Неделя безумия, или В тихом омуте черти водятся

Эта поэма была задумана в 1990 году как в меру эпатажная, в меру пошлая, в меру изысканная и всецело пародийная. Главная героиня – некая заэкзальтированная книжная барышня, графоманка с претензией на классику, задумавшая написать ни много, ни мало – энциклопедию любовной поэзии!

Поочередно используя все силлабо-тонические размеры, которые перемежаются дольником, в течение недели она входит в подобие транса и примеряет на себя всевозможные любовные приключения. Она вступает в связь с абстрактным киногероем и с персонажами античной мифологии, посещает Лысую гору и остров Лесбос, познает страсть к себе самой, к космосу и даже к Нечто!

Ей нельзя отказать в эрудиции, но, в то же время, налицо все огрехи, присущие претенциозным графоманам: помпезность и штампованность фраз, грамматические и орфоэпические огрехи, избитые образы и банальные рифмы. Но все же проскальзывают и какие-то проблески таланта, да и рассказчиком она оказывается небезинтересным.

Поэма писалась «наскоками» в течение пяти лет и вошла в сборник «Двойное дно» (1999 г.) Я сомневался, стоит ли ее публиковать на Стихире – ведь времени с ее написания прошло изрядно. Но почитав публикуемую здесь любовную вообще и эротическую в частности лирику, я подумал, что актуальности «Неделя» не утратила!

Да и, чего греха таить, лично мне эта вещь нравится, хотя и выглядит на фоне современных бесшабашности и цинизма несколько наивно…


Неделя безумия, или В тихом омуте черти водятся

(интеллектуально-эротическая поэма)

1. Понедельник (амфибрахий)

Я скромная девушка — пальцем не тыкайте —
Мне чужды эротика, пошлость и секс.
Но часто желается что-нибудь выкрикнуть,
Чтоб вас аж скрутило и бросило в стресс!

Да только вот, скромность мешает похабности,
А скомпрометировать очень легко —
Под собственным именем писать не отважусь я
Возьму псевдоним, но не ясно, какой?

Изысканным именем зваться не хочется —
Мне нужно попроще чего-нибудь там.
А может, назваться по имени-отчеству?
Но я ж не морали читать буду вам!

Итак, назовусь Белокурою Катею
(Хотя и брюнеткой явилась на свет).
Чтоб не догадался читатель внимательный,
Кто есть в самом деле тот самый поэт.

Ну что ж. Псевдоним я придумала стоящий —
Осталось придумать, с чего бы начать...
Сперва нужно выдать читателю кое-что.
Чтоб враз ошарашить, как саблей сплеча...

Я помню за окнами день догорающий.
Зовущий к интимности комнатный мрак.
А если учесть, что, к тому же, был май еще —
Возникшую мысль не поймет лишь дурак!

Неведомым чувством томилась и жаждала
Чего-то теплее — горячего аж.
Я обняла и приласкала бы каждого.
Входя постепенно в неистовый раж.

Я отперла дверь, исступлением мучаясь,
И слезно молила всех сущих богов.
Чтоб волею их, или волею случая
Ворвался бы кто-то под девичий кров.

И вдруг, в отражении пламени тусклого
Возник Терминатор в проеме двери.
И я ощутила всю мощь его мускулов —
От страсти все перевернулось внутри.

Тепло разливалось по телу под ласками:
От мочек ушей — и до кончиков пят.
А я — как Инфанта с картины Веласкеса —
Наивный ребенок, с которым шалят.

Но каждый ребенок к запретному тянется.
О, как же он сладок — познания плод!
Как в сдобный пирог положенные пряности —
Так ласки тревожат желудок и плоть.

Всем телом к нему прижималась неистово.
А он — словно древнеиндийский трактат
"Искусство любви" заново перелистывал,
На мне декламируя сладость цитат...

В погоне за зыбким и призрачным счастием.
Не в силах прервать этот сказочный бред,
Всю ночь у него находилась во власти я.
Сполна ощутивши, как сладок запрет!

2. Вторник (дольник)

Вечер серою мышью
Вгрызался в дневные хлопоты.
Все, что меня тревожило,
Повисло ветхим тряпьем.
Не помню сама, как вышла
Из ненавистной комнаты,
Но была одновременно
И вне, и внутри ее.

Как будто под острым лезвием,
По швам разошлась душа моя.
И две составные эго —
Стремились друг к другу мы.
И ночь, старуха облезлая.
Подкралась, противно шамкая
Вставною челюстью месяца
В зияющей пасти тьмы.

