонятном языке.
- Тебя звать-то как?
- Николаем.
- Тут рядом Коленька, здесь всё рядом, городок маленький. До революции свечной заво-дик да мельница, а так всё боле купеческий люд проживал, это уж когда советы пришли Бумажный завод построили, с деревень народ с голоду потянулся… , а вот рыбу сгубили. Мой дед осетра ловил, да говаривали рыба жила – стопудовик звали, человека могла ута-щить или овцу с водопоя, щас, так, мелочь мужики таскают.
Я вспомнил «мелочь» увиденную на вокзале и подивился народной фантазии.
- Вот и пришли. Головку-то пригни, дверь маленька тепло не уходит, - сказала баба Маша, приглашая в избушку с картины Пикассо плюс 12 градусов дифферента на правый бок. В темноте после яркого света я пару раз всё же ударился головой. Ткнулся носом в связки сухой травы с едким дурманящим запахом, наступил на что-то живое и к удивлению, на-щупывая в темноте проход, наткнулся на мотоцикл, по линии руля похожий на Харлея.
Бабуля уже стояла в углу и била поклоны почерневшей иконе, что послал ей жильца, что б пожил подольше и помог старой женщине взамен сына баламута.
Строители дома имели явно смутное представление о чертежах. Единственным измери-тельным прибором были топор и пила. Окна рубились том, куда хотел смотреть хозяин, а печь складывалась рядом с кроватью и горшками, а не где гортепловодопроэкт. При всей абсурдности нагромождений фарфоровых слоников, собачек, лошадок, открыток, коври-ков, вязаных салфеток, самодельной мебели, кое-как наклейных разного цвета обоев и жутких цветов краски, выделялось зеркало старинной работы с тёмными пятнами. По краю рамки были вставлены фотографии: женщины в старинных платьях, дворников с бляхами в длинных фартуках, унтер-офицеров царской армии с медсестрой с очень знако-мыми глазами.
- А это я… в молодости, чай пить будете, стынет.
- Сколько же Вам лет? – чувства юмора бабуле не занимать, ну что ж сыграем. Сестра ми-лосердия могла быть её матерью или даже бабушкой.
- А ты грамотный, вот и посчитай. В первую мировую мне 18 было, а уж как дед помер счёт потеряла.
- Скажу честно, 105 лет Вам не дашь, хотя на маму Вы похожи.
- Ну и хорошо, пойдёмте чай пить.
Чай имел нежно жёлтый цвет, а я мечтал о хорошей чашке крепкого кофе.
- Баб Маш, может в магазин сбегать, - ляпнул и осёкся, денег ни копейки!
- Пей, пей, не бойся, на травах, сама собирала.
При том, что напиток был почти прозрачный, на вкус оказался плотным и терпким. С пер-вого глотка  горячий металл влился не только в желудок, но просочился по суставам до кончиков пальцев.
- Зверобой наверно.
- И зверобой и ещё, много тут разного… я уж и не припомню…
Клонило ко сну, сухое тепло избы, мяуканье трущегося о ногу котёнка и мягкий говор ба-бушки, распевающей букву «а» в каждом слове, вливалось нектаром в моё возбужденное «Я». Кто-то грохнул в сенях, грязно выругался. Как когти зверя чьи-то руки царапали дверь изнутри, пытаясь в темноте найти ручку. Дверь поддалась.
- Здорово мать, встречай гостей. Чай пьёте  - нас не ждёте.
Более мерзкой физиономии видеть не приходилось, даже сейчас, вспоминая эту змеиную морду с совершенно стеклянными глазами и сдвинутой вперёд челюстью, шамкающей слова, сжимаются кулаки. Если бывает чёрная аура, то я её видел. Баба Маша к моему удивлению продолжала пить чай спокойно, как будто в дом ввалился не здоровый детина, а маленький паучок.
- Слушай земляк, иди покури, нам с бабулей поговорить надо.
- Иди Коля, всё в порядке, это ко мне, - глаза её были так же спокойны, но что-то измени-лось в комнате, то ли солнце как-то ярче осветило угол, то ли от чая кровь прилила к го-лове. Оправдывая себя мыслью, что в случае чего успею вернуться, что не надо вмеши-ваться, хотя парень был явно не деревенский, я вышел в сени. Вместо свежего запаха трав в лицо ударил едкий запах табака. Два красных огонька от сигарет витали в темноте, чуть освещая лица курящих. Трое – дело хуже. Не паникуй, может внук приехал с дружками, с братвой вертелось на языке. Перед крыльцом, среди естества живой природы, чёрной кляксой стояла иномарка с номерами города «А» запятнанная грязью. В салоне мигала лампочка сигнализации, делаю похожей это чудо чужой техники на мину замедленного действия. На улицу доносился шепелявый голос паука. Он явно уговаривал, если это так можно назвать. С того места, где я стоял, в окно была видна только баба Маша. То, что было дальше, длилось не более двух секунд, хотя тогда это казалось замедленной съём-кой. Крик женщины, звон посуды, тени в окне, ругань. «Беги», - шептал разум, «Вперёд!» - кипело внутри. Первое, что пришло под руку – железный лом-ледоруб взлетел в моих руках раньше чем я успел подумать и обрушился на лобовое стекло Мерседеса.

_________баба Маша_____________

…. взревела сигнализация, стекло брызнуло на капот, ошалелые от такой наглости братки кинулись на улицу. Второй удар с глухим хрустом пришёлся по ногам курильщика, дру-гой, споткнувшись, подставил мне спину. Ещё мгновение назад я знал, что произойдёт, будто  в кино я смотрел замедленный повтор кадра…. Грудь обожгло, но боли не было, только глаза недостойные живого существа, глаза покойника, паука, смотрели на меня… чуть выше ствола пистолета….

Яркий свет, темнота и голос… а за это время твоя судьба повернётся на … глаза добрые и мудрые…. Эх жить-то  хочется…. Старик не уходи!  Подожди-и-и….

Свет, но совсем другой, без боли, кто – то рядом туман, головы не повернуть, какая смеш-ная, курносая, что она здесь делает. Смешная, а глаза как у….
- Очнулся, очнулся, баба Маш, скорее….
- Очнулся, Коля, Коленька, ты меня слышишь, очнулся, ослаб сильно. Всё бредил про Карму какую-то!
- ба-ба, Ма-ш-а-а! – шум листвы говорил громче чем мои губы.
- Хорошо, хорошо, жить будем, чайку попьём и будем.
- На-ка, свежего заварила.

