Юрий Пономарёв. Марк Шагал

Эссе Юрия Пономарёва, журналиста, советского корреспондента в Париже , посвященное выдающемуся художнику Марку Шагалу, было написано за полгода до его трагической гибели в автокатастрофе в Конго. Эссе нигде не опубликовано. У меня сохранилась копия рукописи, переданной мне друзьями Юрия Михайловича. Предполагалось, что эссе войдёт отдельной главой в книгу о Париже.

                ***
С Юрием Пономарёвым я познакомилась в доме Светланы Кузнецовой. С ним связаны три стихотворения Светланы.
О Юрии Пономарёве - мой рассказ: «Журналист»: http://www.stihi.ru/2010/02/10/7465.

                Александра Плохова

                Юрий Пономарёв

                МАРК ШАГАЛ
               
Это не ново, что сказал мне Цадкин (но можно ли о Париже сказать что-то новое?):
- Нигде так не чувствуешь душу Монпарнаса, как в затерянных под покатыми крышами мансардах начинающих художников, как в мастерских прославленных мэтров, как в мастерских скромных гравёров...
Без них Париж был бы не совсем Париж.
Встречи с Шагалом и Эдуардом Пиньоном, Цадкиным и Лоржу, с Соней Делоне и Мирей Миай – всё это – в ряду самых ярких парижских впечатлений.

Марк Шагал... нет людей, более разных, чем Цадкин и Шагал. Строгий, холодный, печальный мир Цадкина и яркая, излучающая тёплый внутренний свет палитра Шагала. Ваяние и живопись. Лёд и пламень…

В Париже они, насколько мне известно, ни разу не пожали друг другу руки: не встречались. Хотя, кажется, трудно миновать друг друга, не встретиться людям, перед которыми на вернисажах расступаются толпы… по-видимому, не было особой потребности в сближении.
А ведь они родились и жили на одной земле: в дореволюционной Белоруссии. Не раз Шагал говорил мне, что он был знаком с Цадкиным-гимназистом, делавшим первые шаги в искусстве. Сначала Цадкин холодно и категорически отрицал  всякий факт знакомства. Но потом выдал себя случайно оброненной фразой:
- Шагал был всего на три года старше меня, но уже тогда вёл себя как мэтр.
Больше разговор на эту тему не возобновлялся. Было видно, что скульптор внимательно следил за успехами земляка, но признаваться в этом не собирался.
Гордый Цадкин был пристрастен.

Шагал и на склоне лет, признанный повсеместно, не помнящий всех имён авторов посвящённых ему бесчисленных монографий, не чувствует себя «патриархом современной живописи", как назвал его один биограф.
У восьмидесятилетнего старца детская способность удивляться, радоваться, быть обманутым, обижаться и прощать… застенчиво улыбаются светло-голубые глаза, широко распахнутые на мир.

Редко о ком можно сказать с большим основанием: вся его жизнь, сложная судьба – в его полотнах.
Годы, предшествующие революции, трудное детство… Шагала притягивают сюжеты, навеянные безрадостной повседневностью еврейских местечек: «Мертвец» (1908),  «Жёлтая комната» (1910),  «Похороны» (1909...

Одну из первых зрелых работ – «Мертвец» - художник показывал мне в своей мастерской в Сен-Поль-де-Вансе (под Ниццей).
Лежит посреди деревенской улицы покойник, плачет по нём женщина, играет на скрипке бродячий музыкант – всё написано в характерных для Шагала того периода черновато-аспидных, коричневато-зелёных тонах.

У раннего Шагала поразительно много общего с Пиросманишвили. Та же глубоко народная изобразительная манера. Та же приглушённая, сумрачная палитра, порой та же мрачная окаянная атмосфера провинциальной России. Его городские, деревенские пейзажи того времени – это дореволюционный Тифлис, перенесённый в дореволюционный Витебск Шагала.
В 1910 году молодой белорусский художник приезжает в Париж и с тех пор – за исключением двух выездов – в Россию и Соединённые Штаты – живёт во Франции.

… Из окон, выходящих на юг, виден Латинский квартал и купол Пантеона. Это уже, собственно, не Монпарнас, но, как заметил хозяин кафе «Данциг», кто знает, где начинается и где кончается Монпарнас? Он – там, где художники.
Под окнами течёт Сена, растворяется в серовато-розовом тумане правый берег. Тают лёгкие массы домов квартала Сен-Поль, словно написанные голландской сажей, разведённой белилами.
 - Ну, назовите мне художника, который сможет передать этот неповторимый свет над Сеной, это необыкновенное небо, это особое парижское солнце? – спрашивает Шагал. – Моне? Ренуар? Может быть. Может быть... импрессионисты, открыв людям глаза на мир, открыли и особенный свет Парижа. Свет, смягчённый лёгкой влажной дымкой. Он почти постоянно покрывает город – ведь Париж лежит во впадине, и здесь всегда пасмурнее, чем за городом. Свет, созданный рефлексами от спокойных каменных строений, подсвеченный сиреневатыми рефлексами отражениями садов и бульваров.
- У парижского пейзажа особенная способность смягчать и облагораживать вульгарные, кричащие тона, случайно оказавшиеся в городе – с яркой заграничной машины, с одежды с чужого плеча. Даже самые ядовитые, химических оттенков цвета, как скульптура патиной, обволакиваются в Париже светом, приобретая спокойные, пастельные оттенки…
Эдуард Пиньон способен весь вечер комментировать одну, уверенно начертанную линию или запечатлённый на бумаге силуэт человеческой фигуры.
Шагал может часами говорить об «особой окраске» парижских улиц. Он многим обязан этому городу, который окончательно сформировал в нём  выдающегося колориста, помог ему высветлить некогда суровую палитру.

