Все мои стихи 1991 года, 3-я треть 11 произведений

          Ну, что ж, дорогие друзья, давайте закончим, что ли, обзор моих стихотворений 1991-го года, а заодно и затянувшееся повествование об одной чернявой девушке, которую некие всемогущие, но невидимые силы назначили мне в «подруги». Лады?
 
 
          Итак, на чём мы в прошлый раз остановились? Ах да, помню, помню – на сценке; на сценке из двух предметов: полуопустошённом семейном холодильнике и стоящим рядом с ним молодом рассвирепевшем еврее (сыне моей мачехи), грозно указующим на него пальцем и страшным голосом вопрошающим:
 
                КТО?!!!!!!......
 
 
          Да уж, сценка не из приятных. Но что же я могла поделать? Уставшая от таскания вёдер (или от чего-то другого) «подруга» совершенно со мной не считалась. Она лезла в наш холодильник как в свой собственный; рассудив, вероятно, что если мы все евреи, и сама она тоже еврейка, то, значит, ничего предосудительного в этом нет. Или, может быть, она руководствовалась какой-то своей, скрытой логикой, кто ж её знает? Наверняка ведь её кучерявые боссы сообщили ей, что сын моей мачехи, по народной поговорке, «исходил на дерьмо», если узнавал, что его кто-то «объел»; и сознательно залезала в наш холодильник, чтобы мне насолить…
 
          К этому времени её дисциплинированные хозяева уже совершенно во мне разочаровались; и ей, я так понимаю, была дана команда грубить, хамить, придираться и, вообще, вести себя со мной как можно более нагло и бесцеремонно, чтобы спровоцировать меня на разрыв отношений. Чем она с успехом и занималась, в том числе и в холодильнике. Перед этим, правда, добрые фуражечные дяди попытались меня немножко попугать, но как-то лениво и без энтузиазма, как бы не веря в успех. Здесь, дабы описать это «попугивание», нужно сделать вставку и рассказать, что в 1990-м году, когда я вернулась назад в «Звериную» школу из школы № 75 г. Минска – это отдельная история, не хочу вас сейчас нагружать – я встретила в своём бывшем классе толстенную взрослую бабу лет сорока на вид, которую, к моему остолбенению, одноклассницы представили мне как школьницу моего возраста. Правда, эта пожилая женщина была чрезвычайно маленького роста, где-то не более 150-ти сантиметров; но, всё равно, годы есть годы, их не обманешь; они наложили на её фейс неизгладимый отпечаток. И, представьте себе, дорогие читатели – эта умудрённая жизненным опытом мамаша целых два года просидела для каких-то целей за школьной партой (видимо, для смеха), причём не так далеко от меня. Училась она, к слову сказать, ХУЖЕ ВСЕХ В КЛАССЕ. Хотя, впрочем, её можно понять: оно ей было надо?
 
          Ну, так вот, о «попугивании». Звали эту пожилую одноклассницу Наталья Мацкевич; о её росте я уже сказала, а внешне, по лицу, она была похожа на индуску или на цыганку. При этом у неё были чёрные (хотя и не как смоль) кучерявые волосы, какие-то экзотически-неславянские губы (даже и не опишешь) и смугло-коричневая (с каким-то сероватым оттенком) кожа лица и тела. Где такую эти «рыцари» откопали – один Шива знает. Ладно. Так вот, на эту Мацкевич моя так называемая «подруга» любила в моём присутствии наскакивать с кулаками и пинками; обязательно так, чтобы я видела. Без меня, я так понимаю, этот спектакль не проводился. Мацкевич, как взрослая баба, могла бы в ответ просто выдрать эту малолетку за ухо; но ей, похоже, их общие с «подругой» боссы дали команду безропотно терпеть и «пугаться». И она терпела.
 
