Максим Грек и др

  (из цикла)               


         МАКСИМ ГРЕК

Собирайся, Максим, на Русь!
Вероломны мы, но не трусь.

Встретим хлебом тебя да солью,
а проводим острожной болью

в гроб сосновый, оттуда  в рай.
Хочешь стать святым – приезжай!

               

    АЛЕКСАНДР ПУШКИН

Перед кончиною попросили морошки.
Город обегала! Съели пол-ложки,
улыбнулись в великом блаженстве и умерли.
Говорят, что были они самые умные
из людей на Руси. Оно и видно:
пожили со вкусом и сгибнули сытно.

               

        ФЕДОР ТЮТЧЕВ. 1850 г.

Дорога зимняя скучна.
Кругом снега, за полем поле.
Хотя бы шалая одна
ворона промелькнула, что ли!

Перечеркнула б пустоту
окрестности и жизни этой,
когда все время на посту,
но проку от служенья нету –

есть суета, напрасный труд
ума пытливого и сердца.
Ну, как на несколько минут
стихами тут ни разговеться?

Ни вспомнить и ни дописать
про майский гром и дождь проворный,
сломав казенную печать
на жизни  с дерзостью вороньей.

               
               
   ИВАН ЗАБЕЛИН. 1883 г.

               Иван Егорович Забелин, русский археолог и историк, почетный член
               Императорской Санкт-Петербургской академии наук, сын мелкого
               чиновника и внук сельского священника, создавал Исторический музей
               в Москве как этнографический (история и быт людей, населяющих
               Россию). В сборе экспонатов для этого музея принимали участие все
               слои населения - от царя до крестьянина.


Иван Егорович Забелин
на протяженьи многих лет
ведет дневник, где все о деле,
о чувствах ни полслова нет.

И вдруг переполох в тетрадке:
"А если на прощанье князь
два пальца протянул в перчатке,
то просто хам он отродясь.

Ведь даже Государь Музеем
не брезгует, а этот хам...
В перчатке, чтоб унизить злее.
Пришлось пожать. Куды уж нам!"

Забелин продолжает список:
"Икона поступила от...
А князь-то сам себя и высек -
пришел в Музей, почтил народ".

                               
    ВЛАДИМИР НАБОКОВ

                1

Порой фривольно сочинял,
но снобом был вполне английским:
подобных книжек не читал
и всей душою презирал
поклонников своих изысков.

                2

Еще он бабочек любил:
одних ловил он на стило,
других морил – и под стекло,
а третьих в банк носил. Зело
расчетлив был!

                3

И жил в гостинице всегда.
Менял костюмы, города,
профессии, привычки, речь,
и обустраиваться свеч
не стоило на трезвый взгляд.
Так Ной столетия назад
осваивал случайный брег,
но за ночлег держал ковчег,
не веря в прочность никаких
земных опор и дней людских.

               
               

     МАРИНА ЦВЕТАЕВА. 1918 год

                В Борисоглебском переулке, в нетопленом доме, иногда без
                света… Лестница темная, холодная,  перила донизу не доходят, и
                внизу предательские три ступеньки (Воспоминание о Марине
                Цветаевой.–  М.: Советский писатель, 1992, с.108).
       

Утянутая в рюмочку,
как юнкер, ремешком,
по темным переулочкам
гуляете пешком.

Вас не пугают выстрелы,
и всполохи ворон,
и чьи-то тени быстрые,
и крики им вдогон.

И в пролетарской ревности
прищур патрульных глаз
на пояс Вашей верности
домой не гонит Вас.

Так, стоит ли о лестнице
щербатой вспоминать?
Стихи назавтра вспенятся
и захлестнут тетрадь.



   ЛЕОНИД ДОБЫЧИН. 1936 год

Разбили. Раздраконили. Все ясно:
в романе очернительство и ложь.
Жизнь прожита бездарно и напрасно.
Не расстреляют – с голоду помрешь.

Иду – куда? – по набережной голой.
Смотрю – зачем? – на невскую волну.
Не вовремя веселый поднял голос.
Ну, что ж, почту молчанием страну.



    ИОСИФ БРОДСКИЙ         

Какая Божья благодать –
любовь, достаток, слава!
Ему бы жить да поживать,
а он твердил картаво

про странное стеченье сил
и про чужие сани,
как будто мальчика убил
и жаждал наказанья,

как будто стать счастливей мог,
писать сильней, когда бы
пошел судьбе наискосок
с конвойным по этапу.