Поебенька о царевиче гвидоне и его папане салтане

Анджей Львовский  НЕЛЕГАЛЬНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (Хулиганский цикл)



1 Вернёмся к нашим Барановым
2 ПОЕБЕНЬКА  О  ЦАРЕВИЧЕ  ГВИДОНЕ
3 ОСЕНЬ,   ИЛИ ВЛИЯНИЕ ЖЕНЩИН НА...
4 РАЗГОВОР  ДВУХ  БОМЖЕЙ  НА  ПОМОЙКЕ  НА  ТЕМУ  ПРЕЗИДЕНТА  КЛИНТОНА И  ОРАЛЬНОГО  СЕКСА
5 МЫ  БЫЛИ     (Сандомир, 23.05.93 г.)
6 РАЗНОЕ   (91-92 г.г.)
7 ПОДРАЖАНИЕ ХАЙАМУ
8 ПОСВЯЩЕНИЕ КГБ (89-90 ?)
9 ТРИ ДНЯ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИР
10 ВООБРАЖАЕМЫЙ РЕПОРТАЖ С ЦИТАДЕЛИ
11 ЗАГРЯЗНЕНИЕ ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЫ
12 ЦИТАДЕЛЬ
13 БУГАЗ
14 ПЕСНЬ О ЖОПЕ
15 ВЫ РОЖАЙТЕ, МЫ ВАС ПОДОЖДЁМ
16 ОДА СНОШЕНИЮ
17 ПЕРСПЕКТИВЫ СЕМЕЙНОГО СЕКСА
18 ПОДРАЖАНИЕ БАРКОВУ
19 ОДА К 100-летию Ю.М.И.
20 ОДА ПАМЯТИ И.С. БАРКОВА
21 РЯЗАНансы  (Похайамы)
22 РЯЗАНту от ГАРАнта
23 ПУТЬ В “ЭДЕМ”
24 СВЯТОЕ СЕМЕЙСТВО
25 ГЛЯДЯ НА ХЕР
26 ВСТРЕЧА, БЛИН.

Пока в штанах не полный крах,
В особом ритме сердце бьётся,
И в самых размужских стихах –
Свет тени женской остаётся.


 1                Вернёмся к нашим Барановым
               или история литературно–матерного союза в городе Львове.

               (размышления на тему статьи в газете «Субботняя почта».

Пару слов о себе. Среднюю школу закончил в Сибири. Мату обучен ровесниками в 3–м классе. Через пару месяцев ругался виртуозно (скорее вдохновенно). Но достаточно однообразно. Школу воспринимал как подготовку к зоне общего режима. Через год–два матерная Ниагара отошла. В своих компаниях (достаточно интеллигентных – не в том дело, у кого кто папа, а дело в том, что ты читаешь, слушаешь и что ты больше любишь – Стругацких или молдавский портвейн) бывало умеренно матерились, но без азарта, присущего малолеткам (речь идёт уже о 7–9 классе).
В 1976 попал на Дикий Запад Украины. Во Львов. С удивлением обнаружил, что страна в принципе одинакова (дерьмо – оно и в Африке дерьмо). А город понравился и стал родным. Близость к Польше (ТV и радио), архитектура и менталитет львовян создавали особый шарм.
Дворовой мат (как и везде) был рядовым явлением. Университет табуированной лексики тоже не чурался.
1978 год. На одной из лекций Ипидор Кокос (позже мы все взяли себе псевдонимы) вы-пустил на обычном тетрадном листе ’’Газету для дураков’’ (см. Н. Носов ’’Незнайка на Лу-не’’). Лиха беда начало. Через некоторое время на геолфаке Львовского университета возник андерграундный (подпольный) литературный союз. СДП – ’’Союз дебильных писателей и поэтов’’. Три кита, на которых зиждилось это бес-корыстное и довольно опасное (для участников) творческое мероприятие: 1 – Юмор на грани тупости, 2 – Секс за гранью порнографии, 3 – Па-родии на газетно–литературные штампы. Последнее было наиболее рискованным направлением. Посему была введена в штат должность Президента цензурной комиссии, которую Арно Секулупу (я) без излишних возражений принял на свои ’’дряхлые перси’’. Должность заключалась в том, чтобы пропускать всё, кроме явного идиотизма и ’’подрасстрельных’’ оборотов.
Работали в жанре короткой прозы (до-вольно наивной, но безмерно нас веселившей), писали столь популярные в 70–е садистские стишки и прочие творения, описанию не под-дающиеся. Иллюстрации президента СДП Ипидора Кокоса были попросту великолепны. Четыре года мы веселили геолфак (преимущественно своих однокурсников), отчасти политех, нас знали москвичи из Щукинского и представители других ’’культурных’’ городов. Один из первых матерных журналов во Львове – “Вурдалак” – выходил в одном экземпляре, был рукописным, тетрадного объёма и формата. Отдельные авторы табуированную лексику не употребляли принципиально, что было даже оригинальным. Выпущено было всего пять номеров, над которыми в разное время работало от 6 до, при-мерно, 10 человек. Манера общения членов СДП в аудиториях и коридорах изменилась. Главным был не мат, а те фразы, которые его обрамляли. Чем нам грозили наши хохмочки, мы догадывались, но лишаться этого единст-венного глотка литературного “кислорода” не собирались. Иуд, к счастью, не оказалось. Большинство вещей обсуждалось на совете Союза. Приговор звучал примерно так: “Идио-тизм”, либо – “Годиться”. Политика с лёгким налётом антисоветизма всё равно, в большей или меньшей степени, проникала в наши произведения, но рассказы, например, с названием колхоза типа “Гуртом до коммунизму”, после зачитки отправлялись в архив. Мы знали, что ни при какой власти и ни при каком строе всё равно не могли бы легализоваться, да нам это было и не нужно. В СДП входили люди 4–х национальностей – своеобразный интернационал.
Порой возникали ситуации на грани рис-ка. Первый номер “Вурдалака” был потерян в такси, последний, вышедший под грифом “Only for men”, – был забыт автором под псевдонимом “Даша Севастопольская” в аудитории, о чём через пару дней нам и объявил комсорг, вбежав к мирно заседающей за пивом и мадерой творческой группе: “Ребята, заберите ваш 5–й номер из 7–й общаги. От него весь первый курс тащится”.
Военные лагеря не ложатся в статью за отсутствием мата... как литературной среды общения. Хамелеон СДП сменил шкурку с порно–матерной на легально стёбовую. Ротной периодикой заведовали химики, биологи и геологи. Геологи, а именно СДП, за короткий срок при-брали к рукам 2 “Боевых листка” из трёх и при-хватили “Ротную газету”. Стиль изменился в пользу пародий на газетно–литературные штампы с антиармейским уклоном и нашего общего неприятия военно–лагерной системы. Были, правда, и такие, кому оная подходила.
Мат перешёл в бытовую форму общения. За украинским самогоном.
Вечерами, пользуясь отсутствием выше-стоящего контроля, маршировали под матерные частушки (песни типа “А я пийду в сад зеленый…” были запрещены вышележащим начальством, как кулацкие). О легальном творчестве СДП в военных лагерях можно говорить особо, но к табуированной лексике это имеет весьма боковое отношение. Это – как песни Андрея Макаревича: “с Советской Властью не боролись, ... но мешала она порой”.
Лично меня подполковник N объявил Солженицыным и пообещал организовать экскурсию на гауптвахту для более честного литературного отражения армейской действительности.
После пятого курса СДП прекратило существование. Я продолжал периодически выдавать, наравне с обычной, и матерную прозу и поэзию для “ближнего круга”. Преимущественно коротенькие рассказики из жизни друзей, либо такие же короткие произведения типа “Осень, или влияние женщин на ... (о львовском Кожно–венерологическом диспансере). Москвичи, приближённые к литературным кругам, говорили, что написано неплохо – в манере Жванецкого.
В 1990, 91, 93 и 94 годах в четыре наскока (иначе не скажешь) написал матерную “Поэму о царевиче Гвидоне и его папане Салтане” со следующим эпиграфом: “Пускай словесный мой погром не примешь ты и не полюбишь, но что написано пером, обратно топором не врубишь”. Первоначальная цель была до изумления проста – переложить Пушкина, используя весь запас сленга и мата, осевшего в голове на просторах от Забайкалья и Заполярья до Москвы, Львова и Одессы. Раз в год садился, писал 40–50 четверостиший и бросал до следующего года. Но события в стране быстро менялись, и поэма поневоле начала впитывать в себя окружающую действительность. Появились почему–то обойдённые Пушкиным львовские рекетёры, гости из Кана-ды, польская контрабанда и лирические отступления типа:

То жара, а то дожди,
Перевыбраны вожди,
То холера, то чума,
То Кравчук, а то Кучма.

Ни распространять, ни тиражировать свои произведения я, впрочем, особо не пытался. В своём последнем стихотворении “Разговор двух бомжей на помойке на тему президента Клинтона и орального секса” мат не использовал вообще, хоть в “Интернет” запускай. Не нуждалась вещь в мате.
В 1977 попала в мои руки кассета с записями Леся Деревянского. И похоже и не похоже. У него вещи в национально–фольклорной манере и с заметным влиянием (с моей точки зрения) “театра абсурда” Беккета и Ионеско.
По поводу ограничения нецензурной лексики я абсолютно согласен с А. Барановым. Да и не все умеют этим инструментом пользоваться. Мат “для связки слов”, которого я вдосталь наслушался по дворам и областным поселкам, вначале смешит, потом либо приедается, либо раздражает; мат, который можно услышать сей-час даже от беседующих между собой 14–15–летних школьниц (не особо стесняющихся прохожих), слегка шокирует. Вряд ли маменьки представляют себе, на каком языке вне дома “размовляе” их чадо. Мат в произведениях Эдички Лимонова нужен самому произведению, по–моему, постольку–поскольку, но, попробуй-те забрать его из вещей Юза Алешковского, и это будет уже не Юз.
“Голос, который мы слышим, – голос русского языка, который есть главный герой произ-ведений Алешковского: главнее его персонажей и главнее самого автора. Голос языка всегда является голосом сознания: национального и индивидуального. Именно этот голос, голос русского сознания – оскорблённого, брутализованного, криминализированного национальным опытом, приблатнённого, огрызающегося, издевающегося порой над самим собой и своими прозрениями и, значит не до конца уничтоженного – звучит со страниц этого трёхтомника и ... в лице этого автора мы имеем дело с писателем как инструментом языка, а не с писателем, пользующимся языком как инструментом. В русской литературе двадцатого века таких слу-чаев не больше, чем в русской литературе века минувшего. У нас их было два: Андрей Плато-нов и Михаил Зощенко. В девятнадцатом, видимо, только Гоголь. В двадцатом веке Алешков-ский оказывается третьим и, видимо, послед-ним, ибо век действительно кончается, несмотря на обилие подросшего таланта”. (Иосиф Бродский, Предисловие к собранию сочинений Юза Алешковского, Москва, 1996 год).
Некоторые слова, воспринимаемые нынче как мат, оным, в сущности, не являются. На-пример, слово “****ь”. “***** (****ословие, ****ство, бля) – слово праславянское, употребляется во всех праславянских языках в смысле: заблуждение, двоемыслие, смута, прелюбодеяние и т. д. Неприличных номинаций не содержит. В России запрещено в 1730–х гг. в период правления Анны Иоанновны за упоминание в связи с августейшими особами" (Из истории лексикологии русского языка). Приведу цитату из статьи кандидата филологических наук
Л. Захаровой (“Русский мат”, Москва, 1994 г.): “Итак, слово ****ь образовано от общеславян-ского глагола blesti, древнерусского блести, бледу – “ошибаться”, сравните с родственным блудить, блуд. БЛАДЬ встречается в евангельских текстах (например, Остромировом евангелии), Изборнике 1073 г. и других древних славянских и русских памятниках в значениях: “обман”, “вздор”, “обманщик”, “бездумный”, “прелюбодейка”. В этих же значениях слово пришло в древнерусский язык, однако в современном значении было незнакомо просторечию, у него не было соответствующей экспрессивно–эмоциональной характеристики – в живом разговорном языке его заменяло слово курва, а ***** было его литературным эквивалентом, обозначавшим лишь определённый социальный статус женщины; в аналогичных отношениях в современном русском языке находятся существительные проститутка и *****. И лишь во второй трети ХVIIв. это слово исчезает из литературного языка и занимает своё место в городском просторечии, а к началу ХХ в. почти вытесняет курву.
Что касается статейки “Інша точка зору на словесне порно”, то возникают некоторые со-мнения в компетенции авторов. Взять хоть фразу “..молекули ДНК можуть обмінюватися цією информацією за допомогою електромагнітних хвиль, у тому числі акустичних і світлових”. В справочнике по физике есть термины свет, световой луч, световая энергия, но нет термина световая волна. Акустические волны – это скорее волны упругости, но никак не электромагнитные. По поводу содержания статейки по сути не могу не процитировать отрывок из подобной статьи “Как убить словом” (газета “Комсомольская правда в Украине” от 15.05.98 г.: “Не так давно лингвисты нашли “идеальное” общество – это гималайские шерпы: у них запрещены драки, смертоубийства, насилие, ругань. Однако, как выяснилось, этот, на первый взгляд благополучный народец, – самый дискомфортный в мире. Шерпы напоминают бомбу, готовую к взрыву. Раз в год им разрешается переступать грани дозволенного в языке на состязаниях в риторике, и это оборачивается многодневными кровавыми потасовками.
Матерные и бранные слова нам нужны, как молоко растущему организму. Не будь ненормативной лексики, наша энергия спалила бы нас изнутри. В НИИ языкознания посоветовали: если вам хочется ругаться, то лучше не сдерживаться, а уткнуться в угол или забор, чтобы не распылять вредоносные волны, и крепко чертыхнуться. А для обидчиков надо держать наготове формулу: “И тебе того желаю”. Безвредно для окружающих, а по сути – “зуб за зуб”. Но надо помнить, что проклятия имеют и обратную связь: те, кто их произносит, навлекает беды и на свою голову” (автор статьи Т. Лейе).
Подобную информацию можно найти и у знаменитого питерского экстрасенса С.Н. Лазарева: “Когда человек бросает тарелку на пол или начинает кричать, желание убить рассыпается в мышечные и звуковые действия. Когда человек ругается матом, то, вместо формы уничтожения, часто звучит словесная форма размножения, то есть мат является средством трансформации агрессии в те формы, которые не убивают. Поэтому мат, который всегда считался оскорбительным, имел ещё одно особое значение – вся агрессия связывалась и не проходила внутрь. Как вынужденная форма блокировки агрессии в критических ситуациях, он был необходим.” (С.Н. Лазарев, “Диагностика кармы. Книга вторая. Чистая карма. С–П., 1997 г., стр.147.).
Сам я по поводу использования, как матерных, так и сленговых, слов считаю, что всегда надо помнить три вещи: когда говорить, с кем и, главное, зачем. Более научно сказано у вышеупомянутой Л. Захаровой: “В заключение скажем об оценке сквернословия как реального явления языковой жизни общества. Думается, что основными критериями такой оценки должны послужить соответствие выбранных автором языковых средств цели высказывания, условиям речевой ситуации, ... точность, адекватность передаваемого содержания (Русский мат, М., 1994 г., стр. 298).
Недавно смотрел телепередачу “Как это было. Саблин против Брежнева”. После просмотра её в горле стоял устойчивый горький ком. Попробовал чертыхнуться – не помогло. Связал внятно пару слов покрепче: хотите – верьте, хотите – нет, а слегка полегчало.

