Петя и Сережа

Продавщица Таня

Продавщица Таня — маленькая, фигуристая, точеная женщина. У нее девочка Ася и муж наркоман Саша. Саша работает таксистом сутки через двое. Нашоферится, приедет домой и требует ужина, но сам выручку не дает Тане, потому что тратит все деньги на траву. Таню же с продавщиц перевели в кассиры. Если раньше за счет недовеса она несла домой картофель, бананы, апельсины, хурму и соленые огурцы, то теперь просто стучит по аппарату и в лучшем случае обсчитает кого-нибудь, но весь товар с штрих-кодами и хитрить совсем не удается. Так и сидит на окладе, а Сашка придет, вонючие боты скинет (у них, у Патченко, у всех в роду ноги вонючие — и у прадеда, и у деда, и у отца) и кричит Тане:
— Неси скорее что-нибудь вкусненькое.
А та:
— Да что же я тебе кроме макарон принесу. Ты же денег совсем не даешь.
— Да неужели ты, Танька, воровать совсем разучилась.
А Ася сидит в углу и плачет.



Петя и Сережа

Петя и Сережа – близнецы. Родились у Абрикосовых на подмосковной Пичковой Даче и все пятидесятые лазили по песчаным карьерам, ловили шершавого окуня возле колхозной запруды, сажали котят в струганные лодки и пускали их в опасное водное плавание, дразнили соседского кобеля Мухтара, радостно прогуливали школу и собирали рыжебокие лисички в папоротниковом лесу, так как были двоечниками.
Иногда Петя придет из школы домой и спрашивает Сережу:
— Ты что получил?
— Двойку.
— И я двойку, — вторит Сережа.
В 1966 году их забрали в армию, и попали они в одну часть под Братском. Служили вместе с узбекскими душманами. Те в одно землячество собьются, и давай свои порядки наводить, а Петя и Сережа спина к спине встанут — только успевай кровавыми кулаками махать.
После дембеля Сережа остался в Сибири подзаработать денег, а Петя уехал на Пичковую Дачу механизатором. Сережа обещал через год вернуться, то так и остался на сорок лет (даже на похороны родителей не приезжал) и прибыл только на пенсии с женой и двумя детьми (мальчиком и девочкой).
Собрали они стол на всю Пичковую Дачу и две недели пили свекольную самогонку, а по окончании веселия Сережа умер, и схоронили его на новом кладбище, расположенном в сосновом бору за колхозным полем.
Петя часто приходит на могилку, облокотится на оградку и стоит, смотрит на гранитную плиту. Проезжающие говорят: «Два брата-акробата».
Кстати, когда врач Сережу осматривал, то сказал: «Сибирякам нельзя домой возвращаться. Что-то в них физиологически меняется за годы, проведенные в морозе. Все гибнут. Кто от рака, кто просто так, кто по глупости».


Стиляги

Когда стиляги появились, то мне было четырнадцать лет, но мы их не видели, потому что жили в станице, а в станице никого не было. У нас же если фуражку на бок надел, то уже доярки, механизаторы и председатель кричали хором: «Что за стиляга». Правда, иногда в газетах стиляг пропечатывали. Так мы и узнали, что должен быть оранжевый галстук.
У Феди отец – станичный участковый капитан Алексей Иванович Петров. У него было много форменных галстуков серого цвета на резиночке в шкафу. Однажды отец Феди после службы отдохнул с горячительными напитками и лег спать в прихожей на топчан. Мы же залезли в шифоньер и вытащили два галстука, но как их покрасить в оранжевый цвет, не знаем. В сельпо краска только синяя и зеленая, да еще синька есть, чтобы потолок белить. Тогда мы ржавчину с рессор милицейского уазика соскребли, развели её в воде и полили милицейские галстуки. Идем, радуемся у всех на виду, но вода на степном ласковом ветре высохла и ржавчина слетела.
Тогда мы поехали в Краснодар на попутках, чтобы найти стиляг, а родителям сказали, что водохранилище Краснодарское посмотреть. Они нам дали немного денежек и рубашки белые выдали. Мы с Федей приехали в Краснодар, а там стиляг нет. Нигде нет. Мы и у здания крайкома спрашивали и у памятника Ленину стояли. Потом в справку пошли, но там нам сказали, что все стиляги в Москве, и пригрозили сдать в милицию.
После этого я стал мечтать поступить в институт в Москву и два года готовился. Мне все равно было куда поступать, лишь бы к стилягам. Но папа сказал, что лучшие стиляги в автодорожном институте. Так я поступил в Москву, но стиляг в институте тоже не нашел. Пришлось изучать двигатель внутреннего сгорания. Теперь через двадцать пять лет я тружусь на АЗЛК директором сборочного цеха.