За открытым окном била листочками молодая берёзка. Где-то тарахтел трактор и ещё множество оживлённых голосов уток, собак, свиней, куриц сливалось в симфонию дере-венского утра. Солнце играло бликами на потолке, а я чувствовал себя заново рождённым и почти не чувствовал своего тела. Девушка со смешными косичками без стеснения рас-сматривала меня и всё улыбалась и улыбалась.
- Где я?
- Здесь, здесь, у бабы Маши, вас когда током ударило, все перепугались, думали, что уби-лись, а она вас выходила.
Подошла старушка с чашкой. Звяканье ложечки отдавалось в голове колокольным звоном.
- Проснулся милок, вот и ладно, отпей, - что они всё улыбаются, заговорщики. Травяной настой будил не только силы, но и память. Крестики, нулики, снег в сентябре…
- Как это я…
- Вот тебя и надо спросить, как это – голыми руками телеграфный столб из земли выдер-нул, его ж потом пять мужиков  от тебя оттаскивали.
- ???
- Хорошо говорят, пробки перегорели, а то секундой дольше совсем сгорел бы.
Я протянул, пустую чашку, и резкая боль пробила левое плечо, стянутое бинтами. В голо-ве вертелась какая-то чушь. На сказочного богатыря я явно не тянул, да и чего было брев-на ворочать. Чай помню, чаёк хороший, чем же ты меня бабка поишь? Что-то было не так. Мне помогли приподняться. Со стены напротив на меня смотрел мужик с косматой боро-дой и заросшими волосами. Боже это же зеркало – это Я!!! Старое зеркало с фотография-ми. Вспомнил! Старик, поезд, снег, Энгород… бабушка молилась в углу иконам. Стоп икона была чёрная с едва различимым контуром Богородицы, а сейчас это дешёвая, бу-мажная, не помню..

- Тебя как зовут?
- Настя.
- Анастасия, Настенька, а какое сегодня число?
- 26 апреля, воскресенье, сегодня Пасха! Христос воскрес, - и не сколько не смущаясь чмокнула меня по братски.
-  Во истину воскрес, это значит током меня так шибануло.
- Бабу Машу благодарите, её у нас все в округе знают и чай её удивительный, от него сила выходит, а у кого удержу нет, с первого раза балуют, городские они все слабые.
- Настя, я сколько вот так лежу?
- Уж пол года будет, - отозвалась бабушка, - Настюшке спасибо, одна бы я не управилась.
Ещё месяц потребовался, что бы я смог самостоятельно выйти на улицу. Память восста-навливалась, но представляла собой киноленту разорванную, а потом склеенную как по-пало, кое что я не помнил полностью. Путало карты ещё и то, что бабуля с Настей явно скрывали от меня нечто важное. Настя рассказывала, что к бабе Маше шёл нескончаемый поток людей и все они, божьей помощью получали исцеление, а я за месяц не сосчитал и троих. Когда я спрашивал: «Как?», она опускала глаза и шептала: «Бог дал, бог …». Пер-вый раз я вышел на улицу уже в мае. Зелёная трава плотным ковром устилала двор. Под ногами что0то хрустнуло. К моему удивлению это было тонированное автомобильное стекло, «наши» такое делать так и научились. На автостраду бабкин двор не тянет. Со-вершенным удивлением для меня оказался столб, который по словам Насти я выдернул из земли и чуть не убился. Я действительно нашёл на куртке пятна гудрона каким был вы-крашен столб, но вот поднять его я не мог ни как. Чай содержал либо сильный галлюци-ноген,  либо… Впрочем меня поразила другая деталь. Электрический ток был ни причём. На проводах не было следов короткого замыкания, они вообще лет сто не проводили ток. И самое удивительное скрывала повязка на левом плече. Рана давно зажила и бинты скрывали только шрам. Шрам от пулевого ранения… и точно такой же на спине. Если со-единить линией траекторию пули, то сердце моё должно быть похоже на бублик. Слава Богу при мне был паспорт. Домашний адрес имя, фамилия, семейное положение, всё при-шлось учить по новой. Зато место работы – увы, стёрлось. Ладно, разберёмся, в какой-то степени я живой труп – могу исчезнуть на некоторое время.

- баб Маш, - наконец не выдержал я, - хватит со мной играть, рассказывайте правду, толь-ко без сказок, а то я с ума сойду.
- Коль, ты успокойся только, тебе волноваться нельзя, врачи сказали, память вернётся, но торопить вредно…
- Дурака из меня делать вредно!
- Не в добрый день ты приехал, Коля. Они то, бандиты. Эти уж третий раз приходили, мне что, я пожила, а тебя жалко и икону жалко – много она людей спасла.
Вот тут у мня, как в кинотеатре свет погас, а потом вижу квадрат чёрный, а  на нём Ма-терь Божья над младенцем слёзы льёт, а слёзы настоящие и прямо по доске катятся, потом квадрат чёрный выше поднялся, будто баба Маша над головой его держит, а над ней тень серая, но свет, что от иконы идёт тень ближе не пускает. И вдруг всё таять стало, как воск… и погасло…
- Что за икона, кто приходил?
-  Чудесная икона, батюшка храма нашего сгоревшего, когда узнал, что придут за ним, мне отдал и велел никуда из Энска не увозить, мол здесь её обрели чудесным образом тут и молится ей, а уж когда Матушка Богородица живыми слезами заплакала люди от того чуда исцелятся стали, со всего района пере ездили, деньги давали, украшенья золотые, на строительства храма нового. Доска у той иконы полая была. Туда и клали, кто крестик, кто кольцо, почти полная была – не поднять.
- Так не икона им нужна была?
- Если бы не ты, сынок, и меня бы прибили старую. Я уж когда в себя пришла, ты на ули-це лежал, ни живой ни мёртвый, от иконы, что было маслице, так всё на рану и вылила, Матушка тебя к жизни вернула – знать на то ….
- Бабушка, я те слово даю, Вот те крест, обещаю, верну икону, найду гадов и икону верну, и храм построим.
- Ты уж постарайся. Жизнь в ней была моя, а как не стало – видать помирать скоро, ты уж поторопись … хоть разок ещё к образам приложится…


Сейчас, много лет спустя, меня мучает вопрос. Как старик,  продавший мне карту, мог знать, что моя жизнь изменится…. Случайность – вряд ли!