Анджей Львовский 6.11.98 г. (дополнено в мае 2002 – декабре 2003 г.г.)



Поэма писалась во Львове, на Бугазе, в Сандомире (ПНР) в 1990, 1991, 1993 годах.
Закончена 9 мая 1994г в отеле пана Бронека в г. Сандомеж (Сандомир).
Кассетные варианты доехали до русскоя-зычных диаспор Греции и Австралии.

Пускай словесный мой погром
Не примешь ты и не полюбишь,
Но, что написано пером...–
Обратно топором не врубишь

Для начала (для заводки)
Мне стакан налейте водки...,
И тогда прочту для Вас
Поебеньку я сейчас.

ПОЕБЕНЬКА  О  ЦАРЕВИЧЕ  ГВИДОНЕ 
И  ЕГО ПАПАНЕ – САЛТАНЕ

Три девицы за окном
При колбаске с пол-литром
В тесном круге вечерком
Резались в буру с очком.

Говорит одна девица,
Что не прочь поматериться:
“Поучиться в сексе вкусу
Нам не грех бы у индусов.

Наши ж прут “пластом” да “раком”,
Вся любовь – ****ь их в сраку.
Ни сношенья, ни движенья,
Ни на *** воображенья.

Кабы я была царицей,
Я б тогда, как говориться,
Я б для всей страны, ****ь, к утру
Да издала б “Камасутру””.

Тут ****ит её сестрица:
“Кабы я была царица,
Создала б “куперативы”
Для шипов к презервативам.

Чтоб улучшить те модели,
Что нам так остоебели,
В них ни тренья, ни скольженья,
Ни, тем паче, наслажденья”.

“А шоб я была царицей”, –
Ляпни третья тут девица –
“Я б царю, за для презента,
Родила бы... президента”.

В сенях звякнули вдруг вёдра,
Приглушённо кто-то пёрнул,
И вошёл сам царь Салтан –
Генеральный секретарь.
 

Царь Салтан был не из турок,
Ни еврей, ни грек, ни тюрок,
Ни из крымских он татар –
*** проссышь, кем был Салтан.

Шёл он с ****ок иль с банкета,
Дело, в общем-то, не в этом,
Но ему, ****а мать,
Захотелося сблевать.

Кроя самогонку матом,
Он рванул за угол хаты
И, услышав разговор,
Шустро сделал свой выбор.

Отметав бифштекс с салатом,
К сёстрам впёрся он хват хватом –
Речь последней, по всему,
Видно в кайф пришлась ему.

Говорит: ”Здорово, тёлка,
Выметайся из светёлки
И роди мне президента...
Перед выборами где–то.

А сестра твоя ”в натуре”
Даст толчок для всей культуры,
Мы её оформим быстро,
Для начала – зам. министром.
 
И пусть завтра же поутру
Достаёт ту “Камасутру”,
Дабы к нашей брачной ночи
Был бы перевод построчный.

Третья ж баба, видно, вправе
Управлять в моём Минздраве,
Пусть пока с министром “разом”.
Кто у нас там? Вроде Чазов?

Начинай с “куперативов”
Разовых презервативов;
Помни: главное – побольше,
А шипы оставь на позже.

Так что собирайтесь, черти:
Первой лошадью, вечерней,
Еду я с сестрой; гараж
Прочим вышлет экипаж.

Коль не подадут карету,
По “студентскому” билету
Вы шмаляйте вслед за мной
Да за вашею сестрой”.




Что попойка – так, пустяк,
А Салтан – не холостяк;
Хорошо хоть он по пьянке
Не попал на лесбиянку.
 
Царь совсем распоясался,
С милкой в церкви расписался,
Не такой, мол, я дурак:
На *** мне гражданский брак.

Сам Салтан накрыл поляну,
Где гулять “газ-урагану”,
Повар-шеф из “Метрополя”,
И гостей тыщ шесть иль боле.

Закусь, вина и “Зубровка”,
Дары, пиво, сервировка
(Бают, на столах там даже
Был хрусталь из Эрмитажа).

Пили эдак с две недели,
Аж пока не обалдели;
На пятнадцатые сутки
Царь изрёк: “Довольно, суки!”.

Кто там был хоть чуть тверёзый –
На кровать, что из “Берёзки”,
Взгромоздили молодых
И оставили одних.

Злятся сёстры в министерствах:
“Ну и ****ь, какая стерва,
Вот везёт паскуде, ей,
На престижных кобелей”.
 
А царица под Салтаном
Корчилась, как уж под танком.
(Знать, такая бабья доля –
До утра её “пердолил”).

И коленки задирая,
Току спермы помогая,
Над зачатьем так тряслась,
Что взяла да “понесла”.





А в ту пору время злое,
Беспощадное, шальное
Вдруг призвало всю страну
На “холодную” войну.

Царь Салтан, с женой простяся,
В новый БТР садяся
(Тот, что КГБ ретиво
Раз изъял с “коператива”),

Говорил своей жене:
“Помни, бикса, обо мне,
Береги своё здоровье,
Дабы мне не портить крови”.

Между тем, как он в Афгане,
На Фолклендах, в Зурбагане
Уж собрался победить,
Ей пора пришла родить.
 
Сын во всём удался в папу:
Что “чердак”, что торс, что “лапы”,
И ***дло в три аршина –
Вот, где красоты вершина.

И царица хоть схудела,
Но от счастья прибалдела.
Шлёт с письмом она гонца –
С фоткой сына и... конца.

Сёстры-****и уж министры –
Злы, завистливы и быстры –
На таможне хвать гонца
И споили подлеца.

Сальностей наговорили,
Анашою подкурили,
А чтоб дало по “балде”
Угостили эЛэСДэ.

Шлюхи шлют гонца иного
Вот с чем от слова до слова:
“Родила царица вскоре
Не Бориса, не Егора,

Не Рональда и не Буша,
А зелёную квакушу.
На тебя слегка похожа
Та – имперьялизма рожа”.
 
Как услышал царь-отец
Ту ***ню, что нёс гонец,
В гневе начал куролесить
И гонца хотел повесить.

И причём (пусть зло и глупо)
Для начала за залупу.
Выживет – 5 лет тюрьмы,
Плюс 15 – Колымы.

Но, смягчившись, на сей раз,
Он сказал: “Ты – пидарас,
Жми домой, да и не трусь.
Сам приеду – разберусь”.




Наш гонец чуть не усрался,
Но – дан шанс, и он съебался,
И приехал, наконец,
К сукам-сёстрам во дворец.

Те (без лишнего базару)
Зазывают к самовару,
Ласково берут за “шишку”
И в коньяк… чуть-чуть гашишу.

Т;кож сделали минет,
Не забыв сменить пакет;
И на утреннем собраньи
Зачитали то посланье:
 
“Царь сказал мол: “Буду гадом,
Но велю всем делегатам,
Прочим ****ям и народу
Взять царицу со приплодом,

Запечатать оных в бочку
И спустить с горы по кочкам.
Дохуярят, коль, до моря,
Пусть плывут себе по воле”.





Делегаты не тужили,
Текст царице доложили,
Не успела та и ахнуть,
В очередь встают, чтоб… трахнуть.

Но, она – блатной породы,
Говорит: “Коль “враг народа”
Я, то связь вас не украсит,
Царь придёт – опи-да-расит”.

Тут у всех болты упали,
И желания пропали,
С сыном сунув её в бочку,
Засмолили... и – по кочкам.

Дали пить, еды не дали:
Чтоб вы, мол, внутри не срали,
И послали в море с горки,
Словно Сахарова в Горький.



Тучка с солнышком ****ся,
Тара по волнам несётся.
Вот давно прошла неделя,
Пассажиры – на пределе.

Плачет, молится царица:
“Сколь то ****ство будет длиться?”.
“Нас ебут, а мы крепчаем”, –
Ей сынишка отвечает.

День за днём, царица в шоке,
Темень, как в горильей жопе,
Вертит на *** их цунами,
А дитя ****ит с волнами:

“Ах, волна моя, волна,
Ты блудлива и вольна,
Ты своим морским минетом
Лижешь бухточки планеты,

Ты ебёшь брега и скалы,
Ну, а с нас пожиток малый,
Что тебе да наши души,
Кончи нами ты на сушу”.

И подумала волна,
К ним презрением полна:
“Что мне “сявкам” жизни мерить”.
И ****ует их… на берег.


Те ж едва от счастья дышут:
Мол, Господь нас всё же слышит.
Завонялись в одиночке,
Как селёдки в тухлой бочке.

Вырос сын за две недели,
Словно годы пролетели,
Но сидят как джин в бутылке,
Легче вырваться с Бутырки.

Вдруг – у матери идея:
Быстро паренька раздела
И (откель взялась та сила)
Одной левою... сдрочила.

Сын в расцвете возмужанья,
Две недели воздержанья,
Сперма бьёт снарядом в стену,
Ёбс!... И донце отлетело.

Вылезли, вокруг раздолье:
Слева – холм, направо – поле.
И Салтанова порода
Капрою сосёт свободу.

Да, свобода – это дело.
Мать соснуть под дуб присела,
А сынок подумал: “****ь...,
Не пора ли “поберлять”.
 
Обломав дубову рощу,
Сбацал самострел попроще,
Стрелы, тетиву, приклад –
Всё путём, и всё на лад.

Он хиляет прямо к морю,
Глядь..., а там такое горе:
Коршун прёт на лебедь в драку,
Хочет “палку” кинуть в сраку.

Лебедь скачет, словно белка,
По волнам, мол, “с понтом” – целка,
Коршун же над ней кружиться,
Жаждет ***м приложиться.

Но... летит стрела... и в ухо,
Коршун чувствует – ... “непруха”,
И летит (****а мать)
На деревню помирать.

Лебедь, как “Фантом”, взлетела,
Сбила коршуна и села,
И (без лишних причитаний)
Утопила, как “Титаник”.

Вся она в кровавой пене,
“Ботает”, но не по фене,
Мол, чувак – ты мой спаситель,
От залупы избавитель.
 
“То ***ня, что за меня
Жрать не будешь ты два дня,
Что стрела “накрылась” в море –
Не ****ец то и не горе.

Отслужить тебе сумею,
Мол, за мной “не заржавеет”,
Я не лебедь и не ****ь –
Баба, прочим я под стать.

А колдун наш местный – пидар.
Коршун?! Это только с виду.
А теперь “канай” на брег,
Отоспись, как человек”.

Лебедь в небо поднялась,
Мах крылами и… съеблась.
А царица с сыном как? –
Молча “в люлю”, натощак.

Ну, а “бельма как продрали” –
Град сверкает куполами,
Стены выщерили зубы,
А народ “дудует” в трубы.

Мысль закралась по первухе –
Мол, галюник с голодухи:
Валит к ним народ – потеха,
Словно Горбачёв приехал.
 
Все – ЦК, профком, бояре
Говорят: “Наш Государе,
“Быренько” на трон и властвуй”.
Избран, мол, единогласно.

И посредь своей столицы,
(“*** с тобой” – слова царицы)
С места начал княжить он,
Взявши “псевдо” – князь Гвидон.



Ветер по морю гуляет,
В жопу шхуну подгоняет,
Чуть качая на килю,
Словно в яйцах малафью.

Морячки аж прихуели:
Остров, где росли лишь ели,
Обзавёлся стольным градом,
Пушкой, ну и спецотрядом.

И встречают тоже с помпой:
Пушка по морю бьёт бомбой –
Холостой, но водородной
(Сделана за счёт народный).

С вертолёта ж (тоже сила!)
Ящиком грозят тротила,
И ребятки из “спецназа”:
“Приставай”, – велят – “зараза!”

