Алитература

Али был моим товарищем. Моим ровесником. Таким же грузчиком. Монтировщиком сцены. Ну может чуть старше, на полгода, или год. Какая разница? Мы сдружились сразу. Тетка Каролина привела меня в оперный театр, где сама трудилась прачкой. Устраивать на работу. Бригадир монтировщиков, старый морщинистый дядька с волосатыми, усеянными блеклой татуировкой граблями затянулся Казбеком. Выпустил дым колечками. Хитро прищурился. А сколько лет пацану? Шестнадцать. Не рановато ли тяжести таскать? У нас декорации доху... много весят, сама знаешь. А надорвется, грыжу заработает, инвалидом станет, кому отвечать? Да он сильный. Не смотри, что худой. Ладно. Иди в отдел кадров, пусть заполнит анкету, скажи, что я не против...
Работа в монтировке – самое первое, самое главное, с чего начинается театр. А вовсе не с вешалки. Впрочем, вешать кулисы и мягкие декорации, всякие задники, арлекин и прочие атрибуты сценического офомления тоже приходится часто. А так ставим помосты, громоздим друг на друга фальшивые утесы, скалы, замки, крепости, тюремные камеры. Среди всего этого хаотического безобразия расхаживают оперные певцы и певицы. Толстые, старые, со страшным гримом на лицах. И поют, будто они молоденькие и тонкие в талии. Нет, все-таки искусство оперы это странная штука. И почему оно мне так нравится? Завораживает?
Я заболел оперой лет в двенадцать. Хорошо помню тот летний день. Мы с матерью и братишкой шли по улице, как вдруг мамка вскрикнула, всплеснула руками и припустила, бросив нас недоумевать. Догнала идущую впереди худенькую невысокую женщину, развернула к себе и ну давай ее обнимать и целовать. Двадцать лет не виделись. Тетка Каролина нам не родня. Просто старинная мамкина подружка. Вместе ходили на гимнастику в школе, вместе занимались танцами. Каролина не настоящее ее имя. Родители назвали ее смешным цветочным имечком. А в тот год, как она вернулась в город своей юности, мы посмотрели в кинотеатре какой-то фильм, не то американский, не то английский. Там главную героиню и звали Каролиной. В общем, не помню, кто первым в нашей семье назвал мамкину подругу Каролиной, но так она и стала проходить у нас под этой кодовой кличкой.
Леди Каролина была старше мамы на несколько лет. После школы уехала из города, поступила в театральное. Много лет играла мальчиков, пионеров-героев, Малыша в сказке про Карлсона, в общем, специализировалась на репертуаре инженю. Инженю, инженю, я с тобой не поженю...
Вышла замуж. Недолго. На фотографии с первым и единственным мужем, солидным взрослым мужчиной в очках и пиджаке Кародина смотрелась некрасивым, худючим мальчишкой с короткой стрижкой. Ничего женского. Ничего гладкого. Даже сисек почти не видно. Нет, к пенсионному возрасту, актрисы ведь рано уходят на пенсию, она приобрела какой-то женский шарм. Может он и всегда у ней был. Нет, не на сцене, где она скакала на деревянной лошадке, размахивая сабелькой Мальчиша Кибальчиша, а вне стен ТЮЗа, где и прошла ее карьера. Не знаю. Не видел ни одного ее спектакля. В детстве мы часто ходили и в ТЮЗ, и в кукольный театр. Но Каролина-то работала в другом городе. В другом ТЮЗе.
Как оказалось, случайная встреча на улице после двадцати лет разлуки, была вовсе не случайной. Разве что-нибудь бывает случайным? Даже то, что я рассказываю сейчас Вам. Тебе. Не знаю, как обращаться, натыли, навыли? Мы ведь только познакомились с Вами. С тобой? Ну пусть будет с тобой. Хотя на брудершафту не пили еще ни разу. Ха-ха!
Каролина...  Ах, да! Она вышла на пенсию. Вернулась в свой город, устроилась в оперный театр. Прачкой. Мы стали часто бывать в ее однокомнатной квартирке в центре города. Она нередко приходила к нам на окраину. Жилище Каролины было жеманным и артистичным. Настоящая богема. Ничего подобного я не видел до той поры, когда мы в первый раз переступили порог ее дома. Театральные шторы на окнах, по западному, как в крутых французских фильмах интерьер. Ничего советского в обрамлении одной единственной комнаты. Тахта и напольный торшер. Изящная пара кресел. Персидский ковер не на стене, а на полу. Повсюду ассиметрично развешаны непонятные картины. На кухне было попроще. Но и там нас ждал сюрприз – нарисованный театральным художником портрет Каролины в чем мать родила, глаза все время приходилось отводить, благо изображена она была со спины, сидя на полумесяце с лицом в профиль. Это не было серьезной картиной в тяжеленной раме. Просто дружеский жест на память. Акварель на бумаге. Рядом с рисунком господа актеры оставили свои шутливо-блудливые заметки. Наверное, это было на прощальной пирушке по поводу ухода Каролины на пенсию и отъезда домой.
Но надо сказать, что изображение было даже очень недурственным и смачным. Особенно художнику удались ягодицы и острый носик.