К это главе я обращался несколько раз. Рвал и выкидывал и снова писал. Послать героя в долгое путешествие за тридевять земель с красочным описанием Адриатического побере-жья куда мультимиллионер увёз икону. Банально и глупо.
Каждый пишет как он слышит. Каждый слышит как он дышит.

ХАРЛЕЙ.

Под хламом тряпья, берёзовых веников и старым лоскутным одеялом в сенях стол леген-дарный Харлей Девидсон. Археолог нашедший зуб динозавра испытал меньший восторг чем я. Ещё пару таких находок и это войдёт в практику повседневной жизни.
- Бабуль, ты катаешься, что ли?
- Да, ну тебя, - рассмеялась старушка – года два назад понаехали парней 30 с девчонками, все в коже разодетые, на мотоциклах, ну черти, да и только. Пустила из на ночлег, а уж когда уезжать стали, один бородатый, за старшего у них, говорит мне: «Спасибо мать, мы добро помним, за хлеб соль оставим тебе колёса», - мотоцикл этот значит. А, что я с этой железякой делать буду – и не выбросить и не продать, так и стоит, как поставили.
Подарок оказался богатый, но красивый жест рокера имел и другую сторону – машина была безнадёжно разбита. Удар, скорее всего о камень, сломал несущую раму, изрядно поеденную ржавчиной. К тому времени, что бы не сидеть иждивенцем на плечах пожилой женщины, я устроился в ремонтную мастерскую и как-то вечером задержался после сме-ны, ковыряя старенький Харлей.
- Бог помощь, - прохрипело за спиной.
-  Спасибо…
В проёме ворот стоял мужичёк лет шестидесяти и что-то ковырял в бородёнке и хитро улыбался.
- Литр поставишь, сделаем.
Вот уж Русь матушка, мужик ты лапотник. Куда тебе до заморской техники, Кулибин до-морощенный…. С другой стороны хуже уж некуда, а других мастеров нет.
- Вы хоть отличаете мотоцикл от телеги?
- Эх, сынок, я ещё Путиловец собирал по гаечкам, вообщем так, тебя как звать?
- Николаем.
- Дядя Федя, давай Коля, беги за авансом, а я за инструментом схожу.
То, что предстало моим глазам, через пол часа было похоже на ………… кабинет. Посре-ди гаража лежал остов чудо техники как скелет динозавра или препарированную курицу. Трое мужчин, точнее дядя Фёдр, другой лет сорока и совсем пацан разбирали остатки двигателя. Пахло самосадом и машинным маслом. Старик, щурясь разглядывал очеред-ную деталь, глубоко затягивался, затем произносил заклинание и мальчишка уже бежал о огромным стеллажам тракторных запчастей.
- Принёс, что ли, за смертью тебя посылать, проворчал дед и хитро улыбнулся.

*     *     *

Гонка превращалась в безумие. Малейшая кочка на дороге и я и мои преследователи ока-зались бы на том свете. Как мечта может превратится в в жестокое наказание? Я и два-дцать километров не отъехал от Энска.  Когда движок заурчал у меня между ног, я был на седьмом небе от счастья, я чувствовал себя суперменом, какое том икону, луну доставлю, а за спиной белокурая красотка, как в боевиках. Дорога и мы… круто… Откуда они толь-ко взялись, металлисты долбанные. Страх пронизывал меня сильнее встречного ветра. Знать бы только, что им нужно, впрочем, ждать чего-то хорошего не приходилось. Одно дело ехать в машине – совсем другое на двухколёсной кобылице с дурным норовом, кото-рая того и гляди сбросит седока в кювет. Впереди приближался трейлер, а слева два мото-циклиста прижимали к обочине. По грохоту моторов за нами гналось не менее десять та-ких же самоубийц. Всё, «коробочка» закрылась.

Били не больно, скорее обидно, вот так ни за что. Не давали встать. Я валялся в грязи а вокруг десять молодчиков пинали меня ногами. На каждый вопрос «за что», я получал очередной удар, а обидчика поддерживали смехом за удачное попадание по печени, поч-кам… Особенно отличался один, с крысиной мордой и бакенбардами как у Пресли. У это-го были сапоги с коваными носками. Бил он точнее других и с каким-то изощренным ста-ранием. От ударов шумело в голове, и я даже не мог различить слов, но это не имело зна-чения, большей частью они были матерные. Кто-то вспоминал «хирурга», кто-то материл воров и конокрадов. Удары пошли реже и я уже стал надеяться, что им надоест, и они от-станут. Я попытался встать, и тут же мою шею охватила верёвка. Конец её держал «Пре-сли». Игра заходила слишком далеко. Меня потащили в глубь леса. Однако в группе на-зревал раскол, одни поддерживали «Пресли», другие пытались его остановить. Всё же ме-ня подтащили к сосне и попытались перебросить верёвку. Толи подходящей ветки не на-шлось, то ли угроза одного из палачей обо всё и рассказать «хирургу», но я уже к тому времени попрощался со своей бестолковой жизнью и видел свет только в конце тоннеля. Что происходило дальше, я уже не мог вспомнить. Лес кружился, а мне казалось, что лечу на карусели , на деревянной лошадке. Небо вниз, земля вверх, влево, вправо….
….. свет, дверь, молочка попей, сынок, иди домой, уже поздно, ужинать, уроки…. Ух ты велик, дай покататься, мой…. Коля домой… отдай….. й

