поднадзорная

Нас всех посадили в камеру,
мы не носим ожерелий, бархата.
Каждое утро я пишу письма,
у круглых окон смирно сидя
(иначе тут нельзя, иначе - взорвешься,
я знаю это, я видела звёзды,
говорят, это внутренности одного брата,
и все боятся стать также разрозненными).
Я тихо,тихо,тихо... пишу о пустоте волнами.
морские звезды - в небе, они напоминают бездомных.
Разве есть у облаков - дома?
Вот я тоже думаю, нет,
мне их жалко, ведь я у окна,
значит в доме, с обедом из котлет,
хотя редко нас ими кормят.
Мне здесь спокойно, хоть давят сильно.
Спать - ровно в девять,
встать - в семь с половиной.
Я смотрю из окружности - и вижу пространства,
над ними парение голубя,
серые тучи с запада.
Нас заставляют не думать:
приходят утром, с закатанными рукавами,
набирают в шприц жидкость,
протирают предплечье ватой -
и под кожу.
их лица все схожи,
одинаково вытянутые,с большими глазами.
Нас всех выгоняют в воскресенье на луг,
а они сидят в стороне, поглощают мух.
А в здании пусто - оно как клетка
после смерти жившей в ней канарейки.
Пуста, не шевелится дыханием зверя,
мы сидим в поляне и молчим - беседы
у нас под запретом.
Когда мы вернемся, все вместе, в столовую,
все накрыто к еде - в мисках порции здоровые.
Вероятно, они нас кормят мышами,
я видела, как они их крошили в суп,
слышала писк перед смертью сдаваемый.
Вечером я сижу и рисую,
они позволяют мять души.
Я фломастером вожу линии -
изображаю лужи,
берег которых мне вовсе не нужен.
Мне нужно лишь пить, есть и смотреть.
За окном - серая скатерть, зимой - метель.
Меня заперли, а я жалею камни.
По ним босыми ступнями
все ходят, или бьют каблуками,
им же больно, а я - немая:
язык на вчерашней неделе отняли;
завели на кухню, достали нож,
язык - в рагу, остальное - к Пасхе.
Не увижу начало лета
и на солнце мушиного роя пляски.