          Например, «подруга» хватала эту индошкольницу за лицо и пыталась насильно целовать её в щёки или в губы. Мацкевич, вместо того, чтобы дать ей оплеуху, начинала, изображая молодую, наигранно возмущаться и отталкивать её. Тогда «подруга» начинала тыкать ей в лицо кулаком и пинать её ногами по щиколоткам (так, чтобы я видела; смотри, дескать, и мотай на ус). После этого они обе мирно расходились по домам и на следующий день продолжали общаться, как ни в чём не бывало.
 
          Или другой пример. Мы с «подругой» гуляем по улице. Вдруг, ни с того и ни с сего, «подруга» с ехидной улыбочкой произносит следующую фразу:
 
          - Я тебя сейчас заведу за угол этого дома – и убью! У нас такая милиция, что тебя не найдут; а если и найдут, то не узнают, кто это сделал!
 
          И смотрит на мою реакцию. Но я в тот же миг решила никак не реагировать на эту её провокацию; даже не повела бровью; а только всё думала и думала свою тяжкую думу: как же мне от неё всё-таки отвязаться?
 
          Вы можете мне не поверить, но только в тридцать лет, выйдя замуж и рассказывая о «подруге» своему мужу, я поняла, что же это были за потуги. В те годы такая мерзость (лесбиянство) даже не приходила мне в голову; я вначале считала, что это просто такая горячая девичья дружба, а потом стала подозревать, что в её поведении кроется какая-то материальная еврейская корысть. Ведь после вышеописанных театральных угроз с участием Мацкевич (её напарницы) моя «подруга» стала открыто требовать, чтобы я водила её в кафе и молочные бары; чтобы дарила ей подарки (какие-нибудь вещи); каждый день заходила в нашу квартиру с вопросом:
          - У тебя есть что-нибудь вкусненькое?!..
 
          По странному совпадению мои еврейские «родители» (отец и мачеха) в эти же месяцы стали совать мне достаточно большие суммы денег, говоря, что это мне «на карманные расходы». В нашем доме в самое голодное время горбачёвско - ельцинского разгрома  вдруг стали появляться изысканные кушанья и сладости; кроме того, Израилевич из Америки (закадычный друг моей мачехи), словно взбесившись, начал вдруг пачками присылать дорогие западные конфеты в ярких упаковках. В минских магазинах в это время стояли длинные очереди за хлебом. 
 
          Я вначале охотно, а потом и неохотно угощала всем этим «подругу», однако её отношение ко мне становилось всё хуже и хуже; она всё больше и больше хамила, придиралась, оскорбляла и вообще в общении перешла на русский мат. Я стала страшно ею тяготится и не знала, что мне делать; а в это же самое время – когда она предложила нам обеим уйти в общежитие – мои «родители»  и сын моей мачехи стали особенно плохо ко мне относиться; чуть ли не открыто выживали из дому, как будто подыгрывали ей (так оно и было).  Я в то время боялась всего на свете, и мне было страшно сказать ей в лицо, чтобы она ко мне не приходила; а она приходила снова и снова («родители» открывали ей дверь), караулила меня в подъезде или возле лифта на коридоре, накидывалась с вопросом: «Что я тебе сделала?», хватала меня за руки. Я молчала или старалась уйти от ответа. Если она, впущенная «родителями», заходила в мою комнату, я сидела и молчала; она после двух - трёх фраз – тоже; и так, молчком, мы могли просидеть три или четыре часа. Наконец она отстала, где-то уже примерно в середине 1992-го года. Ну, всё, хватит о ней, я устала. Надеюсь, больше весь этот лесбийский кошмар не повторится. А теперь стихи.
 
 
       Разлука
 
Вновь за окном темно.
Я читаю твоё письмо.
Вдруг изменится что-нибудь?
И вновь на меня наплывает грусть,
Снова кружится моя голова –
А на листе мелькают слова:
«Прощай, отправляюсь я в путь!»
 
Зачем же рядом мы в классе сидим?
Зачем о невинном детстве грустим?
Мы оба с тобою прищурили глаз:
И я – куртизанка, и ты - ловелас…
Но я не стану тебя винить,
И ты не станешь прощенья просить –
Разлуки уж пробил час!
 