…. Джинсы совсем грязные. Мама ругаться будет. Где ж я так испачкался красным, кровь засохла, упал? Тела как нет, ни рук, ни ног. Голову не поднять. Рот окаменел, язык распух. Я постарался оторвать глаза от колен. Веки не открывались, как будто надули их изнутри, хочу двинуться – не могу, только лечу, лечу, падаю и не могу упасть, тошнит…
Нужно быть очень осторожным со своими желаниями.
… Я снова потерял сознание. Сколько прошло времени не помню. Удалось поднять голо-ву. Густая листва шумит или в голове нет, птички так не поют. Почему-то я очень обрадо-вался, когда сквозь листву увидел свет. Свет фары, мотоцикл. Слюна в горле. Хотел каш-лянуть, но поперхнулся ещё больше. Во рту кляп, но всё внутри так онемело, что я ничего не чувствовал, только боль в скулах. Сознание возвращалось так же медленно как ощуще-ния в теле. Голова упала на грудь, дышать мешала верёвка несколько раз туго охваты-вающая грудь, так, значит и руки, наверное, есть, только я их не чувствую. Сколько же я здесь день, два.. больше? Сейчас  вечер или утро. Если просветлеет – значит утро. Эх, как хочется крикнуть. Умело вязали сволочи. Вокруг головы обмотали верёвкой и растянули рот как уздечкой, что лишало меня всякой возможности вытолкнуть кляп, насквозь про-питанный слюнёй с кровью. Болело всё, а ног я так и не чувствовал. Вообщем я просто висел на дереве и каждая попытка сбросить хоть одну петлю затягивало узлы ещё больше. В голову лезли отрывки из судебной медицины. Смерть наступила от удушья, переохлаж-дения, обезвоживания и было сожрано муравьями.

Вот и всё, а вы думали будет продолжение с интересной развязкой. Ничего. Я умирал ти-хо и беспомощно, помалкивая в тряпочку. Я слился в одно с деревом, которому был привя-зан сотнями витков верёвки, проволоки, я был как дерево, которое стояло здесь десятки лет и теперь стал его частью, может быть, поэтому я стал думать как дерево, мед-ленно, ощущая шелест листьев как своё дыхание, жизнь как проходящее мимо меня и лишь я – дерево было теперь единым центром леса – вселенной. Я пришёл в этот лес че-рез сложные порывы, потоки ветра, ветер нёс меня на своих ладонях пока не выбрал са-мое важное место для моего рождения, но всё же мне потребовалось много сил, что бы войти в этот мир и ощутить единство с землёй, ветром дождём, солнцем, и полюбить мир, полюбить, что бы жить, и жить, чтобы любить. Каждую осень я жертвую тыся-чу листьев, и они падают к моим ногам, согревая, тонким пёстрым ковром… до первого снега. Я не имею права согреется, уйти, я здесь, я есть, я ось и когда солнце вращается вокруг меня, я чувствую любовь, любовь это то что охватывает тебя целиком и ты чув-ствуешь себя частичкой огромного и главного. Я умру, но я бессмертен, у деревьев нет смерти в человеческом понимании. Почему я здесь – потому что здесь самое хорошее ме-сто. Мои корни могут глубоко уйти в землю, здесь влажно, но не сыро, я вижу солнце, оно меня, есть птицы, муравьи  и множество других милых насекомых, но самое главное я живое я дышу, очень медленно, если бы так дышал человек,  про него сказали – он умер. Но я делаю воздух чище. Я красивое, потому, что сама природа наградила меня гармони-ей и естественной красотой. Во мне нет ни зла, ни агрессии. Во мне нет злобы к тем лю-дям, что привязали ко мне человека и этот человек умирает, но у меня нет к нему жало-сти, потому, что мы едины и он скоро, на самой границе его земного пути поймёт, что весь его путь от момента рождения до смерти вёл его ко мне. Это его путь. Сейчас он начинает думать так же медленно, как и я, вот почему люди не умеют разговаривать с деревьями. Одно слово день, два слова – ночь. Но мы легко понимаем, друг друга, мы  го-ворим суть.  От того, что этот человек так близок ко мне, я становлюсь болтливым. Мне даже захотелось открыть ему великую тайны жизни, но он должен открыть её сам или он снова придет в лес и всё начнётся заново. Он уже почти не страдает, это хо-рошо, это поможет сосредоточится на главном, почувствовать как его любит вселен-ная. Она провела его самым коротким путём к новому рождению. Если он здесь значит, он должен это сделать … человек очнись! Я не слышу его слабого сердца. Он умер? Тогда всё это бессмысленно! Он не закончил. Каждая моя веточка, листик полны глубочайшего смысла. В мире нет ничего бессмысленного. Всё во благо любви и жизни.

И дерево впервые в жизни застонало. Это могло показаться на стон человека. Оно стонало потому, что ничего не могло сделать для человека, оно стало частью человека, стало чув-ствовать как человек, стонать как человек и любить как человек – жертвуя. Дерево накло-нило свою самую сильную ветку, и раздался треск, пронзительный как крик, тысячи ли-стьев оглушительным шепотом вскричали – мы умрём, остановись. Но ветка уже летела с высоты к ногам стоящего в низу человека. Треск падающей ветки в ночном лесу был слышен на сотни метров. Деревья стоящие рядом услышали боль своего брата и закачали головами. Лес словно вздохнул одновременно глубоко и протяжно. Птицы в испуге ша-рахнулись в небо.

Дерево стонало, если человек может жить и умереть бессмысленно, бесцельно, то и я и целый лес и вся вселенная нагромождение атомов и молекул не более чем хаос. Всё это ноль. Нет центра нет единства. Дерево почувствовало будто земля уходит из под кор-ней. Дерево замолчало, и лес  погрузился в тишину. Ни тихие стоны человека, ни даже стук его сердца больше не нарушал её.


Лес_________________________________


Внезапный шум, раздавшийся в лесу, разнесло на сотни километров, но ещё сильнее слышит сердце призыв о помощи, здесь не имеет значение расстояния. Нам не дано постичь замыслов тех, кто мудрее нас мы лишь можем радоваться и удивляться иногда, ужасаться фантазии вселенной, но главное она всегда достигает своей цели, какой нам неведомо.


…как - то нескладно получилось, не бывает так. Проводила матушка Иванушку - дурочка, Коленьку, значит, старушка, пирожков напекла. Поклонился богатырь в пояс, перекре-стился, испросил благословения змеюку покарать и без иконы обещал не возвращаться… да хоть бы знать ЗА ЧТО? Вот и сказке конец. Не пей из лужицы - трупом станешь….