И я, что была снаружи,
Пробиться пыталась тщетно
Ко мне, что бесстыдно девственно
Раскинулась на тахте.
Сквозь толщу древесных стружек
С настойчивостью ищейки,
С неистовым вожделением
К неистовой наготе.

И все же, насколько б не были
Непреодолимы препятствия —
Для подлинной страсти нету
Барьеров и рубежей.
На грани были и небыли
Все зыбкое станет явственным,
Иерихонские стены
Рассыплются, как драже.

Когда я, уже не веря,
Что кончится поединок,
Бросить к черту хотела
Бессмысленный этот бой,
Не выдержав, рухнули двери —
И мы слились воедино —
И я себя почувствовала
Истинною собой.

Длинные тонкие пальцы
Пришлись по телу горячему —
И не было terra incognita
Для них на планете Я
И иглы ногтей, как в пяльцы,
Вонзались со злобой незрячею
В роковую извечность плоти,
Сознания и бытия.

И каждая клеточка кожи.
Лимфой эякулируя.
Пронзенную целомудренность
Сама отдавала ногтю.
И чувства стократ умножив
Своею бредовой лирою,
Стоны истерзанной плоти
Слились в протяжный ноктюрн.

Adagio, mezzo forte,
А после — diminuendo,
Четыре робких триоля.
Пауза, флажолет...
И сквозь растворенную форточку
Рейсфедером солнца медленно
Гиперболы и параболы
Чертил на стене рассвет.

З.Среда (хорей)

Я прошу вас, чтоб не ставили на вид или в укор,
Дескать мол, скромна — а что понаписала?
В тихом омуте, как, кстати замечает наш фольклор,
 Черти водятся — и иногда немало.

Только разве хуже черти наилучшего из вас?
Асмодею, хоть боятся, все же верят.
А Веельзевул, мушиный, правда, — но, однако, князь.
Я уже не говорю о Люцифере!

И опять же, если очень не по нраву что-то нам,
Или кто-то там мешает нашей жизни,
Преимущественно часто посылаем мы к чертям.
Если разных не считать анатомизмов.

Перепутаны дороги, и запутаны следы.
И блуждаю я в загадках, как в трех соснах.
Солнце село, окунувшись в Патриаршие пруды,
Расплескалось в небе звезд многоголосье.

Лунный луч из мрака выхватил настенные часы,
Пару стульев, стол, комод и антресоли.
Я с себя стянула юбку, блузку, лифчик и трусы,
Над собой лишившись всякого контроля.

И во всех своих суставах, вплоть до тех библейских мест,
Что художники в гербарий превращают,
Смейтесь, если захотите, но, ей-богу, вот вам крест,
Неожиданную легкость ощущаю.

И в раскрытое окошко, оседлавши пылесос
(Век не тот, чтоб на метле летать, как раньше),
Под пьянящие аккорды золотой кантаты звезд
С каждым мигом удалялась я все дальше.

Проплывали подо мною до последних самых черт
Мне знакомые районы и кварталы,
Запоздалые прохожие поглядывали вверх
И за НЛО, наверно, принимали.

Вот кострами озаренное подножие горы —
Здесь Мокуша вакханалию справляет.
Прямо Пушкин, да и только: посвист, смех, костры, пиры.
Разве что, жида с лягушкой не венчают.

Я, конечно, удивилась — вроде ведьмам не пора —
Далеко еще до бабьего-то лета.
Тут ко мне подходит, плавно отделившись от костра,
Человек с лицом бубнового валета.

Без излишних церемоний взял за талию, потом
Шлепнул ласково меня по ягодицам,
Наклонившись к уху, что-то пробубнил мне шепотом —
Разобрала только: "Славная девица".

Я не знаю, что случилось, только не было стыда,
А напротив даже — дьявольски приятно.
И когда он разошелся и давай туда-сюда —
Я ответила ему туда-обратно.

Вдруг затихли шум и визги — в зыбких отблесках костра
Кто-то в черном, весь из дыма и тумана.
Появился ниоткуда, как внезапное вчера.
Как Голландец на просторах океана.

Будто в воздухе растаяла вся нечисть сей же час,
И одна осталась перед ним стоять я.
Он, не в силах оторвать своих зеленых острых глаз.
Протянул мне сверток с подвенечным платьем.

Он сказал, что не встречал еще прекраснее жены,
И что я одна могла бы стать сегодня
Королевою всей нечисти и даже Сатаны,
Плюс к тому, Императрицей Преисподней!

