Шестьдесят три минуты

А.

- Ну вот, похоже, она не открывается…
- Дай мне попробовать.
- Нет, подожди, - улыбнулась Элиана, продолжая попытки извлечь иглу от шприца из пластиковой оболочки.
- Наверное, брак, - произнёс Элиан, протягивая руку к игле.
В этот момент Элиане всё же удалось вырвать иглу из объятий пластмассы, и та молниеносно и глубоко вонзилась в запястье Элиана.
- Это же больно, - рассмеялся он, но она взяла своими руками его ладонь и сосредоточенным, серьёзным взглядом принялась наблюдать, как горячая гранатовая косточка, наливаясь соком, вскоре скатилась от запястья в середину ладони, за ней ещё одна, и ещё одна, словно трепетная бордовая роза расцветала на его руке; и не дожидаясь, пока первый алый лепесток, нависший над самым краем ладони упадёт в снег, девушка припала губами к розовому нектару, а юноша смотрел на неё, безмолвно и упоённо.
Чрез несколько минут Элиана подняла лицо: её подбородок и шею украшали алые разводы, а её губы – блаженная улыбка. Глядя ей в глаза, Элиан взял иглу и, припав к окровавленным губам Элианы, погрузил в запястье девушки. Снова и снова. Кровь Элианы совсем не такая, как у других: вместо обыкновенного приторного привкуса железа, её наполняет другой, еле уловимый, серебряный голос. Он вонзился зубами в её губы – на его лицо брызнула тонкая струйка крови. И двое растаяли в самом страстном, самом сладостном поцелуе, и двое упали на снег, и снег вокруг них покрылся алыми лепестками.
Они лежали на снегу, крепко взявшись за руки, и смотрели в небо. Не на небо, а именно в небо, постигая его глубину и чистоту. По их запястьям, по ладоням и пальцам стекала его простая, но такая далёкая для многих истина. На часах Элианы было восемь ровно. Таяла ночь. Он(а) не любил(а), когда таяла ночь. Ночь без суеты и фальши. Ночь, прекрасная и величественная. И такая родная. Ещё он(а) любил(а) боль. Физическую. Элиан(а) слишком рано узнал(а) жизнь в её истинном обличье. Безжалостная и циничная истязала душу, а Элиан(а) – тело, чтобы хоть на миг забыться. Они могли часами рисовать лезвиями изящные линии друг у друга на коже, пока кто-то не терял сознание – тогда приходилось останавливаться. Чаще всего это бы он. Последнее время Элиан становился всё слабее, был совсем плох, и Элиан(а) чувствовал(а), насколько он(а) был(а) необходим(а). Но это было лишь каплей в море их любви. Сказать, что они любили друг друга больше жизни, было бы пошло, в стиле той самой жизни. «Больше, чем абсент», - шутил Элиан, но любил её даже безумней, чем своё вдохновение, посвящённое ей, даже самозабвенней себя, влюблённого в неё.
- Элиана…
Она посмотрела в ответ: любящие, нежные, усталые и больные.
- Элиана, тебе холодно?
- Да, - она выдохнула облако прозрачного пара в морозную ночную синеву.
С полчаса они молчали.
- А давай умрём здесь, - прошептал Элиан, - и вновь воцарилась тишина.
Только шорохи ветвей в вышине и далекие вороньи крики касались её невесомого хрусталя.
- Знаешь, - её голос звучал уже слабее и дрожал, - здесь так красиво, так тихо… И нет никого, кроме нас.
- Нет никого, кроме нас, - повторил он, словно провозглашая вечную истину.
Истину неба. Так и было. Они смотрели друг другу в глаза и уже не нуждались в словах.
- Сегодня день рождения нашей свободы… Ты помнишь, Элиан?
- Помню…