Щёлкнула сломанная ветка. Зверь? Да ну. Человек? Вот уж хуже зверя. Дышать сало лег-че. Но почему всё накренилось. Деревья валяться. Падаю. Высоко. Мох мягкий и сырой. Небо опять сверху. Не надо меня трогать я камень, я дерево. Больно!
- ААААА! – я впервые удивился своему голосу, в голове стало пусто и звонко, будто вы-тащили что-то лишнее, кто-то лизал, то ли тёр моё лицо…
Маленькое, мохнатое, нет с проседью, с лохмотьями шерсти, тряпья, шкуры, чёрт знает чего неизвестно как скрепленного, суетилось шевелилось рядом издавая звуки похожие на шипение и пение птицы одновременно.
Словно младенец несмышленый, инстинктивно, более чем осознанно начал пить из под-несённой к губам фляги.
- Пей, пей, от моего чеверкеса и мёртвый встанет, хе-хк, - на меня смотрели два колючих глазика, спрятанные между бородой и бровями, и улыбались.
Проворный как зверёк, в ушанке летом, всё как-то не по размеру, человек – не человек, здешний – лесной. … и костёр как – то сам загорелся, вроде и спичек не чиркал.
- Тебя побили, - это хорошо. Значит Бог тебя любит. Не забывает значит. А крепко побили – значит Бог силу твою видит и укрепляет.
- Как  так, любит и бьёт. За что наказанье такое?
- Не наказывает, а наказ даёт, учит значит, если задуматься, то всё, что окружает тебя бо-рется за твою бессмертную душу. И кто бьёт тебя и кто спасает, хе-хк. Ты, мил человек, ведать шибко с пути сбился…
- Сбили меня, а не я. Я же обещал… за иконой поехал…
- Это ты шишкам сосновым завирай. Я, я….. Толь и знаешь «якать». Гордыня. Одно есть гордыня. Говорю, не туды ехал, коль сбили. Кто по следу ангельскому идёт того и комар не тронет.
Да и правда, я весь изчесался, а деда как стороной обходят. Что, правда, то правда. Ветер, ночь, один на шоссе, крутой мотор… о чём я думал. О прекрасной блондинке, которая сейчас покажется за углом и посигналит. Эй, ковбой подвези! Какие там дела божьи. Внутри я бабу Машу, конечно, благодарил, но когда обещал икону вернуть, в туже минуту ни капли не верил. Догонишь их, как же, а уж через такой промежуток времени и подавно.
Любит? Вот от бабушкиной любви счастья привалило….. Дорогой подарочек, ты мне , баб-Маш, подкатила. Катайся сынок – не жалко. Не далеко же я уехал. Видать не пускает меня Энгород. НЕ ОТПУСКАЕТ!!!, а может…?
   - Дед, если ты такой глазастый, может видел, не проезжала ли через лес месяц назад ма-шина, большая такая, чёрная?
  - Почему не проезжала, много их ездит.
  - Нет, необычная, не наша, … с разбитыми стёклами….
  - У неё и фара разбита, - как бы продолжил дед.
  - Во-во!
  - Как не видать, я её каждый день вижу.
  - ….. ?!!
  - Так они как на обочину съехали, поломались вроде, она и так вся разбитая была, так там и осталась. Я б так не заметил, да только слышу хлопает кто-то, вроде выстрелы. Ду-маю какая зараза охоту на моих зверюшек затеяла. А когда подошёл, смотрю. Трое их бы-ло. Сора меж них. Один-то за колено держится, руки в крови, а другой с пистолетом…
  -  не поделили наверное … ну?
  - Чё ну, он обоих и уложил. Я человек лесной, моё дело сторона. Вас городских не разбе-решь.
  - А дальше, дальше что?
  - Да ничего, я в лес только он меня и видел. Я в лесу как уж – не сыщешь.
  - А больше тыда не ходил, так, со стороны, вижу стоит как холм болотный, я покойников не люблю, я и сам там одной ногой.
  - Дед покажи место… Покажи… очень надо.
  - Туды ж идти сколько лесом, ты идти-то сможешь?
  - Я смогу, - дед потом мне рассказал, что вскочил я как полоумный, а потом так и грох-нулся в траву, будто подкосили. Пять дней меня дед выхаживал в своей землянке. А так и не рассказал из чего эликсир его сделан, настойка имела то приятный запах, а то дрянь ка-кая-то,  но на ноги меня поднял.

                *                *                *

  - А с бандитами что? Нашли вы эту машину, - не выдержав долгой паузы своего попут-чика, спросил я.
  - Ну их, не перед сном про эту гадость рассказывать, давайте укладываться.


