Эпитафия пивному ларьку

На месте этом был ларёк когда-то.
Здесь водянистым пивом угощали
за двадцать две копейки – жигулёвским.
Через канаву вечную и грязь по доскам
припасть к тому источнику бежали,
покинув коммунальные пенаты,

похмельные жильцы из подворотен
домов ближайших и дворов, а также
потрёпанные улицей бродяги.
Здесь все несчастья, склоки, передряги
топились в пиве, и старался каждый
себе внушить, что дух его свободен,

а плоть жива. И странным показаться
непосвящённому мог тот порядок,
который в очереди трепетно хранили
пришедшие, а если подходила
вдруг женщина и становилась рядом,
то ей не позволяли дожидаться,

когда придет её черёд. Напротив,
по-рыцарски вели её к окошку
и, наслаждаясь истины моментом,
великодушно позволяли этой
достойной даме получить немножко
напитка счастья. Взяв ее под локти,

небритый Ланцелот галантно правил
ей курс на пятачок, где был гранитный
обломок неизвестной цитадели,
служивший здесь столом. На них глядела
вся очередь, а те, кому не видно,
догадки строили о соблюденьи правил

и громко одобряли. Было можно
в той очереди встретить баритона
из Мариинки, то есть бывшего, который
теперь в церковном распевает хоре
и пропивает все, что нажито законно
на гребне славы. Был там и художник

из молодых, непризнанных талантов –
под бородой нечёсаной улыбка
лукавого суфлёра, что в спектакле
сам не играет, да и выйдет вряд ли
в финале к рампе, но зато ошибки
он не пропустит ни одной, ведь сам-то

текст пьесы знает наизусть. Там были
два урки, на сто первом километре
не усидевшие, что ныне обитали
на Лиговке в заброшенном подвале.
На кисти одного, как дань поветрий
высокой моды, красовалась стильно

татуировка, что изображала
двуглавого орла, и птицы этой когти
сжимали ключ, быть может, от темницы
или от рая врат. Опохмелиться
звала душа, и белое от злости
его лицо одну лишь выражало

тупую муку. Но совсем иначе
его напарник вел себя, беззубый
и весь в морщинах словно черепаха.
Он балагурил, матерился, плакал
и у соседей нагло клянчил рублик.
Но самым страшным был там старый мальчик,

фарцовщик, наркоман и алкоголик.
Он финский нож в кармане модных джинсов
все теребил и в поисках скандала
его тащил на свет – рука дрожала
от ломки и последствий лихоимства.
Он скоро сядет, а когда на волю

спустя два года выйдет, то зарежет,
по слухам, четверых или троих прохожих
как жертвенных овец, отдав их души
тому, с которым он всегда был дружен,
и ножик, говорят, с ним будет тот же,
а может быть, и джинсы будут те же.

Кого там только не было! К примеру,
там можно было встретить инвалида,
что всю войну прошел до самой Праги,
живым вернулся – не домой, а в лагерь,
где ноги и оставил. Можно видеть
там было отставного офицера,

допившегося так, что в каждом встречном
он видел нерадивого солдата.
Наверно, стоит вспомнить музыканта
с распадом личности, что очень элегантно
пил пиво с политурой, а Довлатов
ему вещал о жизни скоротечной.

Командовала пивом баба Лиза,
царица кранов, королева кружек,
лицо бесполое в прокисшем полумраке
окна раздачи. Спорили до драки
по поводу того, кто смог бы мужем
ей стать всего на час, но даже приза

в размере двух бутылок не хватало,
чтобы набраться смелости. А впрочем,
она была способна осчастливить
бесплатной порцией нуждавшегося в пиве
студента, колобродившего ночью
в общаге, что была в конце квартала.

Ее уж нет, как нет ларька пивного,
как многих нет из тех, что хмурым утром,
взалкавши, ждали перемены в плавном
течении времен, и мысль о главном
не оставляет здесь ни на минуту:
как мало надо, чтобы быть… как много…