Хули делать? Пристают.
И Гвидон уж тут как тут.
Приглашает всю “урлу”
Прямо к княжьему столу.

Кормит, поит до усрачки –
Капитан уж на карачках,
А Гвидон ему: “****а,
Ты откуда и куда?”
 
Тот едва уж лыко вяжет,
“Лагидно” так молвит: “Княже,
Мы “фарцуем” меньше-больше,
А сейчас ****уем с Польши.

Брал “джины” там – без обиды:
“Левис”, “тёрки”, “пирамиды”,
За вкраинське ж наше сало
“Мага” взял – “Универсала”.

“Дёргаем” теперь в Рассею,
Где не пашут и не сеют,
И весьма мала зарплата,
Но подорожало злато.

Через таможню Буяна
В гости к генсеку Салтану”.
Говорит Гвидон тогда:
“Что ж, ***рьте, господа!

Бизнесу мешать не стану.
Капитан, привет Салтану,
Ты ж не влезь с корсаром в драку
И... “попутный *** вам в сраку”.



Гости в путь, а князь Гвидон
Ходит вялый как гандон.
Глядь – поблизу сточных вод
Лебедь белая плывёт.
 
“Здравствуй, князь мой дорогой,
Что заёбаный такой?
Иль грустишь ты по Отчизне?
Брось, да сколько этой жизни?”

А Гвидон: “Что мне посты,
Пьянки, здравицы, тосты
И вся жизнь ****;ва наша?
Я хочу узреть папашу”.

Лебедь: “Вот с чего ты грустный.
Полетишь не хуже Руста
Прямо вслед за кораблём –
Будешь князь ты комаром!

Брызнув на него водою,
Трахнув по носу ****ою
И, бзднув в ухо – мол, пора,
Обратила в комара.

Это быль скорей, чем небыль,
“Першингом” он взвился в небо
И чрез час уж без проблем
Плыл в щели на корабле.




Спит радист под писк морзянки,
Ветер свищет “Варшавянку”,
Мимо спорных островов
Шхуна прёт до берегов

Той страны, где всё во благо
Вору, подлецу, варягу,
Где продажен рубль и судьи,
Но встречаются и люди.

Вот на берег вышли гости,
Царь Салтан и всё охвостье,
Соблюдая этикет,
Приглашают на банкет.

А за ними наш шизоид –
Шустрый, как сперматозоид,
На “халяву” прёт – бесплатно,
За командой до палаты.

Видит: взглядом сея страх
(В чуть потёртых “трузерах”),
Восседает царь на троне;
Гости ж бьют ему поклоны.

Масса всяких парт-лакеев –
По маразму корифеев,
Мафия со всех республик,
Ну, и прочих много публик.
 
Плюс его родные тётки
Вырядились – идиотки:
Декольте как амбразуры,
А соли–и–идность... в общем – дуры.

Рассадил Салтан приезжих,
Приказал дать водки – свежей:
“Расскажите-ка, по дружбе,
Как вы “валите нам службу”,

Как “бурели на заплечье”,
Мне торговый план калеча.
Говорите господа,
А не то вам всем – ****а”.

“Поцы”, подавивши ужас,
Говорят: “Почти не хуже
Жизнь на Западе, Салтан,
Но... там правит капитал.

Что касается чудес –
Поебень такая есть.
На бесхозный мелкий остров
Князь взогрёбся вельми острый

И построил город сразу,
Может, и ракетну базу.
Князю с 20 лет так веку,
Кланяться велел генсеку”.
 
Говорит Салтан: “Спасибо.
“Кидану бельмом” на диво,
Коль не ёбнут террористы,
К ним по визе съезжу быстро”.

Тётки ж – фирменные ****и,
“Кажут”, в “зенки” ясно глядя:
“Эко диво – городок,
Не поверх белка – желток.

Тоже, бля, нашли вы чудо?
Стребуйте-ка долг вы с Кубы –
Аж 15 миллиардов...
Плюс кумач – 120 ярдов.

Стребуйте, но чтоб – красиво,
Это вправду станет диво.
Кроме, что будём богаты,
Позавидуют нам “Штаты”.

А на свете, бают, есть
Чудо-белка, Ваша Честь.
Кстати, родом с Красной Пресни
И поёт блатные песни.

Колет камушки с орехов:
Что там Пахмутовой с Пьехой –
Не видать во век-веков
Бижутерии такой”.
 
Тут “шестёрки” молодые:
“У ей яйца золотые”.
“Да не яйца, а скорлупки...
И конец её залупки”.

Кто-то “вставил пять копеек”:
“А ещё она умеет
(Может “гонят”, может – нет)
Лихо выполнить минет.

Скорлупа же – злата груда,
Ядра все из изумруда,
Прибыля же, верь не верь ли,
Как с алмазов... из Кимб;рли*”.

А Гвидон то слыша, злился,
По-комарьи матерился
И вдруг тётку с “минкультуры”
Цапнул в суть её структуры.

Яду в ём сидело с литор,
Всё в момент всосалось в клитор,
Ну, и так её раздуло,
Шо, шоб сесть, не сыщешь стула.

Тут вся “шобла-камарилья”
Возопила: “Да дави йя!
Ах ты, ****ая мошка! “
Он им – ***, да и в окошко.
 
И пока они с пафосом
Забавлялись “дихлофосом”,
Он, минуя “беспредел”,
Без заёбов улетел.





Кимберли* – алмазоносная провинция в Южной Африке.



Вновь вдоль моря князь гуляет,
То завоет, то полает;
Искоса бельмом вдруг глядь:
Лебедь белая – вот ****ь:

“Хей, князёк мой охуенный,
Тухнешь что, как с пива пена?
Аль ты солнцем опалённый?
Иль на хлеб ввели талоны? ”

“Знаешь, лебедь, – белка есть,
Рыжая такая шерсть,
Пашет как монетный двор –
Вот и весь тут разговор”.

“Знаю, князь мой, не ****и,
Лучше ты домой иди,
Похмелишься как по утру,
Будет белка в рыжем “хутре”.

“Со сранья” князь как проснулся,
Чуть “с колёс не наебнулся”:
Под окном сидит бельчонок,
Дрочит *** с малой бочонок.

И орешки на скорлупки
Колет об елдак ... залупкой,
Изумруд ядра, как в сказке,
В кучку рядом... без опаски.
 
И велит Гвидон заставу
К драгоценностям приставить,
Чтоб не с****или гандоны –
Двух ребяток из ОМОНа.

Плюс дьячок, ещё бояре,
“Быренько” барак схуярить,
Для подсчёта всей той “прухи” –
Вычислительну центруху.




Вы съебётесь с удивленья,
Но в то самое мгновенье
Пёр корвет в одну страну,
Килем трахая волну.

Углядела их таможня,
Мимо жмут, да как же можно?
Контрабанды где-то с тонну;
Их за “хобот” – и к Гвидону.

Капитан: “К чему допросы?
Я, “как *** сегодня босый”.
Чуть легального товару,
Да на чверть ****ы навару.

“Чем торгуете, бояре!?”
“Всё морское, государе,
Правда, из морской еды
Лишь капусты до ****ы”.

“По ****е мне та капуста,
А в каютах? “С понтом” пусто?
Эй, таможня! Что? “Штаны”?
“Рыживьё” да плюс “грины”?!

Злато обложить налогом,
Джинсы пусть везут – не трогать!
А валюту (что за стоны?) –
Обменяем на купоны...
 
Вы ж пока тут осмотритесь,
Да глядите, не усритесь,
Есть у нас одна проделка –
Показать ****югам белку!”

Окосив бельмом подворье,
Собирались гости в море
В дальний путь по Окияну
Со приветом ко Салтану.

“Поберляв”, отплыли гости,
Псы догладывают кости,
Ветром перхоть унеслась,
Чует княже – жисть не в сласть.

Чем нажраться иль к ****ям,
Он опять по лебедям.
Отыскал и произносит:
“Отпусти”... (душа де просит).

С головы до ног всего
Обоссала та его,
И норовистый наш ухарь
Стал “мухуй”, точнее – “мухер”.

Зажужжал и взъёбся в небо,
Вроде был, ****ык – как не был.
На корвет он опустился,
В половую щель забился.



Сквознячок над морем дует,
По волнам судн; ****ует;
Безо всяческих преград
Прибывает в Салтанат.

“Выгреб” капитан на мостик,
Царь и свита просют в гости.
Приглашают до “корыта”:
Мол, “поляна вже накрыта”.

Килька – та ещё... в томате,
Что не всем уж по зарплате,
Тазики с икрой... минтая
И тушёнка – из Китая.

Видит “мухер” – сёстры матки
Понасупили сопатки,
Около царя сидят,
Не едят и не ****ят.

Ну, Салтан там вопрошает
Капитана, дескать – “шая”,
Как там за морем живётся?
Где, кто, с кем и как ****ься?

Капитан на всё ответил
И, в конце, ещё заметил –
Мол, Гвидон привет вам шлёт,
Водку пить к себе зовёт.
 
Рассказал також про белку.
Тётки сразу “бельма” в щелки:
“Тоже – чудо на суку,
Не ****а в мужском паху.

Распроблемьте ту заботу
С Черномор–Московским флотом
И ещё там есть непруха –
Помирите крылья “Руха”.

Это вправду будет чудо,
Плюс... – уехали все Юде,
Но осталось, хоть убей,
На Вкраине мос–ка–лей.

Из чудес же заграничных
Полностью ****оприличных
В Забугорье было диво:
Море вспёрднулось бурливо

И из вод (****ячат – с мели)
Тридцать витязей – с похмелья.
В авангарде шарит с волн
Ихний дядька – Черновол”.

Тута ейная сеструха:
“Е–ба–нулась ты, старуха!
Чем ****еть, пойди пробздись,
А тогда за стол садись.
 
Ты ж смандячить рада снова,
Черновол-то ведь со Львова,
У ГБ был на примете,
Но теперь в авторитете.

Ну, а витязи те, бают,
Рэкет-данью облагают
Кап–пиратские* брега,
Но у всех у них... рога!”

Царь Салтан, “раскрыв ****о”,
Молвил: “Да, чудес немало,
Но не бачу я постийно,
Вот что значит “самостийность!”

А “мухуй” “точил залупу”,
Да потом с разгону в “дупу”,
Всю в кулак съебавши волю,
Так “лоханку” запердолил**,

Столько яду в тётку выпер –
У неё аж зажил триппер.
И... с попутным ветерком:
“Чао!”, – “мухер” “go home”.

“Тухес”*** в глобус превратился,
Князь до дому воротился;
По себе изрядный шухер
“Откончал” им ушлый “мухер”.




Снова князь у синя моря
“Закосил” крутое горе,
С Лебедя (в родной музей)
Запросил он витязей.

Поднатужилась старуха,
Из ОМОНа и из РУХа
Привела их в околоток
Вместе с Черноморским флотом.

Тризуба из янтаря,
Трубы поутру “горят”,
Каждый мает русый чуб,
Все “под мухою” чуть-чуть.

Князь, нанявши ту когорту,
Сотню выставил “Кагору”.
По три доллара бутылка,
Нам чесаться лишь в затылках.

“Поднаелась” та бригада,
Дядька их – мол, будет надо,
Всем врагам мы, пр;шу пана,
“Кинем бибу на клычбана****”.

Вдоль границ взведём таможню,
Конфискнём, что будет можно;
Ты ж для нас, что родный батя –
И тебе и нам, мол, хватит:
 
“Нам пора уж уебаться,
“Со сранья” вновь похмеляться
И ва–а–ще для моих братий
Вреден воздух демократий”.




Снова князь у синя моря
“Закосил” крутое горе,
С Лебедя (в родной музей)
Запросил он витязей.

Поднатужилась старуха,
Из ОМОНа и из РУХа
Привела их в околоток
Вместе с Черноморским флотом.

Тризуба из янтаря,
Трубы поутру “горят”,
Каждый мает русый чуб,
Все “под мухою” чуть-чуть.

Князь, нанявши ту когорту,
Сотню выставил “Кагору”.
По три доллара бутылка,
Нам чесаться лишь в затылках.

“Поднаелась” та бригада,
Дядька их – мол, будет надо,
Всем врагам мы, пр;шу пана,
“Кинем бибу на клычбана****”.

Вдоль границ взведём таможню,
Конфискнём, что будет можно;
Ты ж для нас, что родный батя –
И тебе и нам, мол, хватит:
 
“Нам пора уж уебаться,
“Со сранья” вновь похмеляться
И ва–а–ще для моих братий
Вреден воздух демократий”.

капы* – капиталисты (сленг львовских контрразведчиков)
запердолил** – въебал (польск.)
тухес*** – задница (евр.)
Кинем бибу на клычбана**** – всунем член на минет (сленг львовских блатных)





Снова князь у синя моря
“Закосил” крутое горе,
С Лебедя (в родной музей)
Запросил он витязей.

Поднатужилась старуха,
Из ОМОНа и из РУХа
Привела их в околоток
Вместе с Черноморским флотом.

Тризуба из янтаря,
Трубы поутру “горят”,
Каждый мает русый чуб,
Все “под мухою” чуть-чуть.

Князь, нанявши ту когорту,
Сотню выставил “Кагору”.
По три доллара бутылка,
Нам чесаться лишь в затылках.

“Поднаелась” та бригада,
Дядька их – мол, будет надо,
Всем врагам мы, пр;шу пана,
“Кинем бибу на клычбана****”.

