Махорка

Журнал

Отнес рукопись в Журнал три месяца назад, а теперь сижу и боюсь позвонить. Вдруг мне откажут. Сижу страдаю и курю в окно, где стоят апрельские погоды. Я вообще-то ношу рукопись (сто страниц) каждый год в феврале в Журнал и мне старый приятель, работающий в Журнале, звонил и говорил, что случилось: берут или нет. А тут старый приятель ушел на другое место, а я всегда боялся телефона. Вдруг из него что-нибудь не то ответят и начнется у меня депрессия и авитаминоз, хотя в апреле всегда авитаминоз. Мне прописали Компливит и салаты из овощей.

Книга

Если бы нашелся издатель для моей книги историй и он бы не испугался и вложился в это тяжелое дело в период жесточайшего кризиса, то я бы ходил по всем книжным магазинам и спрашивал, есть ли моя книга в продаже. Если бы она в продаже была, то я бы вопрошал сколько продали и почему так мало, а если бы отсутствовала, то я бы мучился, почему книги в продаже нет и очень бы удивлялся, потому что это очень хорошая, очень замечательная и очень полезная книга. А мне бы отвечали: «Книга должна быть не замечательной, а продаваемой.
Сема

Однажды мы с Семой (моим начальником) на работу от метро Киевская шли, а там на Можайском валу светофор сломался. Но мы сначала не знали, что он сломался и стояли ждали зеленый, чтобы перейти. Но сигнала все нет и нет. Я уже собираюсь перебегать, а Сема меня за руку держит. Говорит: «Если нарушишь правила дорожного движения, то я тебя с работы уволю или отправлю в отпуск без содержания». Я конечно порыпался, но что делать, если начальник говорит, что уволит, тут уж не до свистулек.
Через час я заорал: «Посмотри Сема, немецкая душонка, ничего же не происходит. Это светофор сломался. Чего стоять просто так на улице под снегом и морозом? Мы же погибнем». Но на Сему это никак не подействовало. Поглубже он зарылся в свой мохеровый шарф и шапку на голове рукой поправил, чтобы холодно не было.
Стал я замерзать и запел удалую песню. Про казачество и Дон, потому что у меня папа с Кубани, а потом изловчился и вырвался из рук Семы и перебежал дорогу, а Сема еще стоял пять часов, пока техники на Газели не приехали.
Пришел Сема и меня с работы уволил, но и его Президент не пощадила. За шестичасовой прогул выгнала на улицу без компенсации.  Но Сему начальники любят. Взяли его руководителем отдела технической поддержки в Главк.

На Камчатке

— На Камчатке был?
— Был.
— На Красной сопке катался?
— Катался.
— В Паратунке в гейзерах купался?
— В Термальном, в источниках.
— В жерло вулкана Авача плевал?
— Нет, не восходили.
— Все равно — счастье.
— Счастье.