Запах

В университете я учился с девочкой Гулей из Казани. Она не могла выйти замуж за доктора наук Сергея Ивановича, потому была мусульманкой, а её любимый требовал, чтобы она для свадьбы приняла православие. Но Гуля отказывалась. Говорила про Коран, про папу высокопоставленного чиновника в правительстве Татарстана и трех братьев, которые её зарежут, если она отринет зеленое знамя ислама.
Когда Гуля курила на лестнице (да, она, кстати, здесь, в Москве, начала курить), то говорила, что от всех мужчин идет резкий запах.
— Что и от Сергея Ивановича? — спрашивал я.
— И от Сергея Ивановича, — кивала Гуля.
— И от меня? — беспокоился я.
— И от тебя, — подтверждала Гуля.
— И от мальчика Вани (Ваня был похож на гомосексуалиста)?
— Представляешь, даже от Вани, — продолжала Гуля.
Разговоры с Гулей научили меня внимательно себя обнюхивать. Я часто спрашиваю жену:
— Чем я пахну?
— Да ничем, — говорит она и обильно опрыскивает меня дезодорантом.



На каждую моду свой Кирилл

У меня на работе есть мужик, который когда здоровается, то отрывает руку. Многие важные особы да и обычная бестолочь пострадали от него, и хотя не раз говорили ему, чтобы не жал со всей дури, но он все равно как непроизвольно дёрнет, так и пиши пропало: нет руки, или кисти, или пальца, а мужику (его зовут Кирилл) хоть бы хны.
Особенно Кириллу запрещено за руку здороваться с женщинами, потому что если я не могу выдержать его силы, то что уж говорить про секретаршу Ирёнка. Совсем бедная может загнуться и никогда больше не сможет замуж выйти и не сможет иметь детей.
Раньше (в глубокую старину) все были, как Кирилл, и я понимаю почему у наших предков не было принято за руку здороваться с женщинами. Чтобы их рук не повредить. А потом народ измельчал, особенно на Западе, вот и стали там здороваться за руку с девицами, да тут и к нам эта мода подоспела. Но у нас на каждую моду есть свой Кирилл.
Я один раз бегу домой, а мне девушка руку сует. Так пришлось её целовать.

Кассеты

Лет двадцать тому назад в периода расцвета русского рока постоянно бывал на Горбушке и покупал кассеты с записями рок-групп, а иногда заходил на территорию продажи видеокассет. Там можно было прибрести фильмы Феллини, Бертолучи, Кислевского.
Но однажды я шел и увидел отдельно стоящих девушку и парня, которые продавали на видеокассетах оперные записи. Это было так неожиданно посреди всего этого рокерского рая, что я остановился и уставился на их товар, а потом абсолютно случайно ткнул пальцем в две кассеты. Мне продали «Тоску» Пуччини и «Лоэнгрин» Вагнера. Зачем я их купил ни тогда, ни сейчас я не знаю, наверное просто попробовать, но девушка так значительно посмотрели на меня, словно среди этого рокерского разгула наконец-то встретила родственную душу, понимающую личность, знатока. Я же только поглубже запихнул кассеты «Крематория» и «Зоопарка», чтобы они не заметили. Наверняка бы девушка заговорила со мной, но парень уже собирал все свои принадлежности, да и смотрел в мою сторону как-то по-недоброму. Мол отоварился и отчаливай.
Я скажу честно, дома ни «Тоску», ни «Лоэнгрина» я досмотреть не смог. У Вагнера я не ушел дальше либретто. У Пуччини же был плохой звук, а я не мог долго смотреть на толстых дядек и тётек, молча разгуливающих по сцене. Хотя надо признать, что и сейчас иногда в век DVD я достаю эти видеокассеты и пытаюсь их рассмотреть на своем стареньком видеомагнитофоне, который горестно дожидается своего смертного часа в углу темнушки. Я может и не выкидываю его только из-за этих двух ненужных видеокассет.



