44. Стать любовником миледи. Фрагм. романа

   (предыдущий фрагмент романа: http://www.stihi.ru/2010/03/31/8699
         
...Что-либо было поздно уж поправить.
– Впустите, Кэтти! Не люблю копух!
    Иль вам сегодня изменяет память?
– Да, леди!  Мы летим быстрее мух.
– Вам, Кэт, бай-бай! А вас  –  прошу,    мой друг!

    Едва ли чем в ночи себя обяжем,
     коль будем откровенны и без слов…
Бесстыдством леди так обескуражен,
что сходу потрясён был до основ,
Шарль всё ж не походил на сибарита.

Не нужен стал  союзник-темнота,
и д’Артаньян вошёл в альков открыто.
Хватательный рефлекс в нём – без лимита;
в намереньях и взоре – прямота.

За стенкою слезами заливалась
ревниво Кэтти, ибо гость опять
(с желанием активным повторять)
хозяйке демонстрировал не вялость...

...Дух Шарля исцелён был не за миг,
но мстить он расхотел. Ещё целебней
для Шарля стал пир плоти на двоих.
Герой от счастья на седьмом был небе.

Любили наконец-то самого
его как д’Артаньяна, а не графа.
Любили страстно-страстно, словом, вон
не выставят, а лишь простонут: браво!

Отдавшись сладострастнейшей возне,
герой воспринимал всё, как во сне.
Расклад событий был невероятным.
Настрой вдовы казался толерантным

настолько, что гость путался: где страсть,
а где аванс наёмному бретёру.
Гасконец и без слов мог быть горласт.
Найдя в мадам постельную сластёну,

любовник целиком попал под власть
красотки пылкой. К каждому их стону
(а чаще это был совместный стон)
примешивался новый, но на тон
сильнее или чувственней по ходу…
             .             .             .
...Как быстро Ревность делает погоду,
коль в сердце оскорблённом взвоет зверь!
Субретка, дикой ревности в угоду,
тигрицей     яро бросилась на дверь,
настроена решительно серьёзно.
Дух оскорблённой гордости стервозно
подзуживал: ворвись-ка, мол, проверь,

на что способен твой кумир-предатель!
Какой разоблачитель иль каратель
в ней мог бы проявиться, дай она
свободу чувствам мести –  сатана

лишь знает.  Но Господь      сдержал     порывы
дурной разоблачительницы, мол,
и    этой    жертве вашей – путь прямой
вновь на алтарь любви, коль не сопливы

и в изъявленьях чувства терпеливы,
и не хотите, будучи живой,
чтоб свет любви для вас предстал бы тьмой.

Какие тут уж страх и этикет!..
...Сколь ни были в аффекте аппетитны
на вид плоды ревнивой мести, Кэт,
царапнув дверь разлучницы-ехидны,
по счастью, осознала, что погибнет.

Иль скажет Шарль любви навеки «нет»,
и потеряет напрочь Шарля Кэт.
Неврозы полуночные  –     враги     дня,
который мудренее, он же – свет.
           .             .             .
Известно, что, не будучи фригидна,
на многое готовая пойти,
миледи, чисто ангел во плоти,
гасконца,    как ни в чём и не бывало,
в постели приняла и обаяла.

Им, для кого Амур был кадровик,
восторгов перепало на двоих
любых телесно-чувственных навалом.
Но вот пора восторгов миновала.


Расплатой за любовные труды
усталость зрела в чувственных препонах.
Чтоб не уснуть у дамы на груди,
как плотно насосавшийся ребёнок,
спросил, зевая, но прикрыв глаза,
изрядно обессиливший любовник –

ведь не молчать же, вот он и сказал,
мол, не до графа:    век    бы не слезал!..
Так он сказал, когда ей надоели
излишества самца на женском теле,

когда, перевернувшись поперёк,
она, совсем свихнувшись на дуэли,
спросила у любовника в постели,
нашёл ли он какой-нибудь предлог,
чтоб завтра вызвать графа и умело
так вздрючить, чтоб навек мерзавец слёг?

Миледи отлегла от пофигиста:
её достал его шутливый тон.
Ей показалось: что-то тут нечисто.
– Вы случаем не струсили?                – Пардон!

   Но так ли виноват граф в самом деле,
   как вы его представить захотели?
– А что ещё должна я захотеть?!
   Меня он обманул – его ждёт смерть!

– И нет ему прощения?                – Мой, витязь!
   Похоже, что вы, всё-таки, боитесь!
Гость посерьёзнел: – Вовсе всё не так!
   Но коль в судьбе его пошло всё сикось
    и накось, то, считайте, граф – мертвяк!

Мадам, смягчившись, после жутких пауз
вновь сдвинулась в объятья молодца:
ей нравился послышавшийся пафос
в уверенном решении самца.

Любовных не чураясь вновь занятий,
но плюнув на разумный политес,
гасконец, разомлевший от объятий,
почувствовал моральный перевес

над собственным соперником и сладко
возлюбленным себя враз возомнил.
И, стало быть, теперь пойдёт всё гладко
у них с мадам: любовь и миру – мир.

И некуда спешить уже с оглядкой.
На первое – любовь. И страсть – гарнир.
Лишь жаль всех     конкурентов    по-порядку
с поникшими натурами проныр.

Груз прежних опасений безучастно
с души откинув, словно схоронив:
– Вы  любите  меня? – спросил он страстно,
а сам уже     поверил     в этот миф.
   
Но взор молил: ну, что ж вы, говорите!
Ответить, даже глазом не моргнув,
нетрудно после междометья «уф»:
– О, да! Вы бесподобны, мой воитель!

    Об этом поворкуем, не спеша,
     когда дуэль      пройдёт      уже, наверно.
Наивного влюблённого Душа
всё больше тяготела к откровенью:

– Теперь, когда уже наверняка
    сам знаю, что любим я вами страстно,
    мне хочется душевный снять накал,
    очиститься. Пусть всё уж будет гласно...

          (продолжение следует)