Учась в музыкалке я изо всех сил полюбил классическую оперу. А тут такой шанс. Можно сказать, почти родная тетка работает в опере. С двенадцати лет я зачастил к ней в гости. Среди дня забегал в оперу через служебный вход. Меня уже все вахтеры знали и пускали без вопросов. Дверь в прачечную всегда была распахнута. Каролина заправляла в огромные стиральные машины сорочки, камзолы, пантолоны, платья и расшитые золотом мундиры. Рядом на веревках сушилось чистое белье. После каждого спектакля все костюмы надо было перестирать, отгладить. И как же потели господа артисты! Особенно балетные.
Каролина улыбалась мне. Девочка со сморщенным, как печеное яблоко, лицом старушки. Она угощала меня шоколадным пирожным и черным кофе. Натуральным, не растворимым, сваренным тут же на маленьком примусе. Мы болтали о всяких важностях. Это было так восхитительно, когда взрослый человек с тобой на равных. Без высомерия, или снисходительного покровительства. Мы говорили с ней о литературе, музыке, о гении Моцарта, о злодействе Сальери. Потом она заканчивала работу и мы шли гулять по городу. Иногда забредали в кафе, или в кино на умный фильм. Непременно западный! А по вечерам я каждый день приходил в оперу снова и снова. В первый раз Каролина за руку отвела меня на «Севильского цирюльника», познакомила с вахтером. Провела через служебный вход и оставила на балконе смотреть мой любимый спектакль. У нас дома был «Цирюльник» на трех пластинках в исполнении актеров Большого театра. Я мог слушать эту оперу часами. Прослушаю один раз, и снова ставлю на проигрыватель первую пластинку. За ней вторую, третью и так по кругу. А еще я любил лепить из пластилина героев оперы. Розину, Фигаро, Альмавиву, доктора Бартоло, Базиля и стражников в испанских кирасах и шишаках с алебардами.
Так, с двенадцатилетнего возраста целых два года подряд я каждый вечер пропадал в опере, проходя без билета через служебный вход, как племянник Каролины. И уже знал весь наш репертуар наизусть. И даже мечтал, что когда вырасту, стану сам писать оперы. Не правда ли, забавные мечты случаются у детей?
Али был моим товарищем в монтировочном цеху. Это был первый живой нацист, встреченный мной в этой жизни. Его отец, пожилой мусульманин, загорелый, беззубый плотник-татарин работал в той же опере и колотил декорации по эскизам художника. Мама Али, по всей видимости, была русской женщиной. Иначе от кого бы он унаследовал светлые волосы, белую кожу и голубые глаза? Отец звал его Алишка. Сам же мой дружок предпочитал представляться Алеком. Или, иногда, по настроению, Олегом. Был без ума от всего нацистского, черных эсэсовских мундиров, немецких военных маршей, солдатских песен. И где только он их находил в самый расцвет советского времени? Умом я понимал, что так любить все немецко-фашистское не хорошо, что это настоящее ****ство. И мои деды воевали с Гитлером. И пожилой отец Алишкин, наверное, тоже. Во всяком случае, мог. С виду он был лет на двадцать старше моего папы. Так что вполне мог из автомата строчить по фашистам меткими смертельными очередями.
Но все сомнения улетучивались, когда мой приятель затягивался очередной сигаретиной «Космос» и улыбался во весь рот. Мне было, откровенно говоря, наплевать, по-настоящему он фашист, или только придуряется. Возможно, для него это была не просто игра. Хотя кто его знает? Глядя в его васильковые очи, слушая разглагольствования о сравнительных характеристиках танковой брони у «Тигров» и «Пантер», у меня однажды мелькнула мысль, а не вселилась ли в тело Олежки душа какого-нибудь танкиста из дивизии «Викинг», или «Дас Райх»? Если предположить, что его папашка поджег коктейлем Молотова фашистский танк, а потом расстрелял выскочивших из горящей машины танкистов, а один из них был точно таким же белобрысым пацаном с двумя дырками в черепе, сквозь которые словно бы чистое небо виднелось? У одного из писателей, у кого точно не помню, я почерпнул эту метафору насчет просверленных дырок в голове и неба. Так он, наверное, хотел подчеркнуть голубизну зрачков своего героя...
У Алека действительно был истинно арийский облик. Характер нордический. Голубоглазый блондин. Красавчик.
И вот когда бравый советский солдат положил из автомата трех объятых пламенем фашистов, он подошел к их распростертым телам, чтобы добить, если те были живы. В этот момент совсем молодой парнишка без шлема, золотые кудри развевались на ветру, раскрыл глаза. Он еще успел сбить пламя с комбинезона, катаясь по земле, прежде чем его подстрелил Алишкин батяня.  В этот последний миг их взгляды встретились и соединились...
Почему мне вдруг представилась эта картинка однажды, когда Олег в очередной раз стал рассказывать мне о бронебойных снарядах, о ходовой части танка, о тактике наступления, схожей с внезапными атаками кавалерии? Не знаю...
Просто вдруг так явственно и отчетливо увиделась эта картина...
Без малого двадцать лет после войны не было детей у Алишкиного отца.
Сколько нужно времени, чтобы вернуться на землю? Из ада... чистилища... оттуда, куда мы уходим внезапно?

12.04.2010 г. Полночь