Белорусский журнал

Дома в детстве выписывался журнал на белорусском языке. Его читала мама. Я всегда думал, что вот дед по матери из Белоруссии, и мама, чтобы не забыть родную речь, специально читает журнал на языке детства. Сядет в уголочке и водит пальцем по словам слева направо с трудом припоминая странные буковки. Я уже совсем забыл, что это были за слова, да и сейчас не вспомню название этого журнала. Что-то совсем для женщин, что-то совсем обычное. Работница и селянка что ли, но на белорусском.
Еще в журнале были выкройки, и мама их вынимала и бережно разглаживала утюгом, а потом всю ночь сидела у швейной машинки или у оверлока и строчила какие-нибудь новые брюки или костюм из черного шерстяного материала в полоску. Иногда выходили кепки, такие серые, козырькастые кепки из польтовой ткани. Их можно натянуть на самую макушку и закинув голову наблюдать, как где-то в ночном небе мчится через холодное космическое пространство спутник-шпион, разнося на все окрестности радиосигнал о расположении вражеских войск.
Помнится уже с шестого класса мне школьную форму не покупали. Мама брала на торговой базе синий, с фиолетовым отливом материал, доставала из-под дивана выкройки из белорусского журнала и шила мне костюм, то и дело вызывая на примерку и прокалывая до кожи легкую ткань острыми булавками.
Потом в школе все ходили и показывали на меня пальцем. Не потому, что костюм был плох. Костюм был очень даже хорош. Сидел на мне, как вторая кожа, карманы поражали глубиной и просторностью. Просто он отличался фасоном и цветом от костюмов остальных учеников. И даже один раз подошел завуч и сказал, чтобы я не тушевался, что я могу ходить в этом костюме в школу.
Дальнейшая судьба костюмов обыденна. За мной вещи обычно донашивали младшие братья. Наверное со временем костюмы так износились, что лежат теперь где-нибудь в кладовке, из которой их достают дети только при поездке на ловлю искристого пятнистого гольца — жителя горных Камчатских рек.
Вытащишь такую тристаграммовую рыбку на яркий белый ноябрьский снег и наблюдаешь как она выделывает кренделя: то подпрыгнет на метр вверх, то затаится в колких снежинках, то запляшет на хвосте, как пьяный пэтэушник, борясь за свою рыбью жизнь, борясь за право отложить икру где-нибудь в верховьях, за право перезимовать в глубоких предгорных водоемах. А десятилетний костюм детям не жалко: набьют карманы крючками и грузилами, измажутся хорошенько в рыбьей чешуе, опутаются с ног до головы леской.
Только остается заметкой на внутренней подкладке вышивка С.Х., сделанная когда-то мамой на белорусском языке, потому что костюмы раньше раз в месяц сдавали в химчистку. Отец заводил оранжевую Ниву и сквозь снежные заносы вез костюмы в зеленых чехлах на Силуэт, где сдавал их толстой приемщице Рае, которая надевала белый халат, как в поликлинике, хотя была всего лишь в химчистке.

Осмоловская

Приехал на конференцию ученых в Нижний Новгород, а мне в буфете говорят:
— Ну и как тебе Осмоловская.
А я подумал хорошенько:
— Да никакая она, Осмоловская, полный ноль, абсолютно ничего в дисциплине не понимает, а все туда же, хвостом крутит и норовит пролезть в первые ряды.
— Ну как же, ну как же ведь все про Осмоловскую говорят, что она приятнейшей души человек, образованнейший педагог и блистательный ученый.
— Да никудышный она ученый, рвань подзаборная а не ученый, — раздухарился я,
— Ни статьи, а промокашки, ни научные исследования, а ужасы, — развернулся и ушел из буфета с бутербродом в руке и томатным соком «Наш сад» подмышкой.
А потом уже вечером я узнал, что этих Осмоловских две. Одна блистательный ученый, а другая нонсенс. Я думал о нонсенсе, а все твердили о блистательной.

Махорка

Когда мне было восемнадцать лет, я не курил, но как-то у деда не было чем дымить, и он полез куда-то под дом, где из-за вороха газет, промасленных и жирных (наверное в них заворачивали детали от Запорожца) достал какой-то то ли сверток, то ли кисет из мешковины, из которого вытащил  коричневый порошок крупного помола. Он уселся на ступеньки веранды и как-то даже радостно повел руками в разные стороны, словно приготовился к чему-то чудесному и прекрасному.
— Эх, махорка, махорочка, — вздохнул дед и щедро насыпал порошок щепотками в ловко завернутую им козью ногу.
— Вот, — сказал он, — с самой войны тут лежит, — и дунул синюю струю в кошку Мурку, которая зажмурилась, но не убежала.
Я недоверчиво взял махорку из кисета и принюхался. Мне казалось, что если что-то так долго лежит, с самой войны и возможно эту войну прошло, то должно отличаться необычными свойствами, но запах был обыденный и даже противный.
В этот день я первый раз закурил. Я не мог отказать себе в том, чтобы хоть так приобщиться к истории. Всю оставшуюся жизнь я рассказывал друзьям, что сначала выкурил военную махорку, а уже потом сигарету.
И только много позже, когда я эту историю напомнил деду, то он сказал, что это была не военная махорка. Просто её завезли в сельпо и он купил по памяти. Захотелось вдруг махры через сорок лет.