От окна, где я сижу, за спиной хозяина дома я вижу расписанную им трёхстворчатую ширму. Переливы бледно-сиреневого и палевого, тронутого серым. Только очень большой мастер способен столь скромными средствами создать эту лёгкую, изысканную, но абсолютно чуждую слащавости феерию.
Мотив росписи очень характерен для Шагала – влюбленные, медленно парящие над землёй… контуры Эйфелевой башни…очертания бедной белорусской деревеньки…
Воображение автора сближает несоединимые, казалось бы предметы. Как старорусские сказочники, как безымянные авторы фантастических лубочных картинок, он, не боясь внешней неправдоподобности, добивается, как это не парадоксально, большого реалистического звучания.

Образы дореволюционной России, воспоминания о родном Витебске преследуют Шагала. Во многих работах - даже последнего времени – французские элементы причудливо переплетались с реалиями, принесёнными из совершенно другого мира: зимние русские пейзажи, засыпанные снегом печальные деревни, неуклюжие розвальни, вывески с надписью «трактир».
Даже петух, неизменный атрибут шагаловских композиций, - не элегантный и задиристый галльский петух Пиньона, символ Франции, а неуклюжая деревенская добродушная домашняя птица.
В картине, тема которой определена в названии как нельзя яснее: «Вокруг Прованса» (под Ниццей), всё, всё – о России.
О Франции напоминает лишь весьма условный пейзаж средиземноморского городка. Главные же элементы композиции – лошадка, «везущая хворосту воз», покосившаяся колокольня православной церкви, угадывается вдали белорусское местечко...
Эти же мотивы с раскрытым от удивления ртом созерцают элегантные зрители пышной парижской «Гранд-опера». На созданном по официальному заказу плафоне большого зрительного зала значительная часть отведена Шагалом русским композиторам и сюжетам из написанных ими опер. Это, кстати, вызвало недовольство некоторых газет, указывавших на « неуместное пристрастие автора плафона к русскому».
Но это уже высказывания, далёкие от искусства. Более справедливыми представляются замечания чисто творческого характера.
Живописца, показавшего незаурядный талант художника – монументалиста, упрекали за то, что он согласился расписать интерьер, архитектура которого совершенно чужда «шагаловской манере». Плафон Шагала – каковы бы не были его живописные достоинства – с трудом вписываются в торжественную картину пышного и эклектичного зрительского зала «Гранд-опера». Потолок Шагала – он, так сказать, «из другой оперы».

В отличие от космополитического Цадкина, Шагал, называющий себя «витебским горшком, освещённым парижским солнцем», и оформившийся в России как художник, тяжело переживает разлуку с родиной.
- Ну, рассказывайте, что у нас делается дома, - эти слова он произносит всегда, когда мы собираемся после отпуска.
В семье, с женой, гостеприимной, симпатичной Валентиной, он говорит только по-русски.
У Шагала сложные отношения с Советской Россией. Как и некоторые видные деятели русской культуры – Репин, Бенуа, Шаляпин, он не принял революции, не захотел вернуться на родину. Это его дело, его печаль. Отрыв от родных мест большой тяжестью лёг на душу.
- К этому не привыкнуть, как не привыкнуть к разлуке с любимой женщиной, - говорил не раз он мне.
- Постепенно привыкаешь к боли, но она всё-таки остаётся на самой глубине и определяет твое духовное состояние на годы и годы, на всю жизнь.
Это сказано искренне. Но, несомненно и другое: нынешний Шагал уже пустил глубокие корни в некогда чужой стране и теперь не мыслит себя без Франции. В восемьдесят лет жизнь не переделывают. У него здесь прочное положение одного из ведущих мастеров современной живописи. Недавно проведённый опрос среди виднейших критиков Запада ставит его в первую пятёрку живущих ныне мэтров наряду с Пикассо и Миро...
Шагал – один из редких французских художников, живущих исключительно своим искусством. Зоркий глаз и коммерческая хватка торговца картинами Эмме Мага позволяет Шагалу, совершенно не интересуясь проблемами «реализации продукции», жить более, чем безбедно и полностью посвятить себя искусству.
Его картины и даже беглые наброски продаются за фантастические суммы. У него просторный дом-поместье в Сен-Поль-де-Вансе, где он проводит большую часть времени.
Далеко, далеко отсюда теряется в туманах «улей», где на восьми квадратных метрах начинался Марк Шагал.
Последние полотна выдающегося живописца всё более ярки, жизнерадостны, цвет почти локален. Их среди сотен других узнаешь сразу по внутреннему благородству, по особой изысканности цвета.
Но не становится ли живописец слишком изысканным? Не появляется ли в его последних работах слащавая салонность, пользующаяся большим фавором по ту сторону океана? Где драматическая напряжённость его ранних картин, свидетельствующая о неустанных поисках и глубокой внутренней жизни молодого художника?
Эти вопросы задают многие почитатели Шагала. Они и у меня на кончике языка. Но хозяин резко меняет тему беседы и говорит:
- Нет, вы взгляните в окно на Париж. Какого он сегодня цвета! Вы посмотрите на эту зелёную колдунью Сену!!! Сюда бы Левитана, Саврасова… Как много дал бы им парижский свет.
Нет, мэтр, Левитана и Саврасова оставим всё-таки России...



На портрете, работы художника Ильи Глазунова, - автор эссе - Юрий Михайлович Пономарёв. (Портрет я получила в подарок от Ю.М. Пономарёва 21 августа 1968 года).
                Александра Плохова