Ты не зови меня вдаль, не зови!
И о любви слова утаи…
Нет отрады от фраз твоих…
Ответом пусть будет вот этот мой стих…
А я – покину холодный дом
Дождливым, пасмурными, тягостным днём,
Утону я в слезах своих…
 
     16 лет, 1991 год
 
 
 
Серёжа, я люблю тебя!
И в розовом закате дня
Ты вновь стоишь передо мной
С душой прекрасной и живой!..
 
Ты – как сияющий цветок,
В котором каждый лепесток
Волшебный цвет в себе таит
И с юным сердцем говорит…
 
      16 лет, 1991 год
 
 
 
     Скучный парнишка
 
Мы звоним друг другу каждый день;
Я тебя целую иногда;
Только хмур и скучен ты как тень,
И в глазах – не радость, а беда.
 
Мы с тобою в парке и в кино;
И танцуем твист под быстрый ритм;
Только ты печален всё равно,
Так скажи мне: что тебя томит?
 
Скучный парнишка, скажи, скажи:
Что случилось с тобой?
Глупый мальчишка, войди, войди,
Стань же моей судьбой!
 
Стань же судьбой, и не, и не,
И не разводи мелодрам;
Свиданья со мной в тягость тебе?
Зачем же встречаться нам?
 
     16 лет, 1991 год
 
 
      
Собравшись в кругу беззаботных друзей,
Себя подношу под пытливые взоры…
В такие минуты нам всем веселей.
И громче остроты, и яростней споры…
 
И снова друзья, обо всём позабыв,
Беседы ведут, но, о тайном тоскуя,
Я в мыслях тревожных увязла своих…
Мне кажется, вечно по кругу иду я…
 
А пары танцуют в гостиной большой,
Но в комнате прежней сижу как в сабо* я
И чувствую: грусть набегает волной…
Но вновь никому не скажу ничего я…
 
Ты можешь мне только свой взгляд подарить,
Но в жизни реальной не будешь со мною;
Не сможешь, я знаю, меня полюбить;
Не сможешь меня подвести к аналою*…
 
А годы, а годы, как листья, летят!
Слетают, слетают, о чём-то взыскуя…
А я, безответно целуя твой взгляд,
Шепчу, что люблю я… Люблю… О, люблю я!...
 
        16 лет, 1991 год
 
*     Сабо – выдолбленные из дерева башмаки  (Примеч. автора).
**  Аналой – высокий столик с покатым верхом, на который в церкви кладут иконы, книги, кресты и т. д.  (Примеч. автора).
 
 
 
        Старый дом
 
Стою недвижно у дороги,
Смотрю на чей-то ветхий дом…
Он мне напомнил, старец строгий,
О чём-то близком и родном.
 
В нём жизнь: унынье и забота,
Обида, скука и буза;
В нём радость посетит кого-то,
Кого-то – горькая слеза.
 
Друг с другом споря без стесненья,
Подвластны люди в нём судьбе;
Сменяет время поколенья,
А дом живёт сам по себе.
 
Но чьё-то сердце с нетерпеньем
В нём снова страстно ждёт весны;
А души юные с волненьем
Снят романтические сны…
 
    16 лет, 1991 год
 
 
 
Там, где ветра опахало
В травах тёплых грело кровь,
Роза - девочка гадала
На счастливую любовь.
В небе жмурилось светило
И смотрел, смеясь, ручей,
Как с ромашки не сводила
Роза - девочка очей.
 
Лепестки кружились танцем;
«Да» – цветок ответил ей;
Залилась она румянцем –
Цветом юности своей.
И, к травинкам припадая,
Дел сердечных не таясь;
Та девчонка молодая
Пела, радостно смеясь.
 
И казалось ей, что вскоре
В волнах алых летних дней
Счастье девичье, как море,
Расплескается пред ней.
И наденет ей на пальчик,
Нежно глядя ей в лицо,
Молодой красивый мальчик
Обручальное кольцо.
 
Там, где ветра опахало
В водах лонных грело кровь,
Роза - девочка гадала
На счастливую любовь.
А над ней в огне лучистом
Выше моря и земли
В поднебесье чистом - чистом
Плыли счастья корабли.
 
