Аварийная тьма

1

В поле пустынном, в мазутную жуть
не восторгают промозглые вышки.
Парни весь день забивают в картишки,
Саня весь вечер мечтает курнуть.

В поле пустынном в осеннюю муть
пахнет соляркой и снежной кондрашкой.
Друг прикатил с огнедышащей фляжкой
на буровую махину взглянуть.

Глянул — застыл, как винновый валет:
   — Ну, ничего себе... Вот железяка...
Сплюнул, бычок зачинарил со смаком,
Скучно зевнул и завел драндулет...

 
2

Звезды бледны и за тучами прячутся,
тучи унылы, луна недоверчива.
С вахтой — «кранты»! Дизилечик артачится.
Тьма, кутерьма, да синдромчик от вечера.
Гробом перебоями в мОзги и уши.
Значит, авария... Мать твою в душу!
Дизель смолкающий. Неразбериха.
Свет угасающий. Страшно и тихо.
Странно, безжизненно и не типично.
Что же нам так тишина непривычна?
Но в темноте прогремевшие слани:
   — Саня!


3

Да, железяка меня подминает!
Я под движком на фуфайке распластан.
С гаек ключи то и дело срывает —
ржавчину жрем с полудизельным маслом.

Слани промозглы, и тьма равнодушна,
руки по локоть в солярке и ссадинах.
Сколько ж тепла человечьего нужно,
чтобы прогреть буровую громадину?

Тьма и железо лишь... Тьма и железо...
«Свет аварийный вдоль дизеля, справа!»
В ссадинах плоть, и душа вся в порезах.
Где ваш плакат, гражданин из Минздрава?

   — Саня, рубильник!
О тьма дохристовья!
Поршень навылет. Застопорил классно.
Ржавчина сыплет запекшейся кровью,
той, что железо из нас повысасывало...


4

Как вампиры впились в недра,
соки, соки мы сосем.
Наши вышки смотрят в небо,
трубы смотрят в чернозем.

Оправданий не приемлю,
сорок труб под землю враз.
Мы высасываем землю —
жизнь высасывает нас.

Верховые — будто серьги,
и зарплата — как любовь.
Мы выкачиваем деньги,
а из нас качают кровь.

Бригадир-неандерталец
обескровлен, как лоскУт:
только чуть порежет палец,
и фонтаном бьет мазут.
 
Буровую марсельезу
по полям разносит век.
Мы — служители железа,
что такое человек?

Наши шеи, как ступеньки,
мы — машины кожура.
Деньги, деньги, только деньги,
остальное — все мура!

Все мура. Ни жен, ни дома —
заменил все бур, визжа.
Мы рабы металлолома,
что такое есть душа?


5

   — Саня, ты скоро? Не вижу ни зги.
Вру! Я все вижу. Чернею с тоски.
Знаю, куда убегаешь ночами.
Вижу и слезы ее, и печали.

Дуру ломаешь... Сломать бы хребет...
Что ты скрываешь, бубновый валет?
Слышу, как ночью скрипит половица.
Там, на ветру, сигарета искрится.

Что воровски от братана таишь,
руку не тянешь, в глаза не глядишь?
Бросьте таиться. Противно. Все знают.
Я не люблю ее.
Снова срывает... 


6

Сорвана гайка, и сердце на срыве.
Дизель остыл.
Что-то сегодня мой голос в надрыве —
видно, простыл.

Что-то срываюсь. В горячке бывает.
Эх, босяки!
Кто-то срывается, кто-то срывает —
все пустяки.

Все пустяки. Суета бесконечна.
Мир в дураках.
Рвемся в значимость, срываемся вечно
на пустяках.

Что-то склоняюсь опять к укоризне —
разворошил…
Что-то все чаще срываюсь я в жизни.
Может, отжил?

 
7

Я не выискивал легких побед,
я презирал их.
В море болтался с семнадцати лет —
чалки да тралы.

Я на болоте терял сапоги,
плюхал по пояс.
Грызла мошка нас и рвал на куски
старенький поезд.

Рельсы, тайга, неуют, пестрота,
пологи, гнусы...
Пусто в душе, за душой пустота —
скучно и грустно.

Друг недопонял: «Куда ты, чума,
каждой весною?
С нефтью там туго, зарплаты — нема,
хочешь, пристрою?»

Я не пристроиться — строить хочу.
Все заскорузло.
Вновь собираюсь, куда-то лечу —
скучно и грустно.

Но где ни бродишь, ни носишься где,
но где ни хлыщешь,
слышишь: «Коль деньги до фени тебе,
что же ты ищешь?»

Что я ищу? Вероятно, мечты,
те, что уснули.
Друг, даже ты не поймешь, даже ты —
нас обманули!

Служишь барменом, деньжищи гребя,
супер и мото...
Как суета засосала тебя,
хлеще болота.

Ты уважаем, опрятен, богат
где-то в Мытищах.
Я тут, под дизелем, младший твой брат,
Скучный и нищий.

Я не уйду, я останусь лежать,
годы пусть канут.
Должен когда-то и я рассказать,
как я обманут.

Тьма и железо. И Саня впотьмах
ищет рубильник.
Капает масло, мазут на губах,
пол — холодильник.

Я не выискивал тепленьких мест —
путь мой заказан.
Что же таскаю в себе этот крест,
будто наказан?


8

Что побледнела, глаза опустив,
что отвернулась, безмолвьем прошила?
Листья опали, свое отгрустив.
Не улыбайся, выходит фальшиво.

Я отпустил и тебя, и грехи,
стужа спустилась — за лето расплата.
На железяки меняем стихи —
жизнь такова, а не ты виновата.

От стихопроб отлучаю и грез,
нам на ветру не сгореть, не ужиться.
Как эти плечи дрожали от слез,
как им хотелось за что-то укрыться.

Сколько им выпало, сколько ушло,
сколько налипнет к ним грусти и слизней.
Ты говорила: «С тобой хорошо...
Ты для души, но, увы, не для жизни...»

Осень кончается жухлой травой,
стая ворон копошится у стана.
Синий вагончик обшарпанный твой —
это моя вожделенная рана.
 
Я отпускаю тебя в эту даль,
бремя изгложет, а время излечит.
Треснет чугун и рассыплется сталь,
только все вынесут хрупкие плечи.

Осень окончится днем кружевным,
изморозь ляжет на грязь осторожно.
Что ты мотаешься по буровым,
думаешь, вправду железо надежней?

Все хоть прогрей человечьим теплом —
душа не вдуешь в металл. Не бывает.
Дура, он бросит, он бросит потом!
Впрочем, до фени мне.
Снова срывает...


9

Снова срываюсь. Заткнуться, смолчать?
После притрется.
Знаю, что если сначала начать —
снова сорвется.

Друг, если как-то пристроишь под бок
в баре «Минута»,
как отравлю твой кофейный мирок
духом мазута.

Мне не отмыть до кона эту мразь
ассоциаций:
самая липкая, мерзкая грязь —
цивилизаций.

Не уползти, не сбежать, не взлететь
с этой фуфайки.
Буду просвета я ждать и вертеть
ржавые гайки.


10

Да, железяка с немой пустотой,
тьма аварийная, скользкие слани,
тьма и железо, солярки настой:
   — Саня, ну что ты копаешься, Саня!

Полые трубы, простуженный звон,
вышка впилась в мирозданье ракетой,
ветер свистит с пустотой в унисон:
   — Саня, ты скоро? Дождусь ли просвета?

Нефтью не пахнет тут... Слушай, друган,
может, исчезну, свихнусь, околею?
Если когда-то здесь хлынет фонтан,
будет ли после кому-то теплее?