Юля, освяти дом! Страница Юлии66

Фото Виктории Банновой

(начало восьмидесятых)

  Инна сообщила, что ей был то ли сон, то ли глас с небес:
 -Юля, освяти дом!
 Я рассказала об этом отцу Владимиру, который, несмотря на крайнюю занятость, согласился немедленно приехать.

Борис был дома. Никакого протеста не высказал и даже пожелал после освящения поговорить с батюшкой о своём крещении.

 Разговор у них получился долгим, и я сразу поняла – что-то произошло, потому что обоим после разговора явно было не по себе.
 Мы проводили батюшку на станцию.

 На мои расспросы Борис вдруг разрыдался и объявил, что батюшка сказал, что его не то что крестить, в порядочный дом нельзя пускать...
Потому что он – страшный грешник.
 Что у него, по сути, вторая семья. Что клятву покончить с той прежней связью он не только не сдержал, но и усугубил ситуацию, потому что девчонка ушла от мужа и родила Борису дочь.
И теперь он не может ех бросить, а меня тоже не может.

Но отец Владимир сказал, что выбор всё же сделать придётся. И, скорее всего, в пользу младенца, которому нужен отец.
 А молодой матери – муж, иначе она пойдёт по рукам...
И виной тому будет мой, то есть уже не мой Борис.
 Юля же, мол, – сильная.
Она с Богом и всё выдержит с Его помощью.
 И рассудит по-Божьи, раз уж так получилось.

Странная у меня была реакция.
 Внезапный шок, вроде удара током, минутная клиническая смерть.
 Но затем – абсолютное спокойствие и лёгкость необычайная от ощущения вдруг открывшейся мне непривычно-пьянящей свободы, от которой захватило дух.

“Туда, где гуляют лишь ветер, да я…”.

Однажды я уже от Бориса уходила – после того, как он как-то не явился домой ночевать.
 Быстро забрала все вещи и фотографии, Вику, и уехала к маме.
 Решила отдать Вику в детсад на пятидневку, потом кого-то там срочно полюбить. Даже забыла, кого именно.
 Помню лишь эйфорию от этой ледяной свободы, от которой неожиданно для себя загуляла и пошла вразнос.
 Борис разыскал меня где-то а кабаке на ипподроме. Буквально скрутил, кому-то то ли набил, то ли обещал набить морду и привёз домой с клятвами любви и верности.

Оттуда, где гуляли “лишь ветер да я”.

А на сей раз я взяла бумагу, паркер и стала…побыстрей делить имущество.
 Дача мне, квартира и машина – тебе. Гараж – тебе, антиквариат – мне…

Звонок в дверь – приехали Вика с мужем Андреем.
 Как потом обнаружится (из области мистики), их свадьба пришлась в аккурат на тот самый день, когда у “разлучницы” родилась дочь.

Молодожёнов надо было принимать, кормить, улыбаться и делать вид, что ничего не происходит.
 Борис был на это совершенно не способен. Пришлось ребятам сказать, что он после визита батюшки устал и лёг отдохнуть.
 Втроём мы сели обедать, болтали о том о сём.
Я слушала краем уха, мечтая, как теперь буду вольготно жить и буквально пьянея не столько от домашнего вина, сколько от с каждым глотком распахивающихся передо мною горизонтов и возможностей.
Вплоть до устройства личной жизни с тем, о ком прежде и помышлять себе не позволяла.
 
Время от времени поднималась к Борису в комнату, находя его всё более невменяемым.
 Он пытался описать мне весь ужас и двусмысленность своего положения. Необходимость постоянно лгать и притворяться, смятение и страдание.
 Он ждал, что я его пожалею, успокою и, как всегда, найду выход.
 Это был взрослый ребёнок (отец Владимир потом его так и охарактеризует), чем когда-то меня и покорил. И я всё время как бы крепко держала его руку, переводя через петляющую улицу собственной жизни.
 Но теперь он сам эту руку отверг.
 А я рванула вперёд, оставив его одного на разделительной полосе в состоянии полнейшей паники.
 Слыша за спиной его всхлипы, я мысленно уже неслась навстречу новой жизни на той стороне улицы. Не желая ничего знать, передав его другой женщине (его выбор) и находясь отныне в полном согласии с совестью.

Так обычно у меня получалось – любила лишь то, что мне принадлежит.
 А когда это “что-то” выходило за пределы зоны моего поля, забывала сразу и насовсем.

 Ну, отрезало палец. Больно, конечно, но что толку плакать?
 Буду жить без пальца, эка невидаль.
 Может, новый отрастёт...

Но, в данном случае, речь шла не о “пальце”, а о нашей без малого четверти века совместной жизни.
 Борис порой недоумевал, ворчал, роптал, но всегда неотлучно шёл рядом по синусоиде моих блужданий и шараханий.
 Конечно, я чувствовала в последнее время – что-то не так.
Но сознательно отмахивалась от выяснения отношений, могущих помешать Делу – тому, что в данный жизненный момент было для меня единственно главным.
Может быть, подсознательно давала возможность нарыву созреть, лопнуть и разом освободиться от боли, осложнений и сепсиса.

Но чем решительней я отпускала супруга с миром: (“Завтра утром уедешь и всё, общаться будем только по делу, письменно или по телефону. Развод дадут быстро в виду сложившихся обстоятельств”), тем ясней видела, что уходить он отнюдь не собирается.

 Это нАчало меня раздражать.
 Борис был уже “не мой”. Я жаждала как можно скорее выбраться из “житейского омута”, куда он меня затащил.

Гуляла по лесу с ребятами. Потом они смотрели телевизор, пили чай.
 Мы вместе поднялись к нему – он беспробудно дрых с подушкой на голове, наглотавшись каких-то таблеток.
 Затем я проводила их, так ничего и не заподозривших, на станцию.

 Выбралась из своего убежища Инна и поздравила меня с освящением дома.
 Заверив, что теперь всё в нашей жизни пойдёт по-Божьи, “во всяком благочестии и чистоте”.
Я усмехнулась про себя.
 Вернулся Толик (он халтурил у кого-то на даче).
 Инна нажарила на всех картошки, поужинали.
 Толик сел смотреть хоккей, Инна отправилась стучать на “Эрике” очередную душеспасительную брошюру.
 А я – снова наверх, надеясь, что Борис спокойно проспит до утра.
 Завтра ему на работу, и эта морока, наконец, кончится.

Но Борис не думал ни спать, ни, тем более, давать мне свободу.
 На все мои разглагольствования о морально-этической и экономической выгоде перспективы разбежаться навеки он вдруг изрёк с полными слёз глазами:

- Значит, всё это враньё. Нет никакого Бога. Я так ждал этой исповеди, я всё честно рассказал, …так просил, чтоб Бог спас меня. Чтоб ты спасла…
 Ведь она совсем, совсем неверующая...
Я хотел креститься... А ты...о каких-то шкафах…

  Опять этот удар током.
 Опять мгновенная клиническая смерть, из которой я выхожу уже с твёрдым осознанием, что всё, бывшее минуту назад – полная чушь.
 Что нет ничего на свете важнее борисовой души. Которую, как бесценного ребёнка, Господь сейчас поручил мне, вложив в её уста единственно верные слова...
А все мои личные радужные перспективы по сравнению с этим – тлен и прах.

Я сказала, что, раз такое дело, подождём, пока он определится с крещением.
 Обещала сделать всё, чтоб ему в этом помочь.

(продолжение следует)...