    16 лет, 1991 год
 
 
 
Ты – волшебник мой любвеобильный;
Добрый ты – но вместе с тем и злой;
Слабый ты – и в то же время сильный;
То с весельем смотришь, то с тоской.
 
Я тебя люблю и ненавижу,
Защищаю, тешу и виню;
Я тебя нисколько не обижу,
Если строки эти сочиню.
 
   16 лет, 1991 год
 
 
 
 Ты не знаешь о нём ничего
 
Не шути, не играй с огнём!
Ты поверь, он дотла сжигает.
Не тверди мне, прошу, о том,
Кто тебя день и ночь ласкает.
 
Он игрушкой любовь зовёт
И над нею, шутя, смеётся;
В этом сердце – лишь снег и лёд,
Хоть и солнышком он зовётся…
 
Ты твердишь, что ревную я,
Потому говорю так грозно.
Скоро вспомнишь, поверь, меня –
Но тогда уже будет поздно.
 
Ты всё смотришь в его лицо,
В голубые глаза красавца…
Доиграешься с подлецом –
Будешь плакать, а он – смеяться…
 
    16 лет, 1991 год
 
 
 
     Ты плачешь
 
Снова ты плачешь. Ох, что же с тобой?
Ну не могу вот понять!
Всхлипнешь, уронишь слезу под рукой –
И продолжаешь молчать…
 
Как же мне жалко тебя! Ну прими
Доброе слово моё!
Боль и обиды в душе не храни –
Время сотрёт это всё!
 
Сказки и песни твои о любви –
Это роман ведь пустой!
Слёзы утри и на мир погляди –
Думай о жизни большой!
 
Раны душевные не береди –
Верь лучше в счастье своё!
Да, вот такая есть чаша любви –
Горьким быть может питьё!
 
Ну не расстраивай так ты себя!
Было б о ком, бог ты мой!
Плачешь и плачешь, плечами тряся…
Что же мне делать с тобой?
 
     16 лет, 1991 год
 
 
 
Я думаю, что ты меня поймёшь,
Я думаю, что ты меня услышишь;
Во сне и наяву ко мне придёшь
И на стекло морозное подышишь…
 
И вытает кусочек небольшой,
И сквозь него увидим мир огромный…
Никто не слышит плач сердечный мой,
Моей души скорбящей голос томный…
 
Но все вокруг, качая головой,
Твердят мне, что характер мой несносный;
Им не дано понять, любимый мой,
Что иссякает ключ от жизни косной…
 
Что под кроватью счастья не найдёшь
И горстью гальки моря не всколышешь…
Я думаю, что ты меня поймёшь…
Я думаю, что ты меня услышишь…
 
       16 лет, 1991 год
 
 
 
         Январь
 
Белый снег, с землёю чёрной споря,
Вновь накрыл мой серый скучный сад;
И пейзаж, как девушка в уборе,
Заблестел, зиме пушистой рад.
 
Что пришла из царства льда и снега,
Сказочной нетающей страны;
Принеся с собой на крыльях белых
Новые надежды и мечты.
 
Пёстрым многоцветным фейерверком
Облетела улицы, дома;
И капель - печальница померкла,
Как пришла волшебница - зима.
 
Чтобы на пушистые просторы,
Звёздные глубины распахнув,
Дать взглянуть в оконные узоры,
Холодом и хохотом дохнув.
 
И, хоть в искрах снега покрывало,
Но, куда ни глянь – белым - бело…
И светло - светло на сердце стало,
Словно в полночь солнышко взошло…
 
И, в печаль метнув свечой - огарком,
Прогнала свои я беды прочь:
Самым лучшим праздничным подарком
Будет эта солнечная ночь!
 
Каждому из нас она внушает:
«Счастье есть, его ты ожидай!»
Скажет нам декабрь: «До свиданья!»;
Скажет нам январь: «Я здесь! Встречай!»
 
     16 лет, 1991 год