***
Уже половина людей здоровается со мной на Вы.

Бес

Когда я влюбился в Лизу, уже знал, что в ней сидит бес, хотя вся внешность её и все одеяния были обыденными: рыжеватые, слегка подкрашенные волосы, большие красные губы и мягкий вздернутый нос. Угловатое лицо с выпирающими скулами, по которому уколами рассыпаны веснушки. Она стояла у колонны, когда я подошел и самостоятельно представился, хотя никогда этого не делаю, все жду, что меня познакомит какой-нибудь друг, или приятель, или приятельница. Здесь же меня впервые в жизни захотелось познакомиться самостоятельно, хотя заочно я Лизу знал по институту, но вечно путал ее фамилию. Вот и сейчас вместо Белой назвал Черненькой, но Лиза от этого только заулыбалась. Ее еще никто не называл Черненькой, и потом, уже когда мы сблизились настолько, что часто коротали совместно время, я называл ее Черненькой, и это был только нам известный пароль, который не был понятен никому.
Когда я подошел в колоннах, мы сразу поехали в дом в пригороде, я даже не купил вина и сыра. Так мы и жили почти три недели и из дома не выходили, только выбегали за вином и сыром, а картошка и так наличествовала. Надо сказать, что дом был бесовским: забрызганный грязью потолок поверх потускневшей извести, обои кусками свисающие сверху до самого пола, прожженный сигаретами линолеум. В туалете унитаз не привинчен к полу и стоит на ржавом поддоне, в ванне сидят тараканы и пьют воду.
Мы с Лизой жили вдвоем, но каждый вечер стали собираться Лизины дружки: верхолаз-мойщик окон Степан, бендеровка чернобривая Ася, безработный директор по рекламе Иосиф Леонидович, программист игральных автоматов Бехтерев.
Они приносили жгучее красное вино и напивались так, что уже к трем часам бежали за новой порцией в гастроном, а потом обсуждали тайны бытия. При этом каждый из них имел на все свое мнение, обычно приводившее к тому, что ниспровергались все авторитеты в области литературы, изобразительного искусства, скульптуры и религии. Особенно доставалось религии. Однажды они хотели устроить дартс из иконы, но я у них взял ее и поцеловал крепко, а потом перекрестился. Они все засмеялись. Особенно усердствовал Иосиф Леонидович.
У него и программиста Бехтерева были бесовские метлы — моторные дельтапланы. Каждый вечер они летали с Лизой над домом и раскидывали вниз голубям остатки нашего и так скромного стола. После полетов Лиза всю ночь мучилась кошмарами.
Я пытался поломать дельтапланы. Взял ночью тесак из кладовки, надел резиновые сапоги и джинсовую куртку и пошел попыхивая сигареткой к дельтапланам в другую комнату, но когда я уже почти поднял тесак, чтобы рубануть им упругое парусиновое крыло, проснулся верхолаз Степан, выкрутил у меня орудие вредительства, и устроил крик. Поднялись все подельники и стали решать, что со мной сделать. «Отрезать уши» — кричала бендеровка. «Ввинтить болт» — вопил Иосиф Леонидович. «Кастрировать» — предлагал Бехтерев. Но тут выбежала Лиза и схватила меня, но все стали ее стыдить, а я вопил: «Лиза, сходи в церковь, очисти себя от бесов», — и Черненькая согласилась.
Рано утром 10 декабря 200* года мы двинулись в район Пушкинской площади, где вышли из метро наружу и еще метров двести шли в сторону Кремля, пока нас не встретил старый мой приятель Родион, бывший поэт и участник церковного хора. Он должен был познакомить нас с отцом Гавриилом, что и произошло сразу после литургии, которую Лиза отстояла. Отец Гавриил походил на католического кардинала. Сухое изможденное лицо, заостренный нос. Был он схож с тонюсеньким деревом, на которое по недоразумению натянули рясу. Отец Гавриил сказал, что очистка от бесов запрещена православной церковью, и он не может провести обряд.
Мы шли с Лизой домой и плакали. Я сжимал ее ладонь своей ладонью. Сердце мое разрывалось на части, но я не мог ничего сделать, не мог ничего изменить. Жить в этом бесовстве я больше не хотел и съехал на свою квартиру в Люблино. Черненькая же еще не раз назначала мне встречи, но я не являлся на них, а однажды кто-то мне разбил ночью стекло и в окно залетел голубь. Пего-черная птица вышагивала по моим книжным шкафам и человеческим голосом разговаривала со мной, пока не приехали брат, мама и папа и не спасли меня.
Год назад на Арбатской станции я встретил Степана, который рассказал, что Черненькая родила от меня девочку и уехала к маме в Брянск. Господи, где этот Брянск?