Много времени назад, Элиан точно не знал, сколько, ведь с того момента время потеряло для него смысл, если когда-то вообще имело, было лето. Конечно, тот, кто каждое утро просыпается по будильнику, останавливает прохожих, чтобы сверить часы, дважды в день заводит их и никогда не опаздывает, не поверил бы. Но он точно знал. Единственные часы, которые показывали настоящее время, были часы Элианы. Потому, что они никогда не лгали.
И ещё ему пришлось узнать: когда врач молча положил на стол небольшой желтоватый лист из дешёвой бумаги с результатами анализа крови и, печально вздохнув, покачал головой и почему-то взглянул на календарь, показывавший четвёртое число. Ровно на четыре буквы: СПИД.
Тот, кому довелось пережить это, знает: в такие минуты вдруг приходит осознание, яркое, безошибочное, осознание чего-то, что всё это время и так тихонько стучалось в двери, звало под окнами, но не было услышано; и вот теперь оно словно врывается в тебя, срывая все петли, разбивая все стёкла. Но в сознании Элиана вдруг не родилось ничего. Это было так странно, незнакомо. Ни сказав ни слова в ответ, он вышел из кабинета и побрёл по длинному линолеуму тусклого больничного коридора, спустился по гулкой лестнице, каждый пролёт которой словно дрожал ледяным мерцанием старых флуоресцентных ламп, запылённых и надтреснутых, окон, почему-то заклеенных грязной строительной лентой, почему?! ведь сейчас лето – нужно открыть окна: здесь так душно, так невыносимо тяжело, мутно, липко! Постепенно в его сознании воцарился хаос, заполнявший разум и вытеснявший реальность, безотчётный, безжалостный, безумный ужас охватил его, в глазах потемнело – Элиан стал звать на помощь, и вскоре на лестнице раздались поспешные шаги, но в его ушах разбух, разорвался и разлился стальной, нестерпимый, всепоглощающий звон, тело не слушалось, череп словно раскалывался на сотни осколков под напором запредельного, нечеловеческого давления… Чрез мгновение Элиан рухнул на пол без чувств.

Подавленный, разбитый, он брёл по ночному городу. Ближе к северу летние ночи совсем светлы, и так глубоки, и так откровенны. Но тающий в огнях и полнящийся жизнью центр с его дворцами, соборами и монументами, величественными и торжественными, отталкивал Элиана. Прочь, прочь! Здесь тебе нет места, несчастный! Ты слишком ничтожен, чтобы быть удостоенным сострадания! Ты слишком уродлив, чтобы касаться нашего блеска! Ты!.. можешь стирать улыбки – можешь разбивать маски.
Тогда Элиан свернул на соседнюю улицу. Здесь плелись совеем другие нити: желтые, обветшалые дома пестрили неоновыми вывесками, распахивая сумрачные пасти арочных решеток. Всё было просто, схематично и машинально: проститутки торговали телом, опытный глаз вора примечал добычу, пьяницы разукрашивали друг другу рыла, бродяги побирались, наркоманы корчились от передоза в подворотнях – всё шло своим чередом, словно построенный дьяволом, древний, прогнивший, но не рухнувший, механизм. Всё это было грубым, отвратительным, жалким, и плевалось безысходностью, зловонной и вязкой.
Поспешно направился он прочь отсюда, петляя в дебрях городских лабиринтов, и вдруг откуда-то издали услышал еле различимый, но такой искусный, бесподобный голос скрипки. Следуя его зову, он вышел в совершенно безлюдный, сумрачный и гулкий колодец. Таинственный голос был так отчётливо различим, чарующий и печальный, и казался совсем рядом, но Элиан не мог понять, откуда доносилась мелодия. В этот миг из-под ног вспорхнула птица, взмывая и унося испуганное эхо в бледно-лиловое небо, и тогда он поднял голову и увидел одинокого музыканта, сидевшего на крыше. Длинноволосый старик, сухой и смуглый, самозабвенно играл на скрипке, устремляя свой взор во мглистую даль. Его глаза были отчётливо различимы даже издали: чёрные, как уголь, пылающие демонической силой и страстью. Длинные, сухие волосы развивались по ветру, и казалось, что звёзды срывались с небес, запутавшись в серебряных локонах. Заслушавшись песней одинокой скрипки, Элиан вскоре узнал мелодию, которую сам написал для своей Элианы, но не успел сыграть. И, конечно же, пред ним расцвёл её образ, неповторимый, как и песня, что парила над крышами вместе с птицами – он играл на скрипке и смотрел на спящий город, а на горизоне прозрачной луны уже коснулось нежное солнечное дыхание… Прекрасная Эос целовала холодное небо, а в душе Элиана расплылась сладостная меланхолия, заполняя трещины, заживляя раны, смывая всю грязь, унося тревоги о будущем, сожаления о несбывшемся: они таяли в ней, тонули, словно в бездонном, бескрайнем море.
Элиан и не заметил, как вышел к песчаному берегу, где седые, мудрые волны шептали о мире, покое и свободе… Она шла ему навстречу, легко и грациозно ступая босыми ногами по мокрому, прохладному песку. Невесомое, воздушное платье молочно-голубого льна трепетало на ветру, словно робкий, влюблённый художник стремился коснуться невидимой кистью красоты её хрупкого тела. Её волнистые, непослушные волосы были распущены и так притягательно спадали на обнаженные тонкие плечи, а художник Зефир чуть приподнимал их своими перстами и – замирал в восхищении, вновь опуская на высокую юную грудь, нежно вздымавшуюся подо льном, на влажные, чуть надтреснутые губы из гиалита - и тогда Элиана жестом, изяществом достойным богини, собирала каштановые локоны и отводила назад, бросая в новый порыв игривого ветра. Она словно парила вдоль пенного побережья. Элиан ловил её взгляд, не такой, как у других: неземные, аметистовые глаза дарили прикосновение к далёким, сокровенным, несбыточным тайнам вселенной – мириады огненных сфер расступались, открывая дорогу лишь ему, избранному ей. Но более всего Элиан дорожил улыбкой любимой, простой, светлой, искренней. Когда Элиана спала, её заоблачные очи были укрыты чарами Морфея; но чувствуя его рядом, - ни на миг Элиан не мог покинуть своей Элианы - она улыбалась. Тогда он чуть притрагивался к её прекрасным губам своими – блаженство и нега наполняли его сердце, словно драгоценный нектар, подаренный бабочке благоуханием лилии.
Он. Тяжело и шатко ковылял по рыхлому песку. Ноги проваливались и не слушались. Острые песчинки и камни резали стопы, забиваясь в туфли. С трудом он координировал свои несуразные движения. Он видел, как рушатся облака, как разбивается лазурное стекло неба и срывается вниз гигантскими осколками. Он слышал, как рвутся тугие полотна ветров, чувствовал нестерпимый жар плавившихся звёзд - на его лбу проступили капли пота, стекали по вискам. Он знал: он – воплощение уродства, страха и боли. Он  может стирать улыбки. Но что дешёвые маски всей никчёмной труппы планеты? Он знал, чья улыбка падёт в бездну скорби. Словно машина, управляемая чьей-то безжалостной волей, он шёл к своей Элиане. Попытка улыбнуться ей в ответ родила на его лице ужаснейшую, отвратительнейшую гримасу. Он шёл и спотыкался, не видя уже ничего пред собой. Он шёл, взрывая песок каменной поступью. Он шёл и плакал от осознания всей глубины того, горя, которое он обрушит в невинное сердце Элианы. И не скрыть было слёз: по его щекам струились кровавые капли – отголосок давней болезни.
Но того, что узнала она, вы не узнаете, потому что ни одна бумага не снесёт сего мига: когда я писал об этом, листы один за другим обращались в золу на моих глазах.