Энгород___________________

  Поезд слегка качало и постукивало на стыках рельс. Люблю поезд – стальная определён-ность: из пункта «А» в пункт «В», проложен путь. Узкие полосы света от фонарей врыва-лись в купе, по воровски шарили по стенка и полкам, звенели в вечных железнодорожных стаканах и вылетали вон на простор безмерных лесов и полей России, станы не понятой и сказочной. Уже к полуночи мой собеседник, то ли утомлённый рассказом, то ли задумав-шись о чём-то, замолчал внезапно, будто увидел что за окном.
  - Не дожила, - обронил в перестук колёс фразу и снова замолчал.
 Я набрался терпения, хотя минута молчания становилась, не выносима.
Сосед же мой, вдруг потеряв всякий интерес, поправил подушки, наскоро перекрестился, огладив седую бороду, и глубоко вздохнув, бесцеремонно повернулся на бок ко мне спи-ной.
  - Кто умер? – обиженно спросил я.
  - Утром, в семь, проезжать будем, не сходите, стоянка три минуты. Спокойной ночи, - последнее слово он произнёс в пол голоса, и мне показалось, что он растворился в темноте купе.
  - Спокойной ночи! – повторил я чуть громче, напоминая о своём присутствии. Сосед спал или делал вид, однако разговор прервался так же внезапно как начался, оборвав на-дежду на продолжение.
 Этой ночью я спал плохо, скорее проваливался в глубокое забытье, в котором я видел се-бя, тьфу-тьфу, покойником, а надомной стоял поп. Горящие угольки вылетали при каждом взмахе кадила, превращаясь в снежинки и падали на белый саван, но вместо того, чтобы растаять они превращались в сказочные цветы. Скорбная старушонка, припевающая не то псалом, не то частушку, вдруг рассмеялась глухим смехом и по матерински шепнула мне на ухо: «Вставай сынок, сыно-о-о-ок…».
  - Энгород, подъезжаем, - как всегда бесцеремонно грохнула дверью проводница, - чай будете?- и не дожидаясь ответа бухнула два стакана на столик.
  - Вот и приехали, я чай дома попью, - сосед уже успел полностью одеться.
За окном светлело, но густая стена леса вселяла твёрдую уверенность – здесь люди не жи-вут. Я пытался найти за окном тропинку или след на снегу, но тщетно. До моего города было ещё 12 часов пути, но чувствую прилив бодрости, к моему удивлению, после бес-сонной ночи, я встал, оделся и повернулся к зеркалу. Что-то изменилось в отражении. Я дотронулся до правой брови, которую ещё в детстве рассёк пополам, оставив вечную от-метину. Шрама не было! На меня смотрел я, а шрама не было. Стало душно. И запах, от-куда этот запах ещё вчера он еле ощущался, а сегодня, словно целая коллекция цветов, ароматических масел была представлена на выставку.
  - я, может, вчера лишнего сказал, это так, дорога, рассказываешь и вроде как быстрее путь. Вообщем выдумка это – сказка…
  - А…
  - Ну вы человек хороший, - и помедлив, как самому себе закончил, - других она ломает…
 Не проронив более ни слова, мой собеседник стал готовиться к выходу. Открыл дверь ку-пе и действительно – по ту сторону дроги побежали в окне домики, дома и … бетонные ограждения с колючей проволокой.
  - Тюрьмы, - услышал голос из соседнего купе, от сюда не сбежишь, а кто на волю выхо-дит, здесь и живут. Дыра, она и есть дыра – Энгород.
  Повесив сумку на плечо, достал с полки тяжёлый прямоугольный свёрток, и аккуратно обхватив двумя руками, молча кивнул и двинулся по коридору.
  Я вернулся в купе, обиженный как ребёнок, уставился в окно и стал думать о воспитании этикета и невообразимо грубом нашем народе, который если и скажет «а», то «б» промы-чит. Ещё минуту я ругал соседа за прерванный рассказ, как поезд рванулся и стукнув бу-ферами встал. Только сейчас я заметил чёрную записную книжку на полке, где сидел Ни-колай. Естественно я схватил её и выбежал в тамбур в надежде догнать хозяина книжки. Рванул дверь на себя и морозный свежий воздух обдал меня, скинув последние следы сна. На перроне стояла привычная вокзальная суета. Спутника не было. Здание вокзала напо-минало крепкий особнячок, какие могли строить ещё в 19 веке. Краска на углах облупи-лась… угол… свёрток… Прямоугольный свёрток мелькнул и вместе с носильщиком скрылся за углом вокзала.
  - Эй! Погодите!- от меня до угла было шагов десять, проклиная забывчивых пассажиров, я спрыгнул на платформу и сразу оказался в объятиях торговожелезнодорожного люда.
  - Пиво, рыбка, пирожки – атаковали меня старушки со всех сторон. Десять шагов до угла давались с трудом. Надежда была, что попутчик не смог далекой уйти. Я свернул за угол… но тщетно, полная тишина и пустота царила на утренних улочках городка. Никого.
  - Дядь, дай копеечку! – кто–то дёргал меня за брюки. Машинально порывшись в карма-нах, сгрёб мелочь и отдал маленькому чумазому цыганёнку.
  - Храни Господи! – пролепетал ребёнок. – Добрый дядя!
  Я на секунду взглянул в глаза мальчика, и внезапно голова закружилась, черные глазки – горошинки стали белыми, а снег чёрным. Всё это длилось какое-то мгновение, а затем вернулось на место. Голова на плечи, снег побелел, только мальчика уже не было, лишь два неясных следа.
  - Не надо быть рассеянным! Сказочник! Дела нет бегать за всеми! – выругался я в воз-дух, и, не имея дурной привычки читать чужие записи, бросил книжку в мусорный бак.
  - Бум! – отозвалась железная стенка бака.
  - Бум!!! – троекратно грохнуло в голове. На перроне не было ни то, что бабушек с пивом и пирожками, там вообще ничего не было. НИЧЕГО! То есть вообще ничего!!! И поезда то же!!! Моего поезда!!! Одна пустая ветка путей и лес.
   Много лет спустя, вспоминая эту историю, я часто задавал себе вопрос, почему с нами происходят те или иные события. Но больше меня удивляет другое, мы предчувствуем их. Ну, конечно все по разному, но факт остаётся фактом, в тот момент, когда я шагнул на перрон этого города, я уже точно знал, что обратной дороги нет, более того, я знал это и раньше, но тогда почему?! Осознавая, мы продолжаем делать то или иной выбор… или выбора нет? Есть два варианта ответа или мы сами формируем своё будущее или оно уже создано кем-то другим, в любом случае оно предначертано. В чём же свобода выбора? А оно есть? Стоит ли ломать голову над тем, что нам не дано постичь. Есть только один спо-соб узнать, как выглядит дом, в котором живёшь – выйти из дома. Есть только один спо-соб узнать истину – выйти за границу сознания. В безумии истина – может, именно по этому я сделал этот шаг. Как легко сказать, но как трудно шагнуть из привычного порядка в бесконечный хаос, что бы обрести гармонию вселенной. Линия нашей судьбы – это тон-кая нить связующая как бусинки цепь событий в бесконечном числе безумных вариантов. Впрочем,… слава богу, есть Бог, всевидящий и всемогущий, который из любви к нам не даёт пропасть…
  Мне стало не по себе. Даже если поезд тронулся сразу, на разгон состава ушло бы не ме-нее минуты, а его как языком слезало. Толпу бабулек надо пол часа разгонять – их нет! Прошло секунд тридцать, десять шагов, секунду на размышление. 2 рубля мальчишке. Тьфу, бред, нет, идиот!!! В любом случае. Ушёл с вещами, одеждой, документами,… деньгами! Всё до копейки ещё «этому» отдал.
  Надо закурить, становилось холодно. Почему-то хотелось чуда. Сейчас покурю и из дымка сигареты появиться мой поезд, и всё! Поедем дальше. Иногда я поражаюсь своей везучести, точнее тупости. Так год назад я расстался с женщиной, которую любил всю жизнь. Конечно, обида, нанесённая мной, была отвратительна, но как объяснить, что в мыслях моих нет зла. Я слабый человек и часто расслабляюсь в собственных фантазиях. Эта привычка осталась с детства, когда ругались родители, я улетал из действительности, за тем, что происходило вокруг, я наблюдал из другой вселенной. Сколько раз эта при-вычка подводила меня в тяжёлых ситуациях.
   Становилось холодно, а я в чём был – рубашка да брюки, хорошо, что в ботинках. Где теперь деньги достать, хоть самому милостыню проси. Делать нечего и я поплёлся в зда-ние вокзала. Почему все вокзалы похожи друг на друга, может, их делают одинаковыми люди, бездомные, неприкаянные, вечные путешественники и как элита, не признающая правил - цыгане. Слава Богу, в одном окошечке кассы теплился свет, как слабая надежда.
- Когда следующий до С…ка?
- После завтра в шесть.
Понятно, застрял. Сказочник фигов, накаркал историю. Вот его найти бы сейчас. Ну ко-нечно! Записная книжка, что-то в ней должно быть, адреса. Без большого удовольствия я вышел снова на мороз и отправился искать бак с мусором. Мусорка в отличие от поезда никуда не делась. Присыпанный снегом в ней валялся маленький чёрный квадратик. Я достал свой спасательный плот и мигом вернулся на вокзал. Нарушая все моральные нормы, открыл чужие записи. Адреса! Ха-ха!!! Какое там. Бисерным подчерком книжка была исписана… молитвами. Всё пропало. Последняя ниточка оборвалась. Дурная фанта-зия мелькнула в голове – дождаться лета, а там пешком по шпалам с протянутой рукой, помогите Христа ради уроду, растяпе, от которого не только жена ушла, да ещё и поезд сбежал. Машинально листая книжку, я рисовал всё более жалостливые картины. Хоте-лось, есть, на вокзале было не топлено, чем-то воняло. Хотелось швырнуть эту бесполез-ную вещь, но кто-то говорил, что молитвы и иконы не выбрасывают – грех, и утяжелять положения не стал. На удачу я открыл первую попавшуюся молитву: «Да, воскреснет Бог, и расточатся врази его…».
    В зал ввалилась стайка беспризорных мальчишек. Они о чём – то перешептывались, иногда показывая в мою сторону. В конце концов, выбрав план, обступили меня, стали тянуть ручонки, приговаривая «Дай». Среди ребят я угадал давнего мальчишку – цыга-нёнка, с большими чёрными глазами. Понятно, это он открыл охоту на доброго дядю. Де-нег больше не было и что бы отогнать ребят и избавиться от чужого предмета я ото дал молитвослов детям, добавив: «Всё, последнюю рубашку не отдам!». Ребята убежали, вы-рывая книжку, друг у друга, радуясь хоть малой добыче. Солнце поднималось, станови-лось теплее, я пододвинулся ближе к окну, погреться как оранжерейный помидорчик. Ос-тавалось ждать чуда и проходящего поезда с надеждой уговорить проводника сжалиться надо мной. Клонило в сон. Голова падала на грудь, и в промежутках отключки меня, бро-сало то в жар, то в холод. Солнечный луч из окна передвинулся на другое место и по-следнее, что я запомнил, был холод, от которого трясло всё тело, но слабость была силь-нее ….
 …Невский проспект, живая река, стоит шагнуть в тебя, и тут же становишься участни-ком бесконечного праздника. На этом празднике есть все краски, и радости и грусти. Вот бегут мальчишки, опять за кем-то гоняться, сейчас он споткнется и упадёт, потом будет больница, много пропустит в школе и из отличника станет двоечником, но каждые 12 лет он будет получать удар судьбы, от которого хотел убежать. Маринка идёт, всё такая же смешная, как и тот мальчик, что несёт её портфель. О чём-то мечтают,… не сбудется. Отец, ты как всегда подтянут, ты снова с нами, а я стал забывать тебя, твой низкий голос. Я боялся твоего взгляда, сурового, доброго и немного грустного. Я не мог понять этой грусти, я боялся её. Наверное, ты всё уже знал. Он хочет мне, что-то сказать. Нет, обни-мает. Он почти никогда не обнимал меня, ласково по отцовски, как мне не хватило этого объятия, я бы не упал и не получил бы этот роковой удар, прости меня отец…