Я смутилась в первый раз за всю вальпургиеву ночь.
Попросила на раздумие неделю...
Но тотчас же сон бредовый как мираж умчался прочь —
И очнулась я опять в своей постели.

В тишине все так же тикали настенные часы,
Только не луна, а солнце в окна било.
Я надела снова лифчик, блузку, юбку и трусы.
Очень жалко, что во сне все это было.

4.Четверг (дольник)

Сомкнулись дневные вежды.
Замолкли аккорды лиры
В лучах заходящего солнца
Финальным стаккато ЛЯ-
И Дубхе оком медвежьим
Окинул все прелести мира —
Этой развратной женщины,
Носящей имя Земля.

Лесов роскошные кудри.
Пустынь золотистую кожу,
Грудастые горные кряжи,
Промежность ее пещер...
Я думаю, и для тундры
Найдете сравнение тоже.
Ежели вашей фантазии
Не нанесен ущерб.

Явится , грезится, спится ли —
Не определить наверное.
В глухих лабиринтах памяти
Блуждая, исчезла мысль.
А звезды верлибры вписывали
В скрижали пространства и времени,
Синкопою эпатируя
Бездонно-пустую высь.

А я лишь дитя земное
От недр ее и ландшафта —
И жажда ее желанья
Першит и мое естество.
И овладевает мною,
Диктата стыда лишая,
Любви доселе неведомой
Пьянящее колдовство.

Во мне возникает нечто
Пяти не подвластное чувствам.
Своим подсознанием впитываю
Его, словно губка, я.
О звезды, дорогой млечной
Лучом стремительным мчусь к вам.
И в макро- мой микрокосмос
Тает, как в кубке яд.

Отвергнуты все приличия,
И мыслить не в силах резонно я —
Во мне не осталось ни капли
Того, чему имя мораль.
Парадом планет фаллическим
Галактика насквозь пронзенная
В своих сладострастных мучениях
Познала и ад, и рай.

И слышится снова песня,
Струн лиры касаясь бережно.
Горошины звуков сыплются
На дремлющие поля.
И Сириус оком песьим
Глядит, как тело изнеженное
Росой омывает развратница,
Носящая имя Земля.

5. Пятница (ямб)

Вздыхает сладострастно ночь
В объятьях цепких сна.
А мне опять уснуть невмочь,
Что сделаешь — весна!

К чему-то манит и влечет,
Зовет безмолвным ртом.
И пресловутый слоносчет
Помочь не может в том.

А может так: эн, дос, драй, фо,
Беш, шасэ, шедэм, па?..
Нет. Может выручит Сафо
Изящная стопа?

Прочла едва с десяток строф —
И розовая мгла.
Укутав с головы до ног,
Вдруг на меня легла.

Три пары женских рук как кладь
Несут меня куда,
Не забывая залезать
Под платье без стыда?

Покуда так меня несли
С проворностью макак,
Сполна узнать они смогли
Что где на мне и как.

Вот путь окончен, и тотчас
Покров кисейный снят,
И первым что бросалось в глаз.
Был красочный плакат.

"На конкурс наш спешите все
Пешком и на коне.
Мисс Лесбос-97,
VI в. до н. э."

После Среды меня едва ль
Подобным удивишь,
Но чтоб спастись от колдовства,
Я все ж свернула шиш.

Меня раздели донага,
Как греческий орех,
Сопротивлялась как могла,
Но вызвала лишь смех.

Ведь как горохом по стене —
Сопротивляться так!
К тому ж, не неприятен мне
Производимый акт.

Уж если неизбежен миг,
То лучше не мешай,
Оставь брыкание и крик —
Расслабься и вкушай.

Сперва купель, массаж потом.
Обильный, не на треть.
Хоть большей частью терлось то,
Что незачем тереть.

Хламидой оставалось скрыть
Лишь девственную плоть,
Чтобы умерить взглядов прыть,
И фибулой сколоть.

И уложив мои вихры
В монбланистый шиньон,
И подхватив меня, все три
Пошли на стадион.

Там, тоже белые надев
Хламиды, как моя.
Прохаживались сотни дев
Из местных лесбиян.

Они пропели попурри
"О, славен будь, Кронид!"
И вдруг, по счету раз, два, три.
Остались без хламид.

Куда девалась спесь моя!
Фигурки — самый смак.
Но мне известно, что и я
Недурственна весьма.

Тут похоть страшная в меня
Закралась, точно тать,
И я, свою хламиду сняв,
Решила к ним пристать.

И растворившись, как в бреду,
В водовороте тел,
Мой сублимированный дух
Над форумом взлетел.

