Сны и видения. Ч. 25. Мрак

   Это снова был синий мир летающих пони. Я понял это только по островам, которые напоминали огромные грибы, поднимавшиеся на «ножках», сужавшихся к середине, высоко вверх, к синему-синему небу. На том, что выглядело как шляпка, раньше расли тропические растения и стояли бамбуковые хижины. Но теперь я смотрел на них снизу вверх. Присмотревшись, я понял, почему. То, что было раньше теплым океаном – теперь было болотом, огромным, до самого горизонта болотом, сетью усыхающих луж, засыпанных песком. Летающих пони, напоминавших своей веселой раскраской детские лошадки - качалки не было. Я лишь увидел несколько, лежавших в гнилой, темно-бурой тине, опрокинутых, их заносил песок, который кружился в воздухе, словно желто-серая туча, наводя мрак на все вокруг. Зеленый, розовый и желтый плюш этих лошадок был испачкан грязью. Даже яркое небо было затянуто серой тучей, старческий глаз одного из солнц мутно светился сквозь нее у самого горизонта, прорезая иногда багровыми, тревожными сполохами, его четкий белесой круг был огромным, словно солнце готово было проглотить эту землю. Царил тяжелый, мутный сумрак. Очертания горизонта расплывались в нем, стало холоднее. Острова были похожи на кости скелета, иссушенные и потрескавшиеся от ветра. С некоторых из них поднимались вверх и уносились холодным ветром струйки дыма, я увидел на них дымящиеся развалины догоравших хижин и обломки стволов пальм. Я стоял на коленях в грязи и оглядешись, заметил вокруг большое количество погруженных в болотную грязь скелетов и полуразложившихся тел. Стоял смрад, вызывавший позывы к рвоте. Я прикрыл нос ладонью, но меня продолжало тошнить от увиденного и от сплошного запаха разложения, который не мог развеять ветер. Передо мной, наполовину погруженное в неглубокую, высыхающую на глазах лужу, лежало обнаженное тело девушки, она была прекрасна, рыжие, кудрявые волосы рассыпались по плечам и были испачканы в грязи, тонкие черты светлого лица были искажены от боли, а руки и ноги вздрагивали в судорогах. Глаза были закрыты. Посмотрев вдаль, я увидел толпу карликов, черных карликов. Их латы сверкали в свете солнц, прорывавшихся сквозь редкие разрывы в тучах песка, летящих низко над землей, они были усыпаны осколками блестящего, черного камня. Они были все черные, черные как самая темная тьма, только лица белыми, невыразительными пятнами выделялсь на фоне лат и высоких, напоминавших полумесяц шлемов, размером почти с их тело. Их неисчислимая армия занимала все пространство справа от меня до самого горизонта, они стояли, не шевелясь, и глядели в мою сторону. Я вновь посмотрел на девушку, и ее лицо остро напомнило кого-то. Я взял ее за плечи и, наполовину вытянув из тины, положил себе на колени, обняв. А когда поднял глаза – рядом со мной стоял Отшельник. Он внимательно, не мигая, вглядывался в меня, в его глазах мерцало странное любопытство.
- Ну, что ж. Тебе осталось завершить начатое – сказал он. – Возьми! – он протянул мне кинжал. Это был бронзовый стилет в виде извивающейся змеи, клинок был в форме высунувшегося языка, и я вспомнил это оружие – именно им я убил амзонку Дорму.
- Воспользуйся им, не мешкая, ведь ты прекратишь ее страдания – сказал Отшельник.
   И я взял это кинжал, и вонзил его в сердце той девушки. Тело ее выгнулось дугой в последней судороге, и она открыла свои голубые, бездонные глаза. А кинжал проходил сквозь ее тело и сквозь бесконечные толщи миров, по которым я прошел, где я жил, и любил, и ненавидел, и пытался найти истину, и занимался обычными, будничными делами, забываясь в круговороте мыслей и поступков, и пейзажей, и повседневных переживаний. И это были глаза Луизы… нет, это были глаза амазонки Дормы… и Ангелы… и той безумной девушки-программиста из моего романа… и моей матери, королевы из Пустынного Города… и всех тех, кого я любил и знал, по ком тосковал, кого потерял и кого приговорил своим пером к их судьбе. Я вонзал кинжал все глубже, сквозь толщи неисчислимых миров, сквозь бездны пространств, сквозь время, и время, и время… А они смотрели на меня – без укора, но с невыразимым теплом и любовью, и болью в глазах. И эта любовь гасла с каждым затихающим биением сердца – моего сердца, их сердца, превращаясь в песчаную мглу, а ветер завывал, словно голодный зверь, и мир открылся пастью Пожирателя – черного, уродливого зверя, чтобы проглотить меня и все, что я имел – и потерял. Я ощущал невыносимую тоску, тоску и боль бесконечной потери, которая навеки поселилась во мне, словно кто-то всесильный, сжав в кулаке, вытягивал из меня душу, и в образовавшееся пространство хлынул вакуум и космическая пустота.
   Я встал с колен и посмотрел на Отшельника, но видел лишь собственное отражение в зеркале будущего. Я смотрел на себя, глаза мои были пусты.
   Отшельник наклонился и зачерпнул полные горсти песка, высоко поднял их над головой. Песок просачивался сквозь пальцы (мои – его?) и сыпался, развеиваясь по ветру.
- Смотри! – сказал он – Это слова! Это фразы, это судьбы, это книги которые ты написал! И не только ты! Вот все те, кто прошел по твоему пути! – он широко повел рукой, указывая на немые ряды черных карликов, неподвижно стоявших в багровом закате.
- Все, все, что мы делаем, что говорим, что пишем – все когда-нибудь закончится. Во всем кто-то поставит точку. Все когда-нибудь закончится словами: «больше никогда». Больше никогда ты не увидишь именно этот закат. Больше никогда не встретишь ушедших в прошлое людей. Больше никогда не пройдешь по занесенным пустыней тропинкам своего детства. Каждый из смертных лелеет это «больше никогда» с юности, смотрит в прошлое, играет с памятью в свои игры. Но при этом забывает, что память тоже умеет играть. Она подсовывает нам образы из своих глубин, а мы примеряем эти шаблоны на все новое. И когда этого «больше никогда» становится так много, что оно заполняет целый мир, когда человек начинает жить лишь ностальгией и памятью – он сам превращается в одно сплошное «больше никогда», и уходит в прошлое, в свою память, оставляя светящийся след в душах других людей, словно след горящей птицы в небе. Присоединяйся же к нам, тем, кто нашел жизнь в фантазиях таких, как ты, в ненаписанных книгах, в сознаниях одержимых болью писателей! Там вечная жизнь! Ведь всегда найдется кто-то, кто решит вспомнить прошлое и увековечить это дорогое сердцу «больше никогда» в книгах и стихах, и в бессмертных словах, и всегда найдется кто-то, кому нужны будут эти книги! Не осуждай тех, кто предал реальность. Они обрели свою вечность. Кто-то говорит, что тьма – это лишь отсутствие света. А кто-то нашел в ней свой свет, черный свет великого «никогда».
   И Отшельник протянул мне черную книгу.
- Там еще есть страницы! Допиши свою историю!
   Я открыл книгу. В моих руках оказалась шариковая ручка, красная, шариковая ручка, такая нелепая в этом придуманном, пародийном  мире фэнтези. И я открыл книгу, и увидел, что в конце еще оставался один чистый, белый лист. И я стал писать на нем…

(продолжение следует)