100 метров

Я практически не умею плавать, потому что вырос на холодном Тихом океане. Бывает я зайду в море, одолею метров двадцать и назад, но однажды я побил рекорд — осилил сто метров.
В университете сказали, кто не проплывет норматив (100 m.) — тот вместо игры в футбол пойдет учиться плавать в бассейн, а я не хотел идти в хлорку. К тому же в бассейне такие запахи стояли, что от них загибались все студенты и качались вышки для прыжков. Поэтому я набрался мужества, поглубже натянул резиновую шапочку, поддернул повыше плавки и прыгнул в воду. За мной потянулась вся группа № 412.
Первой дистанцию прошла Алена Сиговцева, мастер спорта по подводному плаванию, потом гимнаст Васильев ударил ладонью о стенку бассейна, далее подтянулись профорг Петя и узбечка Улюдурова, а я все плыл. Потом пошли люди попроще — отличница Ирочка, двоешник Петухов и пианист (да-да в нашей математической группе зачем-то учился пианист) Духоборов, а я все плыл. В конце концов они все вместе сели на бортик и под предводительством тренера по плаванию стали скандировать: «Слава, Слава», — или, — «да когда же ты уже потонешь, столовая закрывается». А я все плыл.
Стало смеркаться. В бассейне включили свет, на всякий случай тренер по плаванию взяла багор, чтобы меня спасать, профорг Петя схватил пенопластовый поплавок, а мастер спорта по подводному плаванию Сиговцева изготовилась спасть утопающего. Но я все плыл.
Очень тяжело пришлось на половине дистанции. Я попытался развернуться нырком, но наглотался воды и поэтому разворачивался боком, затратив на процедуру минут десять, но плыл. Все мои одногруппники приуныли, а кое-кто не веря, что я выплыву, потянулся к выходу.
На последних десяти метрах, на глубине, я стал задыхаться, движения замедлились и если до этого я передвигался брасом, то тут застучал по-собачьи. Тренерша оживилась и поднесла багор к моей голове, чтобы я его схватил рукой, но я все плыл и не стал трогать эту палку. Алена Сиговцева (которая мастер спорта) стала мне кокетливо улыбаться, если честно я не понял к чему это. Профорг Петя бросил в меня поплавок, но промазал. Я же за пятьдесят сантиметров до стены потерял сознание, но все плыл, хоть по-собачьи.
Как меня достали из воды я не помню, но утром мой одногруппник Миша повел меня играть в футбол, что означало, что норматив в сто метров я выполнил.

Пицца

Под новый проект в нашу фирму наняли пятерых программистов. Они радостно взялись за дело. Купили пластиковую доску, на которой чертили диаграммы и графики, передвигали компьютеры из угла в угол, пили черный-пречерный кофе на кухне, бегали на рынок за виноградом и плюшками. Потом проджек-менеджер распределил участки работы, и началась обычная кодировка, в которой больше всех преуспел Валерик Суглобов. Все его хвалили и ценили, но он зачем-то принес в офис листовки своей партии и все насторожились, хотя все равно любили и ценили Валерика. Только стали над ним ржать. Кто-нибудь из угла крикнет: «Марш несогласных», а все - «Га-га-га». Кто-нибудь зачтет абзац из его брошюр, а все корчатся от смеха и бегут в курилку обсуждать услышанное.
К концу года такой деятельности акционеры подвели итоги, и оказалось, что работающей программы нету. Акционеры почесали репу и предложили программистам написать заявления по собственному желанию. Все согласились, а Валерик потребовал законную компенсацию в три оклада. Стал приходить на рабочее место, сидеть и ничего не делать, а нам сказали подмахнуть акт, что Суглобов нарушает трудовую дисциплину. Кто же не подпишет, разделит его судьбу. Да тут еще и Валерик ходит и декламирует на весь офис: «Когда наша партия придет к власти, наступит справедливость». Ну, акт мы, конечно, подписали.
А потом Валера подал в суд, который три раза переносили. Выступал юрист фирмы, генеральный директор, мы в качестве свидетелей. Так как акт был подписан десятью человеками, то Суглобов проиграл, а нам купили пиццы. Но мы ее есть не стали. Так и оставили на столе. Пицца остыла и превратилась в камень.