Вдоль границ взведём таможню,
Конфискнём, что будет можно;
Ты ж для нас, что родный батя –
И тебе и нам, мол, хватит:





Каждая страна, как тело:
Руки, ноги – ясно дело;
К сожаленью, мы в Европе
На сегодня ближе к жопе.

То жара, а то дожди,
Перевыбраны вожди;
То холера, то чума,
То Кравчук, а то Кучма.

Цены мимо нас гуляют
И зарплаты обгоняют,
А инфляция ****-у-у-ет
Вверх... и в ус себе не дует.




Вот под брег хлопы с Канады
“Зарулили” – знать так надо –
(Со культурной со программой),
Шасть к Гвидону – н; сто граммов.

Он на стол им “Львивське” пиво,
Самогон, шоб всё красиво
И курнуть присев, на трон-то,
Вопросил: “Як там, в Торонто?”

Их “старшой” уж тут как тут:
“Мы толстеем – нас ебут,
Уже год как к нам наехал
Киевско-Московский рэкет.

Чуть отгрохал где-то виллу:
В зад – паяльник, в жопу – вилы;
А жене? Не то, чтоб в руку!?
В рот пихают... макабуку!*

За неполные полгода
С нас сдоили треть дохода;
В общем, льните сотку чачи,
А не то... я щас заплачу.

Ну, да будем жить и дале,
Не впервой нас так ****и,
А теперь нам вышел срок –
Навестить родной порог.
 
Мимо Крымского Буяна
В царство славного Салтана.
Поглядим, как “ненька ридна”
С помпой вводит... людям гривну**”.

“Что ж, добр; вам всем добраться
И с дороги не съебаться,
Свидетесь с Салтаном хлопы,
Мой поклон ему... до жопы”.




макабука* – член (сленг львовского криминала конца 80-х годов)
С помпой вводит... людям гривну** – на период писания данного блока обещанной гривны ждали уже больше года и жили на купонах




Снова князь на брег выходит,
Песню старую заводит:
Мол, тоскует-де душонка,
Да ещё свербит мошонка...

Лебедь, выслушав ****ёж,
Молвит хую: “Ну, так что ж?”
“Харчем” в князя метанула,
Жидким “стулом” мазанула.

Князь ****ато уменьшился
И в шмуля оборотился,
Жужанул, да полетел
И на судно в море сел.

Прошмалял бриг страны НАТО,
Вот брега уж Салтаната,
В амбразурные прорехи –
Наши все видны... успехи.

Как всегда по обыч;ю
Волокут гостей до чаю;
Шмуль укрывшись в чьи-то латы
До****ячил до палаты.

Сам Салтан их кормит супом
С молоком с козла залупы,
Маткой жареной газели,
****ецами из форели.
 
Капитан же за едою
Делится своей бедою:
Как батрачили-де в Польше,
Да в России платят больше.

Гнали “тачки” из Европы,
Да, ещё поклон до жопы
Пан Гвидон передаёт,
Побухать к себе зовёт.

“У него там есть бригада
Типа, бля, заград-отряда;
Охуительная шайка –
В “полтора Ивана шайбы”.

А живут в морской воде,
Не тоскуя о ****е,
Водку – заедают салом
И брюхатят всех русалок”.

“Да во что же их сношают?”–
Тут Салташа вопрошает.
“Раз – за щёку, два – в “очко”,
Наплодили… русачков”.

“Да в сраньё ж не обрюхатишь?”
“Всё зависит, як “закатишь”.
Проникает и в вагину
Витязёва … “закатына”*.
 
“Эка невидаль твориться,
Надо б нам, как говориться,
Поки чудо ещё длится,
Заявиться, подивиться”.

Ну, а тётки тут как тут:
“Тоже чудо – б-а-а-б ебут.
Вон у нас, в шестой палате,
“Док”… майора обрюхатил.

Ну, а тот, ****еть не стану,
Разродился ка-пи-та-ном!
За сожительства моменты
“Док” в штаб платит алименты.

Енто – чудо для меня!
Ну, а ваше всё – ***-ня!
Коль зашёл ****ёж о бабах,
Вашество, вам знать бы надо.

Тут “базлал” намедни диктор
Про правдиво в свете диво:
Есть царевна за морями –
Бельм не можно отхуярить.

Знает сотни всяких взувий
И кончает – как Везувий,
Так молотит передком –
Вылетаешь за балкон.
 
Талия как у осы,
Клитор типа колбасы,
Сзади – вот с такой Пом-пе-ей,
Впереди – ва-а-ще ***ю!

Кто её увидит с близи –
*** стоит, как башня в Пизе!
В “три смычка” даёт ****ься,
Успевай лишь раздеваться.

Походняк – как будто в танце,
Триста впёрли ей спартанцев –
Раз по двадцать пропустила:
Полегли… на Фермопилах.

Как сосёт – на всё мудило,
Но и то ещё не диво,
Чудо в том, как говориться,
Что она ещё девица!”

Речи дар у всех отнялся,
Только “шмуль” не растерялся:
Подлетел – еблысь по носу,
Так усралась до поносу.

Гости ёбнулись со стульев,
Загудели, словно улей,
“Шмуль”, приветливо жужжа,
В суматохе и сбежал.




Вновь канает князь по брегу,
Солнце “пежит**”, тянет в негу.
Может… в море искупаться?
Но Гвидону б – “побараться”.

Чует княже – всё обрыдло,
Вывалил своё ***дло
И… “погнал мартышку” в гору;
Подплывает Лебедь вскоре.

“Князь, почто изводишь тело,
Да не княжье ж это дело!”
“Люди женятся, гляжу,
Я ж … дрочу себе, сижу”.

“Ну, а “биксу” на примете
Ты имеешь?” “Да на свете,
Ботают, царевна есть,
Что сберечь сумела честь.

Хоть сполняет всю программу
От начала… и по рамку.
Груди – во! ****ец подмашка!
В общем, то, что надо, “машка”!

День и ночь она ****ся,
В совершенстве отдаётся,
А сосёт-то по цейлонски,
По гавайски и японски.
 
И стройна как антилопа,
Взор – огонь, с упругой жопой,
И пердит как соловей –
Нет прекрасней, хоть убей!”

Говорит тут лебедиха:
“Да, такая есть чувиха,
Но устала кобелиться,
С ней лишь можно пожениться”.

Мол, помысли на досуге –
Не любовники – супруги;
Чтоб не съёб потом клиент-то
От княжны на алименты.

Князь, как сука, стал божиться,
Что сумеет с ней ужиться;
В день десяток палок вжарит,
Холостая жизнь, мол, “харит”.

Мол, готов (с душой ебучей)
Княжей поступью могучей
За женой идти отсель
Хоть… в двухзвёздочный отель.

Лебедь: “Ну, не так далёко,
Я – царевна та с Востока;
Срок мне с целкой расставаться,
*** с тобой… идём ****ься”.
 
Три пера с ****ы щипнула,
Нежно пукнула, икнула;
И стоят пред ним – вот дело:
У Гвидона – *** и Дева.

Так прелестна – нет эффектней,
Как с рекламного проспекта.
Князь под “зипер” прячет “шишку”,
Хвать царевну… и под мышку.

С драгоценною поклажей
Шустро “вжарил” до мамаши.
Деву об паркет – бабах!
Сам упал родимой в пах.

“Вот моя, маманя, ж;на,
Вам подружка – для “лисбона”,
Побыстрей благослови,
Дрын мой пухнет от любви”.

Мать всплакнула в одночасье:
“Охуеть! Какое счастье!
Бог вас дети наградит;
Ну, давай, “барать” иди”.

Царь, за болт держась, помчался,
На царевне обвенчался,
Только он её раздел –
Сразу кончил – вот ****ец!
 
Ну, и целую неделю,
Лишь доходит до постели,
Встанет “Бен***” его бетонный –
Брызг – в трусы “вафлину” с тонну.




закатына* – вольный перевод на украинский слова залупа
пежит** – **** (северный сленг)
Бен*** – член (намёк на английский Биг Бен)



Ветер по морю гуляет,
Бригантину подгоняет.
Чёрная плывёт бригада –
Львовский рэкет… Юры Гада.

Есть “окно” у них в Европу,
Но… “гвидонцы” их “за попу”
И ведут “на спрос” до князя,
Кто такие, мол, здесь лазят?

“Без стволов мы. Всё нормально.
Путешествуем легально.
В Салтанат – “на бабы” едем,
Раз уж он у нас в соседях”.

Восемь стран исколесили,
В курсе “к;пы” нашей силы,
“Бундес”* мы “бомбили” даже,
Только *** нам то докажут.

Как Болгарию “качали”,
Их “жмуры”** о том молчали,
Рынки “ставили” румынам,
“Баксы” провозили в шинах.

Шли в Варшаву “на качели” –
Крепко там стоят “чечены”.
“Втёрли” в Риге “поросятам”*** –
Фирменно сосут… бесята.
 
Но – пора и отдохнуть”.
“Что ж, бригаде в добрый путь.
Там Салтан ко мне сбирался,
Но доселе не добрался.

Должен он меня уважить
(Что, мол, за такая “лажа”),
Пусть “сраньё” срывает с трона,
Ну, и в гости… до Гвидона”.



Бундес мы бомбили* – грабили в Западной Германии (крим. сленг)
жмуры** – покойники (крим. сленг)
поросята”*** – малолетние проститутки (крим. сленг)




Долго, коротко ли – бают,
Бригантина прибывает
До Салтанова подворья;
Всех зовут их в гости вскоре.

Там – обычная программа:
“Штрафняка” по 200 граммов,
“Амаретто” и “Чинзано,
Сельдь из Польши и фазаны.

Осетрины …– так, с две тонны,
Спирт “Ройаль” – неразведённый.
Как по литру уписали,
Про Гвидона рассказали.

“Там у князя, Ваша Честь,
Драгоценностей не счесть;
Мыслите – златая жила:
Ну, так вот Вам – *** на рыло.

Есть бельчонок там раскосый –
Жопой трескает кокосы,
Жрёт один лишь белый хлеб
И поёт то рок, то рэп.

Скорлупа ж та, без подъёба,
“Рыживьё” высокой пробы;
Ядра – чистый изумруд,
“Вохры” их по тиху прут.
 
А ещё там есть команда –
Тренированная банда:
Тридцать три здоровых ***
Охраняют брег до буя.

В карате специалисты;
Нет, не националисты,
Не такие мудаки,
С города, не “от сохи”.

А у князя есть жена,
Как увидишь – так хана,
То ****ец, бля, а не шутки –
*** стоит уж третьи сутки.

И у этой мокрощелки
Месяц князь сбивает целку.
Он пенял: “«Му-Му ебёшь»,
В гости третий год идёшь””.

Тут уж царь изрёк: “Довольно!
Полечу я птицей вольной,
Хватит тётки в уши бздеть
И не сметь мне тут ****еть!

Запрягайте флот к рассвету,
В гости я к Гвидону еду.
Хватит, суки, наигрались!”
Ёбнул дверью – все усрались.
 
Под окном сидит Гвидоша,
Хрен уж чёрный, как калоша;
Видит псов голодных свору,
Слева “бакс” по****ил в гору;

Глядь, с лазоревой дали
К ним ***рят корабли.
Князь как “попка” подскочил,
Пёрнул, топнул, возопил:

“Матуш-ка, “ебись конём”!
Батя едет на приём.
Срам прикрой, жена младая,
За обедом… доебаю”.

Глянул в цейсовый бинокль:
Зрит Салтан на них в монокль,
Рядом – материны сёстры,
Вроде съёжились как в росте.

Пушки бьют со стен Престольной,
Дьяк въебенил с колокольни.
Сам Гвидон к гостям выходит
И на остров всех проводит.

Их встречает у ворот
Богатырский подводвзвод:
Все слегка навеселе,
Погуляли… “на селе”.
 
Белки нет уже в палатах:
Было – сокращенье штатов.
Что, не веришь – оглянись,
На Вкраину “подывись”.

Есть такое здесь явленье,
Пусть ***ют поколенья,
А страдают те сыны,
Что полезней для страны.

Но зато княгиня – диво,
Говорлива и блудлива,
Расчудесна – свет в окошке,
Недоёбана… немножко.

А за ней свекровь идёт;
Царь стоит… как “адиёт”
“Шо я вижу! Где те ****и!!?
****юлей им щас наладим”.

Тут сестричек изловили,
Но на радостях – простили:
Отдали… богатырям,
Что там было… стыд и “срям”.

Царь во всю рыдает глотку,
Бух к царице – “носом в потку”.
Их под руки и за стол –
Невъебенный пир пошёл.
 
Гости со всего Союза
Пили, жрали там – от пуза.
Царь застолья не обидел –
“Дальше харч метал*, чем видел”.

Князь жену рачком поставил
На столе…, и так ей вставил,
Так “вложил” своей богине –
Вышиб целку из княгини!

Развлекух полно в светёлке:
Масти, ****и, курвы, тёлки,
Прошмандовки, шалашовки,
Секильдявки и верёвки,

Поросята, шмары, клавы,
Моди**, биксы и шалавы,
Интердевы и секс-звёзды,
В общем – ****ы, ****ы, ****ы.

В групповухах, аль по парам –
Молодёжь давала жару;
Говорят… там не одну –
Вашу… видели жену.

Донесли нам по каналам,
Что там шло по всем аналам;
А дошло, коль, до аналу –
Сказу двигаться к финалу.
 
И с поэтами двумя
Пил на том пиру и я
За Андреевы рассказы,
За якутские алмазы,

Шоб имелась в жизни цель,
Чтоб стояла Цитадель,
А за Пушкина с Барковым –
Будут деньги – выпью снова.