    Возвращение____________________

….Как тепло, как хорошо, когда тепло, каждая клеточка пела в унисон ТЕПЛО! Мне не хотелось открывать глаза. Казалось, я сплю, а когда открою – будет снова холодно. Гос-поди смилуйся, дай ещё немного отдохнуть. Завтра придет поезд. Завтра будет новый день. Будет всё хорошо – Завтра, а сегодня пусть будет тепло…

 Две вещи никак не укладывались в голове, которая ещё и болела. Во-первых, запах явно не вокзальный – пахло хлоркой, спиртом и ещё какой то гадостью, во-вторых, я лежу со-вершенно голый, к счастью под одеялом. Хватит играть, раз, два, три, открываю глаза. Могло быть и хуже. Больничная палата, мест на шесть, но в ней я да старичок с палочкой сидит напротив, ухмыляется.
- Проснулся, милок, вот и ладно! – старик поднял палку, дотянулся до дверного косяка и начал стучать, - сестра, сестрёнка!…
Дверь приоткрылась и вместо сестры появилась чёрная кучерявая голова цыганёнка и тут же исчезла. Чертёнок в табакерке, подумал я, но появлению следующего посетителя бы обрадован и рассержен одновременно. В большом чёрном тулупе, я бы его никогда не уз-нал, только седеющая борода красноречиво заявляла о своём хозяине – это он! Он самый – виновник всех бед!
- Просил же Вас, не сходите с поезда. Ай-яй, ну чё наделали, - по старушечьи запричи-тал он, - Скажи Гришке спасибо. Григорий!
- Это он на путях тебя нашёл
- На каких путях, я всё помню, на вокзале заснул, - возмущённо прервал я.
- Э-э, дорогой товарищ, так ты и не помнишь ничего.
  Далее последовал длинный рассказ о моих злоключениях. Поэтическая натура моего со-седа по купе и мальчишеские «завороты» утёрли бы нос самому Жулю Верну. Мальчик рассказывал удивительные вещи о странном дяде, который протянул ему милостыню не много не мало в двести долларов. Мальчик испугался и сначала не хотел брать деньги, но дядя всё протягивал и протягивал, ни слова не говоря. Стоял как каменная статуя не меньше часа. В конце концов, деньги перешли к просящему, который постарался убежать подальше от странного изваяния.
   Уже потом Гришка с товарищами нашли странного дядю на вокзале и решили испытать счастье второй раз, но вместо этого им досталась записная книжка, к счастью, узнал её, по ней мой спутник как-то учил его читать. Мальчишка тут же побежал вернуть вещь хо-зяину, который был обрадован и удивлён, а узнав по описанию меня в добром дяде, не-медленно поспешил на вокзал, где меня оказывается уже не было. Оказывается, я схватил крепкое воспаление, и в бреду спасаясь от жара, вышел на железнодорожные пути и упал в сугроб, метров через пятьдесят, слава Богу, поезд не ехал. Меня отыскали почти совер-шенно занесённого снегом. Так я оказался на больничной койке.
- За книжку спасибо! Даже представить не можете, какая это дорогая вещь! Потом рас-скажу.
- Да уж, рассказывать мастера, только врать зачем, двести долларов – это загнули.
- Чего загибать. Вот они, – немая сцена.
- Не ребята, не мои они, где взяли туда и положите.
- Вы же их дали, - в недоумении развёл руками Гришка.
- Дал, значит!?   …вы на билет одолжить не можете, я без денег.
- Конечно, конечно, поправитесь, недельки через две…
- Посетители, выходим, больной давайте руку, - пришла медсестра с капельницей.

