Уже деревья отцветали...

Уже деревья отцветали,
и отпевал весну скворец,
и листья клёна трепетали,
предчувствуя весны конец.
Хоть мы не жители Канады
и чужд сироп кленовый нам,
себя мы убеждаем – надо
припасть к заветным родникам,
что поят допьяна водою
в тени задумчивой листвы,
и через терние травы
тянуться молча к водопою.
А ведь он где-то есть, мой лес,
зовёт сорваться с отчих мест,
легко с веригами расстаться,
добычей ветра сразу стать,
закрыть глаза и оказаться
в своём лесу, и там искать
свою постель под сенью дуба
на дёрне мшистом и негрубом,
свой хлеб на ягодных кустах,
своё вино в речных местах,
своих друзей среди поющих
пернатых птиц над головой,
зимой притихших, а весной
гнездо трудолюбиво вьющих.
Вот-вот сорвусь я, непутёвый,
с гнездовий каменных моих,
как листик трепетный кленовый,
на крыльях ветра слюдяных
взлечу, взлечу быстрее свиста
и, словно девочка Алиса,
без проволочек и мытарств
ворвусь в чуднейшее из царств.
Здесь лучше всё, но всё иначе:
здесь не найти прямых углов,
здесь зверя след – молитвослов,
и ствол сосны смолою плачет,
и пень – как вечности дневник,
и лешим кажется лесник,
который даст на все вопросы
один-единственный ответ,
но вряд ли сможет за сто лет
закончить монолог несносный,
что так похож на приговор,
как сосны, правильный и вечный,
как тракт унылый, бесконечный,
что тянется от самых гор
до субтропического пляжа,
где в идиллическом раю
потеют те, кому не важно,
что я жары не признаю,
особенно в начале лета,
и наплевать мне на загар...
Лесник погасит сигарету
о голенище сапога,
а наш всё тлеющий костёр
о чём-то нам напоминает
тем, что никак не догорает,
как наш неспешный разговор.
И всё же время расставаться,
закончен сон – пора домой,
а соснам надо оставаться,
чтобы лелеять свой покой –
и сапоги блестят росой.