харч метал* – блевал
Моди* – термин употребляемый (по слухам) в 70–х годах среди восточносибирских пастухов, аналог ****и.




              ОСЕНЬ,   ИЛИ ВЛИЯНИЕ ЖЕНЩИН НА...

Ну, не везёт вам осенью.
Ну, что поделаешь?
Если не трихомоноз, то триппер, и ещё непонятно, что лучше?
Триппер вроде суровей, да и звучит по-мужски. Попробуйте сказать в компании: “У меня триппер”, либо: “У меня трихомоноз”, и вы убедитесь, что “триппер” звучит почти гордо, ну, уж по крайней мере, с достоинством (вероятно, из-за обилия согласных). А “трихомо-ноз” звучит как “насморк”, несолидно как-то. Да и лечится “трипак” быстрее. Но дороже. И считался всегда венерическим. А с трихомонозом еще пару лет назад можно было “косить” под “бытовуху”. И никаких подписок и уголовной ответственности. Но теперь, то ли доктора по-умнели, то ли провели какие–то эксперименты (возможно и на себе). Ведь раньше-то им почти все “гнали”, что трихомоноз чуть ли не ветром занесло. Правда, многие и до сих пор уверяют, что “трипак” у них от онанизма. Таким доктора, правда, не верили, но смотрели с уважением – мол, джентльмен. А скажи, что у тебя трихомо-ноз от онанизма, – иной доктор мог и поверить, но смотрел потом брезгливо. Да и лечится три-хомоноз чуть не целый квартал. И когда врач говорит пациенту: ”Покажите” (они из врождённой деликатности не говорят, что именно), то тот, у кого явный триппер, вынимал член гордо и держал его за “древко” как флаг на первомайской демонстрации, а тот, у кого явный трихомоноз, выволакивал свою “макабуку” робко и неумело – как ***. Иерархия многолика – бывает и хуёвая.
Про тех, у кого сифилис, и говорить нечего, они перед “триппероносцами” проходят как султан перед евнухами в общем кожно-венерологическом гареме. К счастью, им отвели отдельный кабинет в полупотайном коридоре – аппендиксе, чтобы не выёбывались перед простыми людьми.
Ну, а тот, у кого модный сейчас на левой окраине Голливуда СПИД, тот вообще выглядит как калиф... На час. Написал бы и о них, но не попадался материал. На ***. А без этого удостоверения к ним не пустят. Но я отвлёкся. Я, в общем-то, про осень хотел сказать.
Ну, не везёт вам осенью. И если, эдак на третий день (или попозже) после “поименья”, “со сранья” (в смысле рано), до или после утренней мочи, вас одолевают капающие с утра (в смысле с конца) сомнения, то значит вам прямая дорога на угол Энгельса и Мира в кабинет к Ви-кину в кожно-венерологический диспансер. В “КВД” – Клуб Внезапно Доебавшихся.
Я, кстати, туда по улице Мира обычно не ходил. “Харило”. Дискомфорт какой-то на душе. По улице Мира в коммунизм было хорошо ходить, а не в КВД. Я по Энгельса обычно хо-дил. Не знаю, почему. Вроде бы Фридрих ничем особо себя не запятнал. Может потому, что там переулками можно к двери прокрасться. Хорошо – теперь Мира в Степана Бандеры переименовали. Гордое название... с террористическим привкусом. Можно уже и по ней на “трип-дачу” маршировать. И чувствуешь себя как Чингисхан  на военной тропе. С полными яйцами динамита. А то прежде крадёшься поутру, “ако тать в ночи” по Энгельса, зырк – вправо, зырк – влево – нет знакомых “рыл”, и шасть в парадное и “быренько” на второй этаж и вправо. Ну, а там ты уже как дома. Входишь солидно – этаким половым рецидивистом, а по скамейкам “шнурки сопливые” сидят в кроссовках, взгляд от пола “отодрать” бояться. Вопрошаешь внятно: “Кто последний в 5-й?”
“Я”, – пискнет какое-нибудь “братское чувырло”, мельком взринув на тебя извилистым взглядом. Пройдёшь гордо холл наискось и сядешь на скамью как на трон, достав из сумки книжку потолще. И “отлетаешь” в безмятежные миры, где людям не грозит никакая “хреновина”, кроме разве что мухи “це-це” или бубон-ной чумы с Альтаира. А поверх страницы временами поглядываешь на этих юных рэперов с триппером. Как они с тоски и от нервов со стен полезную венерическую информацию считыва-ют. О народных приметах и симптомах послед-ней предсмертной стадии... И ху-е-ют. И зе-ле-не-ют. А ладошки на отлёте держат. Как журав-ли..., репетирующие полёт в тёплые страны. Скамейки коснуться бояться. А дверь в “пятый” мизинцем левой открывают. Чтобы, значит, их-нюю пионерскую трихомонаду (на которую они сдуру рассчитывают) чужая залётная трипосома не “вздрючила”! И “конец” свой “доку” предъявляют исключительно с третьего запроса (как засидевшаяся в “целках” невеста, набивающая себе цену). “Док” им: ”Покажите”. Они: ”А?” И испуганно в глазки смотрят. “Док” им: ”Доставайте”. Они: ”Ч-что...?” И опять в глаза. Как он им на третий раз говорит – не знаю, может быть, такое в конце концов: ”Ты, ***! Доставай свой хуй на хуй, на хуя сюда прихуярил !?” Тут уж они “зипер” – вниз, а триппер – вверх... (пред светлые очи) на конце родного мудилища. Правда, двумя пальчиками. Держат. Чуть ли не с брезгливостью. Глядят, как королева на све-жее кало любимого пекинеса.
“Т-а-к”, – говорит себе “док”, шевельнув носом, а их уже прошибает холодный пот и предчувствие поноса.
“Закатите”. Они опять: ”А?” “Закатите”. И на пальцах показывает... для мудаков. Тут их из холодного пота в краску перекидывает. Не видел воочию, но уверен, если – правша, то закатывать будет левой, и наоборот. Извечная привычка советского народа к конспирации.
Это не касается, впрочем, полуолимпийских спортсменов кавказской национальности и львовских ребят с экс-деревенской подворотни.
Видал первых. Входит без очереди, с ним “сенсиньоре” или “чичероне” (не помню, как правильно) с кейсом, фаршированным “бабками”. И доктор потом (как своему) говорит: ”Представляешь? – Не пьёт, не курит, ест пол-тора раза в сутки, но уж очень женщин любит”. Видал я их. “Шайба – полтора Ивана”, плечи – оконная рама фасада здания ООН в Нью-Йорке, на мохнатой груди – серебряное распятие с кулак величиной, а на роже – невозмутимость свежевыебанного Чингачгука относительно враждебными гуронками. И при нём ещё этот мелкий “полупидор” с кейсом. Не похож на олимпийского тренера.
А сельско-городские наши, те всё время че-му-то удивляются. Они в этих кабинетах и бы-вают-то больше без, так сказать, низменных поводов. Для профилактических проверок перед проездом за “гринами” к дяде в Канаду. “Знаешь”,– говорят, – ”мало того, что я им пять фотографий на документы “шлёпал”, так ещё три раза отвёртку в *** совали”. Это он огорчается... сука. “Чтоб ты так жил”, турист недоэмигрированный.
Но я, в общем-то, не о том. Я – про осень. Прекрасная, между прочим, пора. Очей, опять же, очарованье... Но, если не везёт вам осенью, если “очей (не тех, которых очарованье, а очков) ваш “игральный автомат” поутру “нащёлкал” больше, чем по две капли с “конца”, – ну значит, после рэперов в кроссовках, кавказских олимпийцев и городского села, которое профи-лактическое, т.к. на****овалось уже в ранней молодости, а теперь “кончает” по часам, – т.е., если будильник, заведённый на 60 минут ещё не прозвенел, а он уже “спустил”, то от жены – дежурная оплеуха; так вот, после всех них, кладёте вы ваши “марсианские хроники” с бурундийскими аллигаторами в сумочку... и прямая вам дорога в – “пятый”.
И ваша теперь очередь протянуть белу рученьку и за рученьку дверцы этой взяться. Что не каждому дано на полную гордую ладонь все-ми пальцами, хоть бы вы и знали, что через ручку двери оно, в общем-то, и не передаётся. По крайней мере, не передастся ничего нового, кроме того, что у вас и так есть, либо на что вы надеетесь. Да и доктор уже пару раз туда-сюда бегал и за ручку, значит, уже хватался. И не один ты такой умный. Вся окружающая “шнуркотня и трахимудия” от пола взгляды отхуяривает, чтобы значит посмотреть, как “док” дверь открывает, и не одеты ли у него на пальцы презервативы.
Короче – вкатились вы в кабинет, “бельма” в стол и ждёте дежурных вопросов. А “док” бу-мажки перебирает и этак деликатно ждёт, когда вы придумаете дежурный ****ёж на его вопросы (если дома не подготовились).
Наконец собрались все с мыслями и молвит “док”: ”Ну что, товарищ...– доебались?” На са-мом деле он, конечно, не так говорит, а дели-катней – типа: ”Что у вас?”, потому как еврей по образованию, но все понимают, что он хочет сказать.
Впрочем и “товарищ” сейчас уже, наверное, не говорят во Львове. Хотя, если, скажем, фраза ”Товарищ, у вас триппер” интонационно ещё звучит как предупреждение, то фраза “Пан. У вас триппер” звучит уже как приговор.
Ну, а далее “док” вопрошает вроде такого: ”Опять новую “трахнули? ”” – “Опять, “док””. – “И опять ни фамилии, ни адреса не знаете?” – “Опять”. Ну и так далее. А потом – анализы. И “отвёртку” куда и сколько надо засунут, и на “янтарь” мочи на свет лампочки налюбуетесь, и, надо думать, кровушку вашу и на СПИД тайком проверят. О последнем вы, впрочем, скорее всего и не узнаете. Разве что вы уж совсем невезучий. Осенью.
А через дня три-четыре приходите вы за результатом. И сидите в коридоре как на электри-ческом стуле, который заканчивает чинить тю-ремный электрик, и размышляете “за жизнь” и за везучесть. Но вот и ваш выход на авансцену. И молвит вам “док” в таком примерно ключе: ”Что ж вы после каждой новой ****и ко мне приходите и мозги ****е. Здоровы вы как пле-менной жеребец. Идите, и храни вас Бог и ваша кобелиная натура”.
До свидания не говорит. Профессиональная этика. Но и “прощайте” – тоже. Слишком похоронно. А что-то типа “Счастливо”. Приятно с “доком” общаться.
     В общем... “отпустила Зона, отпустила проклятая”, как говорил персонаж “Сталкера” братцев Стругацких.
   И выходишь ты за эту (до боли в паху знакомую) дверь, “кидаешь” сочувственно-полупрезрительным “бельмом” на сидящее в “предбаннике” “ханурьё”, и мерным шагом с прямой спиной и высоко поднятой головой – “на стрит”.
На свободу.
****ься.
Если кому не понятно.
До следующего раза.
А осень?   Осень скоро кончится.
   Анджей Львовский    1993 г. – 8.01.1994 г.




РАЗГОВОР  ДВУХ  БОМЖЕЙ  НА  ПОМОЙКЕ  НА  ТЕМУ  ПРЕЗИДЕНТА  КЛИНТОНА  И  ОРАЛЬНОГО  СЕКСА

Слышишь, Маня, слезь с помойки,
По TV, через окно,
Видел я вчерась как бойкий
Ихний Клинтон влез в говно.

В Белом доме он шкодил
С Моникой Левински,
Думал – мелкий крокодил,
А она – нож финский

Заправлял он ей минет,
По любови вроде,
А она... – да, веры нет
Женщинской породе.

Не помылась стерва с год,
Призвала юриста,
Он анализу дал ход
И влепил им иск-то.

Бедный Билли аж вспотел,
Но не отмахался.
И его сожрали... тем,
В чё он там пихался.
 

Белый дом теперь бузит,
Пострадал морально,
Вот, Манюня, чем грозит
Ентот секс оральный.

И теперь их Билли-бой
Оказался в луже,
Мыслю, Маня, мы с тобой
Провернём не хуже.

Ты бабень ещё в соку,
Стройненькое тельце,
Ляжешь лыком им в строку,
Наша цель – Б. Ельцин!

Ща посуду мы сдадим,
И тебя отмоем,
После «Second» посетим,
Срам твой чуть прикроем.

Что Борис? Да всё при ём,
Вот войти не просто,
Запишися на приём
С личным ты вопросом.

На приём как попадёшь,
Говорю те верно –
В грелке нышком пронесёшь
Литра три портвейна.
 
Боря выпить – не дурак,
Вон бичара Вася
Утверждает, что не раз
С Ельциным он квасил.

Ты к нему поближе сядь,
Предложи портюшу,
И по ножке его гладь,
Изливая душу.

Там найдёшь чаво сказать,
А как он взопреет –
Тут уж надо показать
Всё, что ты умеешь!

Только, Маня, ты смотри,
В раж не влезь уж слишком
И в заглот всё не бери –
Трухай на бельишко.

Раза два лишь с ним побыть
И придёт твой день-то,
Главно дело – не замыть
Сперму президента.

Он поймёт, почём тот рай,
Где ему деваться,
Но телагру не стирай
Месяцев так с двадцать.

 
Мы им влупим КВН,
Адвокатов включим,
И... – иди сюда Б.Н.,
Мы его поучим.

А за весь наш скорбный труд
(Нам ведь надо мало) –
Пусть помойки нам сдадут
С ближних всех кварталов.