За пляской голых балерин
Мужчина наблюдал.
Был компетентным он жюри —
А значит правил бал.

Вкус у Фаона неплохой.
Из всех, кто соблазнял.
Он выбрал лишь троих:
Сафо, Гонгилу и меня.

Вот тур очередной настал.
Для чтения стихов.
Гонгила выбыла, признав
Победу за Сафо.

Я ж состязанья не бегу —
Мне чужд авторитет,
И тоже сочинить могу,
При случае, куплет.

Я прочитала пару строф
Из "Понедельника".
Какой возник переполох!
Какой страстей накал!

И на меня пролился шквал
Гнилья со всех сторон.
Но прекратилось все, лишь встал
Во весь свой рост Фаон,

Сказав, что нынче Лесбос-Мисс
Мне выпал случай стать,
И что меня ждет главный приз —
С Фаоном переспать...

Жаль, не пришлось догрезить мне
Виденьем до конца —
Я ублажила бы вполне
Такого молодца!

Зато мне ясен стал вопрос:
Что в тишине глухой
Левкадский утаил утес
О гибели Сафо?

6. Попятник (дольник)

Ярцало, лучать черезчурясь,
Внутризилось в кунь плюхотливую.
И мруж заглаплял круговсёйность
Цеплистою хватарнёй.
И слипкая храпощурость
С ни дайной, ни взяйной вобщилою
Задрёмила лупозырки
Шерстиц непрожмурной сплошнёй.

Изнутрилось айайайное,
Овневилось огоготое,
И морщ небенемкает всёйно,
Угдевив над плом десняк.
Удрыглась фуфлышка яйная —
Себеться не самится что-то ей.
Но нямам еёйным скогдатиться
Проклятится сейный бяк.

О, дрёмь, невыляпно сажавая!
Понай что бы то, одержалуйста,
Доверхай и черезверхай
Нутрявую ничегонь!
Дочатую, сокожалую,
Расчастую до пудрявости —
Лихай посамит вездесюду
Громодной нрави пыхонь!

И дрёмь ладанула согласкою —
И я жарлоту посебела.
И страхоть волнейно верхалась,
Нутрясь из повсюдных дор.
Я крополем громогласковым
Вобщилой в ого килобелов
Вопнула и прохрапилась...
Ярцала лучал гелидор...

Бредовое чувство, храня еще,
Я тщилась словами выразить,
Но сон ускользнул бесследно,
Как вспышка во время грозы.
Его аромат дурманящий
Из памяти начисто вырезан,
И абракадаброй сделался
Понятный во сне язык.

7. Воскресенье (анапест + дактиль)

Отложила я томик античных стихов —
От гекзаметра веки сомкнулись.
В паутину развешанных Гипносом снов,
Как в хламиду, я вся завернулась.

          Бег свой умерили Лета и Стикс,
          Дрема Хароиа объяла.
          Вышел из мрака красавец Нарцисс,
          Сел на мое одеяло.

Пересмешница Эхо, ревнуя ко мне,
Зарыдала полночной совою,
Прожурчала ручьем среди круглых камней,
Загудела подобная рою.

          Слабость сковала цепями меня
          И приковала к постели.
          Как Андромеда, вериги кляня,
          Я ожидала Персея.

Вот явился он — стройный, прекрасный, как бог.
Со щитом, что подобен был солнцу,
И избавил меня от дальнейших тревог,
Разрубивши Гефестовы кольца.

          Тут же волна подхватила меня,
          Бросив в открытое море.
          Сшиблись валы. Раскатились, звеня.
          Утихомирились вскоре.

Я ступила на берег босою ногой,
В пене вся, как Венера Киприда.
Сбросив мокрое платье, осталась нагой,
Хоть бы фиговый листик для вида.

          Я подставляла ветрам озорным:
          Эвру, Зефиру, с ним иже —
          То, что обычно считают срамным:
          Грудь и гораздо пониже.

Эти ласки настолько меня завели —
Я едва не отдалась проказам.
От шальной угодившей Амура стрелы
Начал ум заходить уж за разум.

          И в лабиринт похотливых страстей
          Мирно, спокойно и тихо
          Мною отважный ахеец Тесей
          Пойман без права на выход.

Кем я только себя не почувствовала:
Галатеею, Дафною, Хлоей...
Я горела страстями к бессмертным богам
И ко всем из эллинских героев,

          Всею душою ахейцев любя.
          Сильных, красивопоножных...
          Спи моя девственность.  Больше тебя
          Я не рискну потревожить.

1990-е гг.