___________Хранитель (эпилог)____________

Свежий зимний ветер пьянил голову. Хорошо то как! Вот так бывает, ищешь всю жизнь что-то, а оно рядом – открой дверь и бери, а можно всю жизнь просидеть у закрытой две-ри, не догадываясь, что она не заперта.
- Смелей, - подтолкнул меня к выходу «Ангел хранитель» - мой дорожный попутчик.
 Снег хрустел высокими нотами, звонко, как тысяча колокольчиков, на тысяче санных троек. Эх, прокачу, так и пела тропинка. Жить хотелось, и прошлое казалось полярной ночью в прокуренном чуме. Хорошо. Только кто я и зачем удостоен такой почести – ЖИТЬ. То, что было сделано раньше – бесполезно, да и где оно. Как крещеный младенец из купели я выходил обновлённый. Пришёл гол, а вышел чист… а снег всё так же скри-пел под ногами, как тысячу лет назад…
  Вошли. Удивительный запах русской избы, запах живого, вечного, словно  дыхание жи-вого существа, зарождающегося глубоко в подполье, вырывающегося через печную трубу и вновь вдыхаемого через оконца и лохматые двери, оббитые невесть каким старьём, клубами пара морозного воздуха. Мне показалось, что я уже был здесь, не раз и не два, а жил, детство, а может быть старость. Что переступил порог не темноты, а времени и от-ныне здесь ЭТО будет со мной и надолго. И ЭТО важно. Николай снял шапку, перекре-стился. В углу, напортив, на фоне белых полотенец светилась космической чернотой, да именно светилась, икона.
- Упокой господи рабу Божью, Марию, - перекрестился ещё раз и опустил низкий по-клон Николай, - не дожила, - как бы отвечая на мой вопрос, сказал он.
- Как икону украли, баба Маша сразу стареть начала, даже уменьшаться, что ли, а уж когда я уезжать собрался, говорят последний раз поднялась, меня благословить. Эх, знал бы я тогда… она так на меня смотрела. Весь смысл жизни её был в этой иконе. Икона эта истощает маслице, оно и обладает удивительными свойствами, а проявля-ется в каждом по-своему. Кому силу даёт, а злому человеку она на погибель. Но икона плачет только здесь и только с хранителем иконы. Таким хранителем была баба Ма-ша. Таким хранителем был я. Теперь хранителем икона выбрала Вас!
  Почему-то я не огорчился, ни обрадовался, а принял как должное, как То, что знал все-гда и к чему шёл всю жизнь. Это был мой долг, был им всегда. Видимо так было нужно, что бы я дослушал эту историю до конца, записал её и что бы кто-то другой проезжая мимо глухой деревушки, с номером километра вместо названия, или провинциального городка, вдруг подумал, а не этот ли тот самый город Энск, может быть, именно здесь Божья матерь ждёт своего хранителя.

   ____________P.S._______________

 По рассказу Николая, машину он нашёл совершенно сгоревшую… и два трупа с огне-стрельными ранениями. Каким образом загорелась машина непонятно, однако на перед-нем сиденье, за рулём он обнаружил останки третьего бандита, обгоревшего до неузна-ваемости. Выгоревшие глазницы, запечатлели последний взгляд полный удивления и ужаса. К величайшей радости икона лежала на заднем сиденье. Будто огонь исходил из неё, но сама доска оставалась холодной, и что странно, даже под ней остался квадрат не сгоревшей обшивки. Хорошо, что преступники свернули далеко от шоссе, и почти полто-ра месяца никто не подходил к машине, а может это всё та же неведомая сила, не пускала к себе посторонних. Сокровищ, золота, в иконе не было, то есть, почти не было. Несколь-ко оплавленных оловянных крестиков, металлические серёжки со стразом, даже одна солдатская пуговица с орлом. Вот и всё.
  Как вы уже знаете, баба Маша икону не дождалась, но ей было видение. Приходила Бо-жья матерь и говорила, что Коленька с иконой вернётся, но каждый год в день второго обретения образа икону следует выносить к людям. На Николая Богородица указала как на приемника, до тех пор, пока она вновь не укажет. Следующим назначалось служить мне.
15 лет я прожил в доме бабы Маши. Рассказ был опубликован сначала в журнале, а затем вошёл в красочное издание, собравшее более трёхсот удивительных судеб и случаев ис-целения, связанных с чудодейственной иконой. Энгород стал местом паломничества страждущих спасения и ищущих веру. Люди приходили, молились и уходили, а потом приходили письма, много писем. Через семь лет патриарх утвердил место под строитель-ство часовни. Ещё через два года икону перенесли в новое отстроенное здание при боль-шом скоплении народа. Грустно было расставаться с иконой, но такова воля нашей не-бесной покровительницы.
  Я был во многих странах, и там живут люди и верят своим Богам. Но, вспоминая о Рос-сии, я всегда вспоминаю маленький домик с косой крышей полной снега и бабу Машу, которой никогда не видел.

                25.11.04   Энгород