Вот тогда мы заживём,
Да без конкуренций,
Пожуём, да и попьём,
Ну... держись, б... Ельцин!




            МЫ  БЫЛИ     (Сандомир, 23.05.93 г.)

Нам не за что взять, почти нечего дать,
И Миссис Вселенной нам кажется ****ь.
Мы пьём для себя, для других, для похожих,
Мы пьём для друзей, для врагов, для прохожих.

За “жисть” побазарим сурово и жёстко,
140 в “Чероки” дадим к перекрёстку,
Пол-литра в дыру протолкнём прободную,
Подарок…, жену отъебать бы родную.
****ся до одури, до помрачения,
Как средство – от алкоголизма лечение;
 
****, раз маяк в междуножье горит,
****, чтоб себе доказать, что стоит.
А те, кто ловчее, на радость вдове,
Полжизни – на зоне, а пол – в BMV.
Немного пожрать и нажраться от пуза,
Мы – крысы из трюма “Титана–Союза”.


Живём для работы,
                Живём для заботы,
                Живём до икоты,
                Живём до блевоты.

Да на *** та жизнь, да и на хер рождаться,
До смерти б дожить…
Да видать – не дождаться.


Отбросы, эпохой сметённого племени,
Пусты, словно чёрные дыры во времени,
Плывём в океане средь писка и визга
С загранпаспортами, с оплаченной визой.


А шмотки – вагонами,
Взятки – погонами,
Да время – поганое,
Вот мы – с наганами.


Ох, полягаем своей полигамией
В зубы ногами уют моногамии.
Ну, погуляем денёчки последние
Прошлых говён по закону наследники,
Люди азартного пьяного покера,
Но без сердец, без туза и без джокера.
Славные только своими запоями,
В памяти мира остались плейбоями,
 
Годы сжигали поштучно и пачками,
Небо коптили и землю испачкали.
Тел наломали, да судьбы тиранили,
Души чужие своею изранили,
Уж не томимы духовною жаждой,
   МЫ ПИЛИ,      
             МЫ БЫЛИ,    
                МЫ ЖИЛИ…
                ОДНАЖДЫ.




         РАЗНОЕ   (91-92 г.г.)

А мне сказали – да, мол, много я пью,
Может быть, а, может, нет – по хую.

А мне сказали, что, мол, много я ем,
Да не ваше ведь, своё – так зачем?

А мне сказали, что я женщин ебу,
Ну, а вам-то кто мешал – не пойму?

Мне сказали: “Всех замучил твой рок”,
А мне проще под него “двигать срок”;

Срок, отпущенный мне жить на земле,
И решать за всё, про всё – только мне.



Я хотел бы успеть –
сеть,
Я успел бы за день –
лень,
И нельзя мне помочь –
ночь.
Я по жизни шёл прост –
пост,
Я с надеждою глядь –
****ь;
Беды – те, что давно –
говно;
Я дожил до утра –
Ура.
1992 – ?




Едешь – езжай, поймёшь авось
Известное давно:
На Родине дерьмо – навоз,
В чужой стране – говно.
12.92 г.




ПОДРАЖАНИЕ ХАЙАМУ
 25.12.92 г.
Чтоб счастие узреть, не нужен мне ОВИР,
Я на родной земле могу устроить пир,
А пьяную слезу пролить о тщ;те жизни
Честней, чем каменно взирать на этот мир.
 
ПОСВЯЩЕНИЕ КГБ (89-90 ?)
Не всё то есть ещё элита,
Что крутится вблизи корыта,
Хрюк в унисон же, хоть убей,
Не даст прибавки отрубей.
Причастность же к любой кормушке
Ведёт в кабальную ловушку,
Где ни свободы нет, ни чести,
Со всеми ж хрюкать должен вместе.

ТРИ ДНЯ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИР
        (ночь 21-22.08.91 г.)

Просыпаюсь по утру – что за люра:
На дворе переворот – диктатура.
Не Кер;нский, не Махно, не Петлюра:
Вице-през в тузы полез – вот же дура.

Как при Лёне, порет чушь нам Останкин,
А на Красной – тихой сапой уж танки;
Хорошо, что большинство всё ж за Борю,
Ну и, если б не народ, быть бы горю.

Только время уж не то (просчитались),
Когда в жопу языки затыкались;
Хоть глушили весь эфир полосами,
Прорывалась правда в мир – “Голосами”.

И спасибо “Bi–Bi–Si” в день наш тёмный,
Коль еси на небеси – их запомни.

А кто зад, да сразу в две ставил позы –
В честь победы им в “очко” вставим розы.

Это вам не Тяняньмынь – всех на пузо,
Не китайцы большинство по Союзу,
Пусть старпёры из вояк зло пророчат,
Третий день им показал – сдрочат.

И народ не чернозём под партплугом,
Не Крючком его не взять, не исПугом;
Тяжело крутить спираль новой эры,
И горели по Москве БТРы.

Малой кровью обошлось, долгой болью,
Не лечить союзных ран крупной солью,
Не воспитывать людей автоматом,
И послали хунту ту (дальше матом).

Вся страна в напряге вчера лишь
Подмосковными жила вечерами.
Конформисты кулачком бьются в груди,
Да плевать – уже четверг, утро, Люди!

 
ВООБРАЖАЕМЫЙ РЕПОРТАЖ С ЦИТАДЕЛИ
     (на тему борьбы с пьянством)
На Цитадели обсуждается Указ,
На Цитадели выставляется закуска,
И делегаты, парни высший класс,
Уже помчали за Пшеничной и за Русской.

Трещит головушка с утра, но то – пройдёт,
Президиум косит похмельным оком,
Что, мол, вторая – та как раз пойдёт,
Но как бы первая не выхарчилась боком.

Решил президиум, прикинувши объём,
Голосовать за каждый пункт Указа,
Кто ж воздержался – половину пьёт,
Тому ж, кто против – ни глотка заразе.

Единство мнений резало глаза,
Словно в Китае в годы культа Мао;
И все голосовали только “за”,
И водки было выпито немало.

Трое признались, что со школы за Указ
И до шестого класса, мол, не пили
И в честь Указа разобьют “фугас”*,
Но по ошибке не разбили, а распили.

Один сказал, что “харч его зовёт”,
И побежал, и встретил в коридоре,
И снова свеж, и вот уже поёт,
Как относительно для нас любое горе.
 

А тут другой, голосовавший “за”,
Сказал, что водкою не в силах наливаться,
И из состава нашего “ЦК”
Был выведен в сортир, чтоб проблеваться.

Под “Модерн Токинг” (нуден и слащав!)
Ирка “восьмёрку” вышивала попкой,
Кто-то тонул в остаточках борща,
И все трезвели с каждой новой стопкой.

И сняли с плеч доспехи пиджаков,
И тут такое довелось услышать,
Что двое-трое комсомольских вожаков –
“На посошок” и “навострили лыжи”.

Хозяин хаты, с виду в доску трезв,
Хрустальным взглядом впёрся “собі” в душу,
Морда – тупая, но в движеньях резв,
И на макушке шевелятся уши.

Но в обсуждении опять возник прокол,
То молодёжь, ни в грош не ставя старших,
Нам не дала закончить протокол,
В соседней комнате сношая секретаршу.

Потом кто пел, кто матерился, а кто спал,
Кто “харч метал” с балкона на прохожих,
Кто сам ушёл, кто без вести пропал –
Содом Гоморра и косые рожи.

Бурели гости, и закат пылал,
Супруг жене уткнулся “носом в потку”,
И председатель трёх уже послал:
Двух – “к матерям”, и одного – за водкой.

А время с каждым часом шло скорей,
И коктейль-смеси застревали в глотке;
Вернулись двое – те, от матерей,
Но не вернулся тот, что шёл за водкой.

И гости расползлись, и весь тут сказ
(Как наш народ умеет веселиться),
Но надо всё ж доразобрать Указ,
Вы приходите завтра – похмелимся…

(* фугас – бутылка 0,75л)
 
ЗАГРЯЗНЕНИЕ ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЫ
 04.08.89 г.
Я снял с утра, ну, а дала к обеду,
Я загрязняю окружающую среду,
А коль останешься на ночь – то будет сверх,
Я загрязню и окружающий четверг.

Загар твой женской прелестью лосниться,
А мысль одна – скорее бы нам слиться,
Прочь парк-пустырь – быстрее в тень на хату,
Там мы покажем всё, чем мы богаты.

Но вновь тебя да тянет на свободу,
Мы впополам, мы едем на природу,
И задним бампером сшибаю я дубок,
Что нам дубы, коль впереди – лобок.

Коль леди мало скромного алькова,
Сухарь допив, ещё купив, мы в лес под Льво-вом.
И там, с тебя трусов уж не снимая,
Нашёл, вошёл, пошёл и чую – маю.

А ночь бессонная в башке бухою сажей,
Давай на “флет”, и там по новой ляжем.
Что ночь не спать, что две – абы по делу,
Тем более с твоей душой и телом.

Но ночью вдруг от секса лишь бока,
Войти в тебя сложнее, чем в ЦК,
 
Но всё ж проник под молчаливое согласье,
И всё путём – ты в спазмах сладострастья.

А утром ты проснулась, как в беде,
В столь нами славно замусоленной среде,
В столь нами славно загрязнённом четверге:
“Домой хочу, и баста” – э-ге-ге.

А ты прошла как по талону, что на раз,
А я гляжу на тело – первый класс,
А я готов был загрязнить не лишь среду,
А очень много разных дней в году.

ЦИТАДЕЛЬ
1998 г.
Мы 20 лет отбичевали
С той дальней универ-поры,
Где с пар – на пиво сачковали,
Были добры, но не мудры.

Не то, чтоб сильно поумнели,
Нам не по силам поумнеть,
Мы жили, жили, как умели,
О прошлом смысла нет жалеть.

Облазив горы и долины,
Стремились мы под ридный кров,
На дикий запад Украины,
В наш молодой, старинный Львов.
 
“Шизым орелом в облакинах”
Народ летал, когда бухал,
“Шмурдях” порой лакали в “кинах”
И на скамеечках – “сухарь”.

Пусть не хозяева планеты,
Мы у неё скорей в гостях,
А Львов, как Львов, и в годы эти
Мы те же – 20 лет спустя.

Эпоха всралась в оночасье,
****ом накрылся соцьялизьм,
Разинув рты, в преддверье счастья,
Дождались новую мы жизнь.

Нам снова власть очко втирает,
И век порою с нами груб,
Но кто-то мебель покупает,
А кто-то допивает рубль.

Пусть приземлённее порывы,
В душе ж – весенняя капель,
Как бы там ни было – мы живы,
Бал снова правит Цитадель.

 
БУГАЗ
29-30.12.91 г.
Над Бугазом – звёзды, ночь, тишина,
В ожиданьи нас застыла волна,
Снят с халата твоего поясок,
И запрятан острый нож мой в песок.

Наше ложе – полосатый матрас,
Лет ему, как мне сегодня, как раз;
Сдуй песочек с моего “маяка”
И подставь скорей под пальцы бока.

И прогнись через матрас до волны
И избавься ты от чувства вины:
Знать, судьба – слиянье наших стихий,
Ну, а море пусть отпенит грехи.

Ночь вонзилась в наш изысканный спазм,
Ты глотаешь мой счастливый оргазм.
И вина, уж не противясь вину,
В сладострастии плывёт в глубину.

И, разъявши жар наших тел,
Получивши, что кто хотел,
То кипение, которым полны,
Мы потушим в хладнокровьи волны.

И, отринув с ног песок, словно прах,
Мы ныряем в море и мрак;
 
Тело рвётся в горизонт через стон,
И искрой горит меж пальцев планктон.

Был побегом, как от берега бед,
Тот полёт двух параллельных комет,
Наш отчаянного счастья заплыв,
И медуз вокруг неоновый взрыв.

Плыли в ночь мы, каждый сам по себе,
Подчиняясь лишь желанья судьбе,
Только страх нам приказал поворот
Меж бездоньем неба и вод.

И вернулись мы на грешный наш брег,
Ощутив себя: “Се есть человек”.
Взявшись за руки – к чему все слова,
В ночь ушли мы – в непонятное Вам.
 
ПЕСНЬ О ЖОПЕ
(7.03.95 г.)
…как много в этом звуке
    для сердца русского сли-лось

То как зверь она завоет,
То заплачет как дитя

А когда же про жопу будет?
      (из одесского анекдота)

Из пархатой глади моря ветер волны выхеря-ет. Между пеной туч и гладью гордо реет чья-то Жопа, тучной грации подобна.
То очком волны прижопясь, то с припёдом взмывши в небо – молвит внятно, тучи слышат радость в смелой песне Жопы.
В ЭТОЙ ЖОПЕ – ЖАЖДА БУРИ!
Силу пёра, пробздых страсти и уверенность в зловоньи слышат пташки в этом тексте.
Чайки сто-о-о-нут как в оргазме, сто-о-нут, целкой примерещась, и на дно морское потку спрятать с понтом уж готовы.
И гагары дурку косят – им, гагарам, не по кайфу раскаленье сраной бездны – лёгкий бздёж их вишь пугает.
Лев позорный робко прячет *** свой, сука, меж камнями. Только гордо Жопа реет перма-нентно над волнами!
Всё мрачней ****ец и ближе – знай, вхуяри-вает волны, те, что рвутся, словно курвы, к свет-лой просери в межтучье.
Срач гогочет в лихолетье. Воет спермь, с ва-гиной споря. Ветер волны обжимает, задувая ген в промежность. И разносит хромосомы за хвост, да об жадный клитор, в дикой злобе раз-бивая сперму в перлы поколений.
Беззаветно Жопа реет шаровой, округлой ха-рей, как болид впердячась в тучи, ягодича пену моря.
Вот взбесилась, словно демон, что на кактус сел аналом… и смеётся сверху Жопа и рыдает в упоенье. Надо мной рыгочет с вами и в катарси-се рыдает! В окружающем поносье чутко чует Жопа чудо – мол, засаженное в Жопу расцветёт в затучье Семя.
Время воет… Гром икает. В ледяных огнях неона тучи над ****атой бездной. Молча море молний пламя гасит влажною пучиной. Те ж глистами без сознанья бьются в море, исчезая, унося с собою память как былого отраженье.
БУДЯ! СКОРО ЁБНЕТ БУРЯ!
Это хитрожопо Жопа в штопор входит между молний, над сосущим бурю морем; то под рок пророк пророчит:

“ПУСТЬ СИЛЬНЕЕ ГРЯНЕТ ЖОПА!”
 
