Погоня за временем

На ветхих домах полусорваны ставни,
отжившее небо теряет рассветы,
и эхо покинувших землю недавно
на головы рушится каменным ветром,
на сонные песни ушедших от боли,
на зимнюю горечь уставших от вьюги,
в осеннюю сырость и летнее поле,
на платье невесты и саван подруги.
На белых акациях - медная проседь,
в оживших ручьях - потемневшее пламя.
Взрастает порой всё, что в землю ни бросил, -
и даже те зёрна, что мы потеряли.
На вечную радость, на вечную горечь,
на хамскую сытость, холодную злобу,
в весеннее небо затоптано море
и, падая в землю, питает утробу.
Но яркое солнце сжигает надежды,
и зелень из глаз никуда не уходит;
и мысли меняя быстрей, чем одежды,
коней к окоёму отчаянье гонит,
на жёлтое пламя, на быструю гибель,
как стаю Икаров к горячему солнцу,
в часовни земли, во святую обитель,
где пьют чью-то кровь, заплатив три червонца.
Но холод и мрак наступают внезапно,
и тонут дороги в размокшей трясине.
И взмылены кони, но тянут - и ладно,
пускай довезут, - может, после остынут.
На мокром погосте осеннее небо
прольёт, не скупясь, серебристые слёзы,
и мы будем думать: ну где же, ну где бы
добыть нам коней, чтоб не смыли нас грозы.
Но небо застелет февральская вьюга,
и перья икаров осыплются снегом,
и саван холодный наденет подруга,
чтоб рядом быть с теми, кто сгинул на небе.
На звёздных пространствах, в объятии ночи,
в застывшем питье помутневших бокалов,
в глазах у погибших, остывших и прочих -
смертей не бывает ни много, ни мало.
И время не лечит загнившие раны,
и время не может упасть и разбиться.
Но мы всё летим, как слепые Икары,
и перья теряем, как сбитые птицы.
И голые души сжигаются солнцем,
а может, кострами ушедших столетий,
и горькую чашу лакая до донца,
кричат: "Браво, бис!" –
тем, кто сверху им светит.


© Вадим Исачкин (оформление)