В семнадцатом по Зимнему Аврора...

Из поэмы "Советский Союз"



В семнадцатом по Зимнему «Аврора»
пальнула залпом сквозь ночную тьму
и эхо всероссийского раздора
со всех сторон ответило ему.

Забыли люди то, что было свято;
в безбрежности родимых палестин
запахло кровью: брат пошёл на брата;
поднялся на отца любимый сын.

И только лишь через четыре года, 
большевики покончили с войной,
но тут возникла новая забота:
«А что теперь-то делать со страной?»

И так, как опыта иного не имели, 
не знали, как слагать и умножать,
то начали с того, что разумели –
продолжили делить и отнимать.

Забрали у буржуев всё – и что же?..
Мешал кулак колхозный хлеб растить…
В тридцатые и он был уничтожен…   
И больше было нечего делить.

Россия превратилась в царство нищих, 
врагов не стало, и, в конце концов,
осталась революция без пищи
и стала пожирать своих творцов.

Поскольку имидж власти был испорчен,
то, требуя, как гнид, пустить в расход
Зиновьева, Бухарина и прочих,
едва ли был неискренен народ.

Тут Гитлер заглянуть решил к соседу,
но, как он наши хляби ни месил,
мы выдюжили, вырвали победу
неимоверным напряженьем сил.

Опять народ сажать погуще стали,
космополитов с лупою искать,
но тут случился казус – умер Сталин,
и власть решила гайки отпускать.

ГУЛаг усох, и опустели “зоны”:
на целину и в глубь сибирских руд
везли не заключённых эшелоны –
на подвиг звал раскрепощённый труд.   

Как пчёлами набитая роевня,
страна зашевелилась в те года…
И захирела, вымерла деревня,
и волдырями вздулись города.

Вчерашняя босота и голота,
друг друга подпирали мы плечом;
моря и горы, дебри и болота
преодолеть нам было нипочём.

Мы реки на ура перекрывали,
в тайгу машины на себе несли,
«хрущобы», словно соты штамповали;
заводы, как оладышки, пекли.

Нас в светлый коммунизм вела дорога;
нам партия указывала путь,
казалось, до него совсем немного,
лишь надо поднатужиться чуть-чуть.

Но только, препоясавшись потуже,
мы с песней воплощали в быль мечту,
как нам вожди указывали тут же
уже очередную высоту.

И о победах к каждой красной дате
реляции в ЦК слал мирный фронт,
а коммунизм, как солнце на закате,
всё дальше уходил за горизонт.

Союз успел Америку в расчётах
по потреблению на душу превзойти:
царило благоденствие в отчётах,
а в магазинах – хоть шаром кати.

Казалось бы нам рыбы, мяса, сала
с лихвой на всех должно было хватать…
Куда оно с прилавков исчезало,
умом в Союзе было не понять.

Мы знали про обилие из прессы, 
а видели в скоромный день, и в пост 
«Бычки в томате» и деликатесы
из субпродуктов «сиська-писька-хвост».

Но регулярно людям шла зарплата…
И ухитрился ушлый наш народ
в социализм внедрить систему блата,   
где вход и выход через чёрный ход.

Да объявились новые пророки;
настали перестроечные дни:
на головы обрушились потоки
святой пустопорожней болтовни.

Пока досужий люд под крики “браво”
с трибун красно и вкусно говорил,
по воле волн великая держава
плыла и без руля, и без ветрил.

Когда и разбалдёж пошёл всё пуще,
и реформация у нас не задалась,
декабрьской ночью в Беловежской пуще
ответственная тройка собралась.

Условились расслабленные боссы
покончить разом с застарелым злом
и все неразрешимые вопросы
решили за обеденным столом.

Поели сытно, выпили от пуза;
потом отмашку дали мелюзге –
момент – и от Советского Союза
осталось только нечто с буквой “Г”.