ВЫ РОЖАЙТЕ, МЫ ВАС ПОДОЖДЁМ
      (Львовский народный стих)

В воскресенье сего года
В честь приятнейшей погоды
Горсовет во граде Львове
Дал закон – тебе он внове.

“Бабам, что лежат в роддоме,
Надлежит забыть о доме,
В терпеливом ожиданье
Заниматься лишь рожданьем.

К ним в палаты без эксцессов
(В поддержание процесса)
Запускать всех мужичков:
Сделал дело – был таков”.

Мы, как бывшие пропойцы,
Записались в добровольцы:
Водку пить мы стали слабы
И годимся лишь “на бабы”.

С хряком же, таким как Вова,
Населенье града Львова
(От тебя, Ириш, не скрою)
За два года мы – утроим.

Ну, засим…конец, прощаюсь,
Снова в город возвращаюсь,
 
Дабы в суточном вращенье
Заниматься развращеньем.

Муж твой, также к сексу склонный,
Бьёт концом тебе поклоны.
Будет к вам коль разнарядка,
Кинем палку (по порядку).

Ну, счастливо, о Майн Готт,
Ира, вас целую в рот,
Едем мы чесать наш ***,
Ты ж рожай и в ус не дуй.


ОДА СНОШЕНИЮ
(86–87 – ?)
Не будьте, девы, робкими,
Не затыкайтесь пробками,
Возьмите да попробуйте
Бесплатных наших ласк.

Хвала же отношениям,
Что все зовут сношением,
Наперекор лишениям,
Введём мы радость в вас.

Мужья, простите жёнам вы,
Вдруг, если обнажёнными
Застали их с пижонами,
Ведь жизнь так коротка.
 
Не бейте вы их личики,
Поджарьте им яичницу,
Всё тлен, одно сношенье лишь
Переживёт века.

Для нас не место главное,
Виват, сношенье славное,
Хоть быстрое, хоть плавное,
Хоть задом в потолок.

В морях, постелях, гротах,
Вдвоём иль целой ротой,
И снизу, да и в рот мы
Способны дать белок.

Наташи, Иры, Леночки,
Сглотните наши пеночки!
И станете вы, девочки,
Счастливыми вполне.

Концом нутро не режется,
На нём всё в мире держится,
И истина содержится
В конце, а не в вине.

Не бойтесь капры дикой
Гавайской и индийской –
Святейшие буддисты
Их все изобрели,
 
Коль члены все упали бы,
Вы, милые, пропали бы,
Так поднимайте шкалики
За спермовый прилив.

За гормонов кипение,
Души нежнейшей пение,
Людей совокупление
В азарте сладких спазм.

За вечное стояние,
Чтобы не только пьяное,
За сексорвенье рьяное,
За бешеный оргазм!


ПЕРСПЕКТИВЫ СЕМЕЙНОГО СЕКСА
(или 30 лет супружеской жизни
М–ской семейки)

В век глобальнейших идей,
В ускоренья эре
Пал, как ***, процент детей
В эРэСэФэСэРе.

Как-то, лёжа на жене,
Доблестный наш Вова,
Весь в поту, вафлях, слюне,
Взял для речи слово.
 
Молвил строго, без затей,
Скинув в простынь лужу,
Мол, количество детей –
Символ мощи мужа.

Коль жена, любя ***,
Да рожать не в силах –
Подозренье: вне семьи
Где-то “заблудила”.

Так что, говорит: “Держись,
Одного мне мало.
Секс – не ебля, это – жизнь;
Всё начнём сначала.

Что ребёнок нам один?
В общем, если встанет,
Мы рождаемость дадим,
Как в Узбекистане.

Член привстал, как франт в фойе,
Мне, мол, и не жалко:
То-то праздник был в семье –
Аж вторая палка.

Прёт с них пот ночной порой,
И решили даже,
Если дома – муж герой,
То жену – туда же.
 
Семь детей за восемь лет,
Муж от секса – синий,
Толстый, как сельдя скелет,
Ирка ж – в героинях.

С каждым годом входит в раж,
Жизни смысл в “пропиле”,
И такой идёт кураж
Над мужинской силой.

Двадцать лет в такой езде,
Знай, они корячатся,
Муж при слове о ****е
Под шкафами прячется.

Гиннеса рекорд уж бит,
Третий взвод рождается,
Муж не ходит, не стоит,
Лёжа, бедный, мается.

Но свербит один пустяк
На извилин грядке:
Что-то, говорит, не так,
Что-то не в порядке.

В чём, скажите, тут секрет
“Киндер–урожая”?
Ведь… потенции уж нет,
Ирка ж… всё рожает.
 
ПОДРАЖАНИЕ БАРКОВУ
(Шёл *** по хую, встретил хуй на хую…)

****а от****ила ****у,
Причём такими ****юлями,
Что на ****у, надев узду,
****у обвешали “делами”.
И как ****а та не ****ела,
Но от****еться не смогла,
И вот ****ы младое тело
****ой при****ила молва.
И ****уны под нимбом власти
При****или ****у вконец;
****а призналась в одночасье,
И той ****е пришёл ****ец.


ОДА К 100-летию Ю.М.И.
(кабачок “Мальборо” 02.2000 г.)

Дворовые поседели,
Дворовые отсидели,
Нет одних, спились другие,
Третьи же – тузы тугие
В нашей солнечной руине –
Хлебосольной Украине.

Только бабушка Ирина
Тянет сок из мандарина,
А вокруг её погодки
Самогонку хлещут с водкой.
Греют душу и нутро
В Мaльборо, эх, в Мальборo.

А супруг, хоть мог – не спился,
Вновь любви её добился,
Сидя в 600-той “Мрази”,
Баксы делает из грязи
В нашей солнечной руине –
Незалежний Украине.

Только бабушка Ирина
Тянет сок из мандарина
И влюбляет всех в себя,
Ну, почти что не ебя.
С вечерка и до утра
Близ “вагона” в Мальборaх.

Цитаделью управляла,
Но теперь с неё схиляла;
Там другие королят,
Им всего с полсотни “лят”.
В нашей солнечной руине –
Самостийной Украине.

Только бабушка Ирина
Тянет сок из мандарина,
Ею друзи дорожат,
И с вокзала два бомжа
Пьют за совесть, не за страх
С Ирочкою в Мальборaх.
 
Молодые (лет под 100)
Предлагают кое-что:
Ей же – гульки по хую,
Ведь она блюдёт семью
В нашей солнечной руине –
Разорённой Украине.

Только бабушка Ирина
Тянет сок из мандарина,
Вспоминая, как бывало
Вёдрами коньяк хлебала.
Шёл гудёж на всех парах
В Мaльборо, эх, в Мальборaх.

Ну, да будь такой, как прежде,
И вселяй в сердца надежду,
Поцелуй меня в уста
И живи хоть до двухста…
В нашей солнечной руине,
В Цитадели… На Вкраине.
Всё. Закончил. Пить пора:
Ну, за Ирку – с Мальборa.


ОДА ПАМЯТИ И.С. БАРКОВА
86-88 г.г.
Однажды в полдень в наши руки,
Не от какой-нибудь там суки,
А от породистой бабёнки –
Возьми, да обломись книжонка.
 
Та современная деваха,
По имени, кажись… – к Аллаху,
Не буду даже вспоминать,
Речь не о ней, ****а мать!

А в книжке той И.С. Баркова
Подначитался я такого,
О чём сам не писал три лета,
Но, впрочем, главное не это.

“Союз Писателей Дебильных”
Лет пять тому писал обильно
И в том числе ведь и такое,
Что вельми близко к И. Баркову.

И я, с энергией в плече,
Могу творить в таком ключе.
И пусть мозг пуст, но мы не ропщем:
Наш век – барковского попроще.

У нас с секс-опытом не бедно,
От “Камасутры” и до “шведов”,
“Порнуху” смотрим мы “по Польше”
И матов – на пяток побольше.

В века прошедшие же глядя,
Скажу – у нас не хуже ****и,
Но всё ж им легче было, гнидам,
В их времена не знали СПИДа.
 
И, словно падаль вороньё,
Болты клевали баб в сраньё.
Да, в ебле разница большая –
У нас уж есть *** с “ушами”.

Но, возвратимся вновь к поэту,
Ему б за творчество всё это,
За поэтическую силу
Елдон свинцовый на могилу.

Его б – в “дебильства” многогранье,
Как жаль: не встретились умы!
Он спиться, гад, успел чуть раньше,
Чем начали спиваться мы.

Но, средь его скабрезных строчек,
Практичный метод находя,
Страна моя, твоих, ****ь, дочек
Рифм;й ритмичили мудя.

И, расстелив свою подругу,
Стянув с яиц трусов подпругу,
Ей, положив на жопу книгу,
Как вдвинешь елдовую фигу.

Ебло сощурив на ****о,
Кидал я палки по одной,
И член над клитором взмывал мой,
Как чайка над морской волной.
 
Барков сам музу ставил в позу
За 200 лет до наших дней
И пёр, как сидорову козу,
И знаменит был вместе с ней.

Я, всей душой приняв поэта,
С ним чувствую своё родство,
Тем более за годы эти
Не доизжили мы ****ство.

Моральным не был он уродом,
И в три пера служа народу,
В сермяжной правде от сохи
Елдой копал свои стихи.

Средь персонажей, коих тыщи,
В первых рядах – Лука Мудищев,
И то не вся ещё картина –
****ун Орлов, Екатерина.

Еще попы, архиереи,
В барковских строках триперея,
Несут с мудёй наперевес
Литературно-****ский крест.

И, матерям зла не желая,
*** *** на хуй посылает,
И волокут все на кровать
Абстрактную ****у мать.
 
И в нашем веке чтицы чтут
Рифмо-барковский проститут,
В 8 вершков прикинув ***,
Поют поэту аллилуйя.

Секс там иль ****ство, что нам термин?
Наш *** бездействия не терпит.
Пока же будет он стоять,
Виват Барков, ****а мать!



РЯЗАНансы  (Похайамы)

8
Вновь Валера хайамит… Андрей, не грусти,
Эти пьяные вирши ему ты прости,
После пятой он будет не столь многословен,
Да и утром… опять с ним на пиво идти.


31
Раз уж истина, как всем известно, в вине,
Курс прогнозный валют знать довольно вполне,
Наварил баксов пять – выпей с другом-невеждой,
Может, завтра окажется он на коне.

32
Ты грины от зарплаты к зарплате не мерь,
Может, завтра начальство укажет на дверь,
“Выборову” – в Москве пили, “Русскую” – в Польше,
В Гибралтаре – “Казацкого” выпьем, поверь.

40
Коль супруга тебя до полуночи пилит,
Можешь или смолчать, ну, а можешь и или…,
Поутру ж в зеркалах обозрев рожу-сливу,
Вспомни, кто ты и где… и куда делось пиво.

96
Ранним утром, о, нежная, дай похмелиться,
Да с Андрюхой вчера довелось нам напиться,
Как пришел? Что сказал? Боже, нет мне проще-нья!
Я – к Андрею. Мы в церковь идём… помолить-ся.

98
Мой совет: зарекается пить лишь балда,
Мы же слову и делу своим – господа.

Не болтай просто так, и пустые надежды
Не вселяй в жён сердца ни за что, никогда!

117
Жизни стыдно за тех, кто о баксах скорбит,
Кто не помнит утех, кто забыл женщин вид,
Пой, пока у гитары не лопнули струны,
Пей с Валеркой, покуда Рязанов не спит!


133
О Валерий! Себе наливай половину,
Чтоб под стол не свалиться, подобно лавине;
Мне же лей до краёв, я, пожалуй, осилю,
Будешь жовто-блакитным ты, я стану – синим.
147
Жизнь – мираж. Тем не менее, надо поддать.
Раз поддали и два, 10 тысяч раз, глядь:
Ни жены, ни двора, даже негде занять,
А в постели с тобой… лишь пустынная гладь.

148
Рано утром Валера зовёт покурить
И с тоской говорит – голова де болит;
Где ж твоё мол, Андрей, да сочувствие к другу:
Хошь не хошь, а придется сегодня с ним пить.

149
Лучше сердце обрадовать чашей вина,
Ну, а лучше горилки отведать сполна,
Лучше лучшего пива литруху с утра,
Полный кайф… извините, явилась жена.

152
Пусть Валера клянется, что только вода
Облегчит его жизни грядущей года,
Ну, какой ему смысл притворятся непьющим,
Всё равно не поверит никто, никогда.
 
247
Не у тех, кто во прах ЭсЭсЭра поверг,
Лишь у пьяных, что надо вздымается вверх,
Надо пить, но не часто – 7 суток в неделю;
С Новым годом! За здравие и за успех.