Волжская защепка

В понедельник директор Федор Петрович потребовал футбольную команду Банка в овальный, обитый красным деревом кабинет, залитый из громадного окна во всю стену ярким режущим светом, и сказал, что ЕвропаКредитСвисБанк вызвал нас на спортивный поединок и что сейчас должно решиться мужики мы или нет.
Когда Федор Петрович нас собрал, то сказал, что враг хитер и коварен, обладает двумя равноценными составами и профессиональным вратарем, но мы его победим, потому что у нас есть Волжская защепка. Волжская защепка — это когда вся команда стоит сзади, вперед не ходит, нет нападающих или он один, остальные защитники и вратарь. Мы должны стоять у своих ворот и выпинывать мяч на удачу вперед, где будет барражировать наш единственный форвард. Он должен в одиночку обыграть всех противников и забить гол.
Федор Петрович нарисовал на доске схему, где четыре человека стояли в своей штрафной, а нападающий находился у ворот ЕвропаКредитСвисБанка. Еще мы смотрели кино про куйбышевские Крылья Советов, которые изобрели Волжскую защепку. Благодаря этой тактике они обыгрывали Спартак Москва, Динамо Киев, ЦДКА, а один раз одолели прилетевший к ним по обмену мадридский Реал. Федор Петрович был тоже из Куйбышева и очень гордился своими земляками, применявшими столь устрашающее оружие для своих врагов.
Директор направлял правую руку к стене, где висели грамоты, сертификаты и лицензии, принадлежащие нашему Банку, и требовал, чтобы мы не посрамили честь Банка и лично честь президента Дюбель Елены Сергеевны.
На тренировках у нас все получалось. Мы забирали в своей штрафной мяч у воображаемого противника и через все поле закидывали его нападающему. Тот ловко обводил деревянные стойки и издевательски левой ногой со всей дури запинывал мяч в ворота мимо вратаря противника, изображал которого я. В итоге мы забили пять мячей, а стойки один.
В субботу мы выехали на машинах в Лужники, прихватив болельщиц с флагами и трещотками, которым купили ящик шампанского. Нам приобрели желтую форму фирмы Адидас и новые кожаные мячи для мини-футбола. Мы первые вышли на поле и полчаса разминались, потому что знали, что соперник очень силен.
По свистку судьи начался матч, но оказалось, что соперник знал о нашей Волжской защепке (как это случилось?) и тоже устроил Волжскую защепку. Все стояли напротив друг друга и не пересекали середину поля, а мяч так и застыл в центре. Если бы не наши одинокие нападающие, то никто бы его и не трогал. Форварды же что-то пытались сделать, но у них ничего не получалось, потому что в одиночку против четырех защитников и одного вратаря ничего сделать невозможно. И первый тайм и второй закончился вничью 0-0, потому что все стояли в защите. Тогда в овертайме Федор Петрович по громкоговорителю сказал бежать всем вперед. Мы понеслись вперед, и ЕвропаКредитСвисБанк рванул вперед. Овертайм закончился со счетом 10-10, а в серии пенальти мы победили.
Если бы не Волжская защепка нам никогда не удалось одолеть столь грозного соперника. Мы все качали Федора Петрович, а девочки-болельщицы облили его шампанским.