Глава 1

   Я смотрю на маску, лежащую у меня на столе, и думаю: как же все-таки это примитивно и банально: ассоциировать и воплощать величайшую тайну человечества в такой однозначной метафоре, заезженной, использованной и затертой до дыр, словно фото в старом номере порножурнала, которое уже не хочет даже случайно нашедший его около свалки подросток. Его имели все, и все его познали. До мельчайшей морщинки на глянцевой поверхности. И кто-то даже оставил свою роспись в углу, какое-то жирное, замысловатое пятно. Вот я сижу в своем кресле, в удобном, мягком, темно-красном кресле у пустого стола и смотрю на эту маску, которая белым пятном выступает из вечерних сумерек. И даже когда по лаковым ступеням спустится ночь, и даже если при этом я не зажгу свет – а темнота приносит мне почти физическую боль и я не могу обойтись без света, как и без человеческого общества в час вечернего мрака и тишины – я все же буду видеть белое пятно. Белое пятно на гладкой, отражающей круг настольной лампы столешнице. Все погрузится в темноту, а белое пятно будет светиться и выпивать меня ухмылкой прорези рта, щелочками глаз. Я загляну в них – и увижу ответ, и услышу его. А может, не сегодня? Пожалуйста, не сегодня!
   Было время, когда мир можно было описать простыми предложениями со знаками восклицания в конце. Это было в эпоху написания мной стихов из серии, которая кем-то была названа  «пейзажная лирика». Хотелось бы думать – в шутку. Так они называются и сейчас, так привык их называть я. Мне трудно объяснить – почему. Ведь я писал не о природе, не о ландшафтах. Но когда я видел гармонию цветов неба, видел колышащиеся верхушки тополей, слышал крики птиц и чувствовал дыхание ветра на лице, прилетевшего с невидимых просторов, где-то за границей моего бытия  – возникало состояние. Это состояние было тайной, хорошей, светлой тайной и я не мог рассказать о ней иначе, кроме как описав эту природу, это состояние самоуглубленности, погруженности во внутреннее ожидание от самого себя: «а что дальше?» - «а дальше – тишина». Но не гамлетовская – кровавая тишина руин и конца, которая воцаряется на полях сражений после того, как все устали от предательства своих чаяний. А тишина бесконечности. Тишина бесконечности истинной, которой некуда спешить, потому что в ней уже все есть. Я говорил с этой бесконечностью, я пытался вещать ей свои, микроскопические истины, и она не возражала. Только улыбалась тихо и немного иронично. Она слушала все, что я ей говорил. И вот, она стала…этим…
   Здравствуй, маска! Не открывай рот так нетерпеливо. Это почти секс, это интимнее отношений мужчины и женщины, которые нашли друг друга в порочных фантазиях, о которых никто не знает на работе и в родительском доме, и в компании ближайших друзей. Сейчас я надену эту маску – и выйду во двор, затем перейду улицу и направлюсь вдоль наклонившихся надо мной фонарей вглубь города, а  точнее – в его центр, где оранжевое сияние кружит ночные фантазии жаждущих экстрима и эмоций, где острота редких вскриков одних проходящих компаний смешивается с искусственным хохотом других, а случайные одиночные прохожие жмутся к домам и рвущая ночь музыка ухает из открываемой двери паба, выпуская пошатывающего юнца, выходящего покурить в свежий, ночной воздух. А воздух пахнет звездами. И если посмотреть вверх – боги мои! Если посмотреть вверх, то можно упасть туда, в эту мелкую крошку елочных игрушек, разбитых в Новый год, в год создания Вселенной. И думается: я вижу свет миров, каким он покинул светила миллионы лет назад, когда по земле бродили гигантские чудовища, а человечества не было даже в зародыше. Этот свет и эти звезды видели метеор, сотрясший землю и сметающий неповоротливых рептилий-гигантов, мучительную гибель мамонтов и неандертальцев, замерзавших во льдах кроманьонцев, они, эти звезды, звали Колумба, их считали майя, они перемигивались с кострами инквизиции, среди них летали ведьмы, в них плевали зенитки второй мировой. И все это ради того, чтобы упереться во взгляд какого-то пьяненького молодого человечка в белой рубашечке, который, дерзко выкинув окурок, смотрит на них перед тем, как вернуться к своему бокалу с пивом, и думает при этом, что «Светка хороша, зараза… вот бы ее… да только денег уже не хватит напоить, бля…». Неужели я становлюсь снобом? Может, так и должно быть. Особенно в свете модного ожидания апокалипсиса. Декаданс, прости господи…
   Я надену тебя, маска. Надену по одной причине. Только так люди смогут меня увидеть, а увидев – дать мне то, что поддерживает мою жизнь.
   Я надеваю маску – и внутреннее сияние моего сознания меркнет, успокаивается, начинает неравномерно пульсировать, подобно пойманной сетью рыбе. Оно бьется внутри маски, но уже не может выйти за ее границы. И маска оживает на моем лице, питаемая этим пульсирующим светом. Ее границы выбрасывают тонкие ветви (или корни), они, извиваясь, вонзаются в мою кожу щек и шеи, проникают все глубже, легкая щекотка, на грани зуда, боли от вторжения чего-то чужого в свой организм – и все, уже все. Затем я медленно, с наслаждением открываю ящик стола. Он выползает, словно издевательски высунутый язык. Адреналин захлестывает меня, глаза чувствуются как пульсирующие в глазницах свинцовые шарики, я начинаю прерывисто дышать. Кровь стучит в голове и звездочки вспыхивают в глазах, дыхание сначала замирает, а потом грудь требует еще больше кислорода, вдыхая на полную силу. Тело чувствует опасность и душа рвется из него – назад, во вчера, тормозит, упираясь, ход времени. В ящике стола я вижу старого знакомого – револьвер «Кольт». Блеск его ствола так материален… даже тот, кто сделал его, не понимал этой всеобъемлющей материальности. Теперь это не просто орудие убийства. Это – дверь. Это – выход. И это – запятая. Главное – верить. Верить и держать перед собой это ощущение непрерывности бытия. И все будет хорошо, все получится. Я заглядываю туда, за черту сиюминутности, за черту своего «я», поднимаю револьвер к виску, и, ощутив непередаваемый холод дула, смотрю на себя в зеркало, висящее напротив, в его правдивую и лживую вместе с тем плоскость, привыкшую констатировать, словно профессиональный юрист и хранить в архиве амальгамы каждое движение моей души. Минутная и часовая стрелка сходятся на цифре 12. Пора! Мой палец нажимает курок. Мысли взрываються золотистым дождем, на секунду я вижу тоннель, по которому лечу к белому, молочному сиянию.
   Закрывая за собой дверь, я немного задержался, вспоминая, не забыл ли я чего. Это уже стало автоматическим. Перед выходом на улицу я всегда «прочесывал» свою память, освежая события недавнего перерождения. Главное – не выглядеть странным при встрече со старыми знакомыми. Для этого достаточно было нескольких секунд – пока я доставал из кармана джинсов ключи. Замок щелкнул, и я подошел к лифту.