Ты заслужил на райское житьё,
Всем помогая в век сплошной непрухи;
А в райских кущах славно бытиё,
Коль жить захочешь там... без водки и Андрюхи.


РЯЗАНту от ГАРАнта

Когда на сердце тяжесть, и рой проблем в гру-ди,
К Рязанову Валере ты в сумерках приди;
Сам без питья и хлеба, без доллара порой –
Накормит и напоит наш маленький герой. (2р)

Ты не гляди, что хилый Рязанов наш на вид,
Он мышцами поможет, и словом подбодрит;
Проблемы все обсудит, в потоках сыщет брод,
С икоркою разделит последний бутерброд. (2р)

Людей, что вам помогут, по всей стране найдёт,
О встрече сговорится, и меж собой сведёт.
Сочувствие проявит, излечит что болит,
Всем подсобит, чем сможет, не только похме-лит. (2р)

Чужих проблем махину тащить – не сладок мёд,
Не загружай Валеру, а то он упадёт.
Его заплачут жёны, геологи в горах,
Под скальпелем клиенты в его друзей руках. (2р)


Когда легко на сердце, зарплата жжёт карман,
К Валерке рано утром ты загляни, братан;
Быстрей достань пол-литру, за здравие налей:
Рязановых Валерок не много на Земле.
Рязановых Валерок так мало на Земле!

18 мая 2000г.





ПУТЬ В “ЭДЕМ”

Виктор Трофим был паренёк вдумчивый, к тому же с родственниками и связями. Связей у него было множество, в т. ч. и чисто-чистые. Пользуясь тем и другим, Витя открыл пиццерию под романтическим названием “Эдем”. Пиццерия называлась так не по библейскому наименованию земного рая до грехопадения, поскольку грешил наш персонаж много и охотно, а по фразе, произносимой обычно им в компании в предфинальной стадии подпития: “Эдэм ко мне”, или просто: “Эдэм”.
Когда же “к себе” Витю пускать перестали, ему просто ничего не оставалось делать, как на паях с родственниками открыть пиццерию и назвать её из ностальгических побуждений – “Эдем”.
Кроме вышеупомянутых связей, была у Трофима и одна ма-а-аленькая сердечная привязанность – здоровый, но добродушный филон Юрик Ви–енко, коего Витя многие годы безуспешно лечил от зарождающегося алкоголизма. Чего только Витёк не выделывал с Юрой, дабы избавить его от этой пагубной привычки.
Он ел с Юрой, гулял, пил с ним водку, возил его в Польшу, даже спал с ним порой холодными ночами. Ничего не помогало. Юра и далее безмятежно пьянствовал, благодушно улыбаясь звериному оскалу окружающего мира.
Витя Трофим всему этому очень огорчался, переживал и от переживаний пускался в запой всё с тем же Юриком, порой сутками не покидая его квартиры.
Но вот однажды Ви–енко поехал в Чехию отдохнуть с перепоя, а Витя добухался до голубых Юриков в глазах и, дабы спасти своего друга от видения розовых Витиков, взял, да и накатал анонимную “телегу” чешскому правительству.
Надо заметить, что эта пикантная дружественная акция осталась совершенно неизвестной широким слоям, горизонтам и залежам мировой общественности и Международному союзу защиты Юриков во всём мире и за его пределами.
В общем, Юру засанаторили на 2 месяца в кутузку, но за хорошее поведение через 8 месяцев выпустили. Он всё это благополучно пережил и снова вернулся лечиться к Вите, забуревший, поздоровевший и по–прежнему оптими-стически настроенный.
Дабы спасти друга Трофим пошёл на крайнюю меру, – взял Ви–енко к себе в “Эдем”.
Для начала барменом, а когда это не очень помогло, то – шеф–поваром, потом просто поваром, поварёнком, официантом, половым и уборщицей.
Бесполезно. Юра продолжал пить, – весело, с душой, с энтузиазмом, с шеф–поваром, поварами, официантами, уборщицей и с Трофимом. Последнего это так угнетало, что он даже потерял вкус к пьяным оргиям, которые сам же и организовывал.
И, в конце – концов, Виктор решился на ещё одну последнюю крайнюю меру. Однажды безлунным холодным днём на Краковском рынке по дешёвке Виктор купил себе пистолет с одним патроном и …на Колхозном рынке купил недостающие патроны. Зарядив пистолет, который теперь уже был в полном комплекте, наш бизнесмен продал его на Галицком рынке, но уже гораздо дороже. На вырученные таким образом деньги, он выкупил паи за “Эдэм” у своих родственников и назначил Юрия Ви–енко его генеральным директором.
Вот тут–то и произошло чудо. Юра бросил пить. На радостях Витя с Юрой нажрались в последней раз, после чего Юра окончательно завязал, а Витя запил и стал опускаться.
Сначала он опустился до падших женщин, а потом ещё немного ниже. По ночам ему снились кошмары, а по вечерам били центровые малолетки. Впрочем, он продолжал работать в “Эдэме” сначала вице–директором, потом шеф–поваром, поваром, поварёнком, барменом, официантом, половым и уборщицей. Да и потом благодарный Юрий по праздникам всегда одаривал своего друга бутылкой – другой, “Козлячего напоя”
И жил Виктор после этого ещё очень долгие, счастливые и безмятежные минуты, а может быть даже и часы.
Чего и Вам желаем, дорогие слушатели.
11–12/05/95



СВЯТОЕ СЕМЕЙСТВО
или
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ВСЕЛЕННОЙ И ВОДКИ
ПО АНДЖЕЮ ЛЬВОВСКОМУ.


Вечно с жизнью нелады,
Вечно ”носом в потку”,
Жизнь возникла – из воды,
Но ушла... пить водку.
  ( А. Г.)



 Святое семейство:
; гео–отец (Шакин) – свят до, во время и как правило после процесса
; гео–сын (Гаращук) – свят до, большей частью во время, реже после процесса
; гео–дух святой (Смоголюк) – не свят до, в основном свят во время, после см. п. “до”
; примкнувший к ним (эколог Балтру-нас) свят во время и как никто – после

Не было во время “оно”
Не планет  и не закона,
И не мягкого, не  тверди,
Вы уж на  слово поверьте.

Суши не было, воды,
Женской не было... беды.
Ни жены тебе, ни тещи,
То есть в принципе все проще.

Толстых не было отчетов,
По запасикам  подсчетов,
Безработицы и дел...–
Вакуумный “беспредел”.

Пиво с раками не пилось,
Никому еще не жилось,
Водки не было, салата,
Даже вовремя зарплаты.

Было лишь в ничем – “Ничто”,
В общем – полное “не то”.
Но... два чуда вдруг случились:
СВЕТ и ДВЕРИ появились.

Свет да  двери  и плюс вакуум,
Тут в дверях возникся ШАКИН,
Было видно по всему –
Скучноватенько ему.

Создал ГАСТРОНОМ и ВОДУ
И из них добыл селеду**,
Враз средь вакуумных прерий
Взвыли ДУШИ, души–звери.
 
В двери тут раздался стук,
Появился... ГАРАЩУК.
Ухмыляющийся рот,
А в кармане – бутерброд

Ну здорово, братец Толик,
Кто вокруг похмельно воет?
Демократы ль, коммунисты,
Или то – евангелисты?

Толик:”Трудно дать ответ,
Никого ведь в общем ... нет,
Нужно всех еще создать,
Но раз воют – будем ждать.

Слышим – снова двери: ”Грюк !”,
Чует сердце – СМОГОЛЮК,
Федорович приволок
Чуть покусанный сырок.

И рюкзак пустой посуды,
Непонятно лишь – откуда;
Вспоминая чью–то мать,
Побежал его здавать.

Для посуды той объемной
Мы создали ПУНКТ ПРИЕМНЫЙ,
Для грядущего ж уюта –
Нашу МЕСТНУЮ ВАЛЮТУ.
 
И внезапно среди нас
Оказался БАЛТРУНАС.
“Здравствуй Федорович, – накось !
И... создал СТАКАН и ЗАКУСЬ.

Говорит Толяну: “Паря !
Как насчет, чтоб всем по паре?
Объявился ЖЕНСКИЙ ПОЛ
И возникли ТВЕРДЬ и СТОЛ.

Все полезли в гос–карманы,
А оттуда прет обманом,
Что–то, где–то наскребли –
 Не хватает, вот же “блин “!

Где б занять еще маленько?
И... создали КУЗОВЕНКО;
Побежали, одолжили,
И вот тут уж – все ожили !

Вмиг нарезалась селедка,
Чудо ! Появилась – ВОДКА !
Все поздравили друг – друга
И... пошел стакан по кругу.

Как хлебнули основное,
Так создали остальное:
ЗВЕЗДЫ, ОСЕНЬ ЗОЛОТУЮ,
САМОГОНОЧКУ крутую;
 
Позже – СОЛНЫШКО... В БОКАЛЕ,
ШМУРДЯЧКИ – амбре фекалий,
МЕСЯЦ, СКОПИЩЕ ПЛАНЕТ,
“КАМАСУТРУ” и  МИНЕТ,

ПОЛЕВЫЕ, ПРОЕЗДНЫЕ,
БАБКИ ЛЕВЫЕ, шальные,
БЕЗРАБОТИЦУ, НАЛОГИ,
Наши... ЛЬВОВСКИЕ ДОРОГИ

Плюс еще не только это –
СЕРИАЛЫ И ПОЭТОВ,
“КАЙФ”, ПОХМЕЛЬЕ, БОЛЬ, ПОЗОР...
И ГЕОКОНТРОЛЬ–НАДЗОР.

И четверочка святая,
Закусь с водкой “подметая”,
За один такой обед
Создала... весь БЕЛЫЙ СВЕТ.

Пили “внятно”, но без дури,
Юра :”Может перекурим ?
Мир мы создали с умом,
“Окосим его бельмом”.

И, привстав на облаках,
С легкой тяжестью в ногах,
Глянули мы сверху вниз
И сказали... ”ХОРОШО”.






      ГЛЯДЯ НА ХЕР


1. Этот увалень лиловый,
Поработавший вчера,
Хоть на вид и бестолковый –
Многим скрасил вечера.

2. Впрочем, также дни и ночи
И нередко поутру,
Лез порой девчонкам в очи,
В зад и в перед – я не вру.

3. Чаще стройных домогался,
Плотно всаживал в овал
И из шкуры в небо рвался,
И случалось – шкурку рвал.

4. Сто кому, кому по разу,
Молотил число побед,
Не отказывал ни разу,
Как хороший пистолет.

5. Полюблял всё–то, что ново
(Хер охочий до новья),
Но бывало и херово –
Месяцами без бабья.

6. Знал в общагах коридоры,
Словно пионер – готов,
Он влетал "по помидоры"
В гланды любопытных ртов.

7. Клал иных по две в кроватку
(Был по младости он лих),
А потом долдонил матку,
Ну и прочий орган их.

8. Раз по пять меняя позы,
Ублажал тех, кто не прочь,
Если ж был он нетверёзый,
Мучил баб порой всю ночь.

9. Обожал младое тело,
В торче, как струна, звучал,
Если ж начинал он дело,
То, как правило, кончал.

10. Ну а нонче – подусталый
В яйца спрятался в уют,
Спи, союзник мой нестарый,
Что–то реже нам дают.

11. Бывший друг жены Маринки –
И не только – отдыхай;
Пусть лежит в своей ширинке,
Спи, красавчик, баю–бай.

P.S. Ну, а будет коль возможность,
Секс по–прежнему любя,
Вновь взойдёт Его Вельможность
И ответит за себя.               
  1.08.2003 г
 
               


                ВСТРЕЧА, БЛИН.
(новая версия известных событий на тему "Титаника"). (прозка для антесимитов)

В 19… (сами вспоминайте в каком) году мирный худорлявый Айсберг (не в смысле фамилии, а, по сути) тихонько ****ячил Гольфстримом (это тоже не фамилия, а, по сути) через Атлантику.
Тут (вот она – пруха наша зажопистая) наебнись ему внезапно по дороге ботик "Титаник" (это уже не по сути, а "погоняло"). Был туман, и, кроме того, Айсберг ни хрена не петрил в своей карме. И потому распальцованых понятий не имел, что ему, бляха, ух;ено.
И чапал посему тихонько, никого не тро-гая и за хер не дёргая, и вааще сонный, потому как ночь.
А тем "развесёлым" временем из тумана подкрадывалась к нему эта огромная подпитая мандавоха по кличке "Титаник". По-подлому, исподтишка. Да как бросится на Айсберг из-за угла. Айсберг влево – оно наперерез, Айсберг – вправо, оно – ещё наперерезистей. Чудом извернулся Айсберг и чухнул от "Титанища" в ту-ман по Гольфстриму, куда глаза глядят, мелко усираясь льдинками, поскольку напоследок таки вмандячило пухлое "Титанище" всем своим жирным стальным бортом Айсбергунчика по уху.
И долго ещё слышал в ночи наш обиженный герой, как весело наяривал на "Титанике" оркестр и что-то радостно орали на палубе злые людишки.
Горько тогда заплакал Айсберг от жуткой титанической несправедливости и растворился напрочь в океане.
Вот такие встречки, блин, бывают туман-ными промозглыми ночами.

И какова же мораль сего повествования, спросит меня озадаченный обалдуй-читатель.
А простая. Н;хер шастать хилым Айсбергам по тёмной Атлантике в одиночку. Да и тебе, мой глубокоуважаемый слушатель, не советую.
2.03.2005 г.