Счастье

Мне снился сон: на быстроногом скакуне летела я сквозь золотое поле.
Я видела его когда-то в детстве, в давнем сне! –  тут вспомнила я вдруг.
Колосья жесткие роняли спелое зерно, вдали маячили остатки колокольни,
И жар полуденный разлит вокруг.
Но мне не жарко было, нет – ведь быстрый ветерок от скачки холодил мне тело
И волосы, как конский хвост, летели сзади.
Все было как на самом деле – но во сне. И воздух зыбился, меняя очертанья
то и дело,
Все было тихо, сонно-тихо, все казалось спали.
Мне было хорошо, как никогда – оторванность от уз  земных, от силы тяготенья
Раскованность и полная свобода,
Нет, не скакала я - и видя, и не видя ничего, летела я над собственною тенью.
Но вдруг почти  у края небосвода
Заметила я женскую фигурку. Мама. Ее узнала сразу я, хоть и была она моложе лет на двадцать
Меня теперешней. Неслась я прямо к ней,
обрадовавшись встрече после стольких лет разлуки,
совсем не удивляясь ей,
но и боясь, что это  может только мне казаться.
Пора бы  сбавить скорость. Остановиться, разобраться.
Но из снов коней
Повадки мне незнакомы – конь мой не слушался меня,
и пролетая мимо, я 
в надежде зыбкой
что не обидится,
успела лишь махнуть прощально ей рукою.
Она осталась одиноко позади,
так беззащитно-брошена, все с той же милою растерянной  улыбкой.
А я уже влетала в город с гулкой
мостовою,               
где все так каменно – дома, дворцы, машины, люди,
застывшие в окаменелости в свой смертный  час
Скакала я, пути не разбирая, и не думая,  что с нами будет
Все проносились вихрем мимо нас               
Всё отражало звон подков,
и бился он, как сорок сороков
Колоколов московских стародавних. Он нарастал, он оглушал меня,
назойливо лез в уши, в сердце, в черепе звеня.

Проснулась я  от грез своих,
теперь уже почти дневных
Прервав внезапно, резко, бешеную гонку               
И выглянув поспешно из окна,
Увидела знакомые деревья, и кота, играющую с ним девчонку,
увидела как чья-то там спина,
склонившись, била по переднему мосту перекареженного "запорожца"
Кувалдой тяжеленной.
               
Вздохнув, задернула я тюлевую штору,
Вернувшись к надоедливым делам пустейшей повседневности своей.
Но целый день
жила я с ощущеньем теплой тайны,
Комочка милого, ласкавшего внутри, невидимого взору,
Но ощутимого телесно как опора,
как плоть любимой матери, уже истлевшая в могиле,
но все еще живущая во мне, почти что в прежней силе,
разбуженная сном случайным.
То было счастье!
Много ли для счастья надо?
Лишь сон.