Она сидела на песке, а он, склонив голову её на колени, блуждал неприкаянным взглядом на краю беспечности морского простора, там, где заря распускала янтарные лепестки, и где-то на гребнях волн-скитальцев он встречал и её взгляд, а она гладила его волосы и молча роняла солёные морские слёзы.

- Почему ты не хочешь лечиться, Элиан?
- Пусть за меня ответит море, - задумчиво прошептал он, - ты понимаешь, Элиана?
- Да, - промолвила она и не солгала, - но уверен ли ты в своём выборе?
И море ответило яснее любых слов.
- Тогда я пойду с тобой.
Элиан смотрел внимательно и пристально, а в его глазах читался тот же вопрос. И снова море ответило вернее любых слов, да и сам Элиан знал ответ. Тогда же Элиана, чтобы отрезать путь назад, наполнила шприц его кровью и ввела себе в вену.
- Отныне, - прошептала она.
- Отныне, - повторил Элиан и улыбнулся, как может улыбнуться только самый счастливый человек, и слушал, как седые, мудрые волны пели о мире, покое и свободе.

Пошёл снег. Медленный и невесомый, он укутывал кусты и деревья, крыши домов и машины, заносил дворы и улицы, тротуары и дороги. Они лежали, крепко взявшись за руки, и смотрели в небо. Холодное и бледное. И бесконечно высокое. Замёрзшие стрелки на запястье Элианы показывали три минуты деcятого. А снег порхал в воздухе... Кружился и падал… Летел и опускался… Парил и ложился… Замирал и не таял... В тот год была удивительно снежная зима, какой не случилось за последние сто пятьдесят лет.

2009-2010


Рецензии
Техника Вашего письма возрастает от вещи к вещи....
И темы задевают за живое... Гениально это или фетиш? Рассудит время... Когда все на надрыв трудно спокойно оценить качество...
В любом случае надеемся на не менее талантливое продолжение...
С упехов...

Конкурс Стихов Дуэт   20.02.2010 12:59     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.