Просьба

                * * *

     Задумчиво стоял Ефим на холме поволжской земли, наблюдая закат солнца – огромное багровое зарево; как будто небо раскалилось от солнечных лучей, и было готово вспыхнуть пожаром...

     Жил старик Ефим в малорослом деревянном доме, в тихом районе большого города, среди невзрачных кирпичных построек. С окраинной высоты старого района проглядывалась большая река с лесистым и пологим потусторонним берегом. На ближнем берегу, вдоль реки, прилипая к подножию холма, пролегал  благополучный и современный район, где по вечерам в разных его местах дворники палили костры, сжигая сухую траву и опавшие листья.

     Глубоко вдыхал Ефим запах сухой осени, испытывая душевное волнение от многообразия Жизни. Вот уже в течение недели, в одно и тоже вечернее время, он появлялся на окраине холма, где долго стоял, словно памятная статуя, которую зачем-то всякий раз уносили куда-то неизвестные люди, а на следующий день вновь приносили и ставили на прежнее место.

     Внимательно смотрел Ефим на безмолвное небо, надеясь обнаружить на нем присутствие Высшей силы...

     В своем стремлении увидеть Бога старик не видел ничего необычного. Он разглядывал облака с таким пристальным вниманием, что иногда ему казалось, будто смотрит он не над собой, а под ноги – в бездну; словно прилип он к земле как летучая мышь к потолку, и вот-вот сорвется и ухнет вниз - в заоблачную бездонную пропасть.

     В тот момент, когда Ефим, глядя над собой, попытался представить бесконечность космического пространства, у него закружилась голова, и он осторожно опустился на колени, сознавая одиночество человеческого рода во вселенной. Ему почудилось, будто что-то божеское прикоснулось к нему и вдохнуло в него святой дух и разум, словно затем, чтобы он проникся лаской и заботой ко всему живому на земле и совершил какой-нибудь добрый исторический поступок. Сильные неведомые доселе чувства потрясли душу Ефима. Ему показалось, будто на мгновение ощутил он все беды человеческие, но не знал, как помочь людям. У него возникло желание молить Всевышнего о счастье каждого, но молитвенных слов хватило только на одну просьбу: избавить сердце от серьезной болезни и продлить жизнь до глубокой старости...

     С такой пылкой страстью молил он Всевышнего исполнить просьбу, что любой нечаянный прохожий, кто мог бы услышать Ефима, наверняка упрекнул бы его в малодушии. Но старик сознательно уходил подальше от жилых строений, чтобы уединиться от людей и не отвлекаться от своих ежедневных молитв.

     Там, на краю склона, что возвышался над зданиями соседнего района, Ефим находился близко к облакам, потому что, в этом случае (так думал он), Господь мог лучше слышать его голос, различая среди тысячи других голосов с разными молитвами и просьбами, что оседали на пыльной поверхности шумных городских улиц.

- Совсем достоинство потерял, – донесся до Ефима посторонний голос.
   «Бог!..», - подумал старик, вздрогнув с испуга.
          -     Зачем тебе здоровье? Двести лет жить собираешься?
     Ефим обернулся.
           -    Тебе-то что за дело? – произнес он сердито, но очень скоро успокоился, заметив, что лицо незнакомца выглядело приветливо.
- Ты кто такой? – спросил Ефим, разглядывая перед собой человека в лохмотьях.
- Нищий, – без смущения ответил незнакомец.

     Чужой человек присел на большой камень и положил рядом с собой маленькую авоську.
     Давно не бритый и не стриженный, он выглядел неаккуратно, и было трудно определить его возраст, что-то около шестидесяти или чуть больше.
- Ты, должно быть, бывалый человек, а ведешь себя не мужественно, – сказал
он. – Зачем тебе здоровье, когда кругом воздух отравлен? И вода заражена. И земляная почва тоже. Если о своем здоровье беспокоишься, так поезжай в тайгу и живи там. Срам глядеть на тебя, – видеть, как ты за свое бренное тело дрожишь.
- А ты не глазей!.. – огрызнулся Ефим. – Ты в город ступай, к небоскребным
домам, вот среди них и блуждай; суй свой нос куда не следует, пока тебе шею не накостыляют.

     Ефим хотел рассказать о себе правду, но счел постыдным оправдываться перед случайным прохожим.

- Злой ты, потому и смерти боишься, – подыскивал весомые слова незнакомец,
желая выглядеть мудрее своего собеседника и сохранить хорошее впечатление о себе. – Плохой человек, он ведь в муках умирает... – в глубоком раздумье добавил он.

     Ефим, казалось, не слушал его. Он смотрел вниз на реку и на городские многоэтажные дома, освещенные вечерним электричеством.

- Уходи. Не вынуждай меня ругаться.
- Это ты уходи, старикашка бесполезный!.. Э-эх!.. – закивал головою
незнакомец, упрекая Ефима в слабости характера.
- Прошу тебя, оставь меня в покое, – багровел Ефим.
- Опять унижаешься... –  продолжал незнакомец. – Опять просишь... Для
других просить нужно! А для себя... Самому надо уметь жить. Самому выпутываться из трудностей, чтобы не умереть от отчаянья.

     Ефим не проявлял интереса к чужому человеку, но разговор поддержал, желая оставить последнее слово за собой.
          -     Если ты жив до сих пор, значит, много ума нажил. Почему ж у тебя нет ни кола ни двора?..
- Откуда тебе знать, что у меня есть? Тоже мне, умник выискался! – обиделся
нищий, продолжая сидеть на большом камне. Раньше он сидел осанисто, гордо выпрямив спину, теперь спина его сгорбилась от усталости в пояснице, и он стал выглядеть грустно и жалобно. Исхудалыми руками, как-то неловко, крест-накрест, он обхватил свою шею и продолжал сидеть в таком положении еще некоторое время. Казалось, при помощи рук своих, он пытался вспомнить ласку и тепло человеческих объятий, забытых его телом, например, объятий собственных родителей, которых уже, возможно, давно нет в живых. Он опустил руки на лоснящиеся колени брюк, сшитых из дешевой ткани, и вернулся к теме «кола и двора»:    
- Ты вот помолись Богу, да попроси для меня удачи, – глядишь, и я стану жить в достатке. Вон, брат мой старший, при смерти лежал, так близкие ему люди молиться за него стали. И что ты думаешь?.. – выздоровел, холера чубатая.

      Незнакомец ладонью пригладил к затылку редкие беспорядочные волосы и продолжил:

- А ведь и у меня был свой дом. И работа была. Вот так живет себе человек
счастливо, и вдруг на тебе!.. как будто сглазили!..
- И где он теперь? – не сразу, но заинтересованно спросил Ефим.
- Кто?
- Твой брат.
- Сдался он тебе, как собаке второй хвост! – ответил незнакомец, огорченный
тем, что ему не дали высказать светлых воспоминаний о себе. – Где он может быть?.. Выписался из больницы, а через два дня на ровном месте поскользнулся, да прямо под грузовую машину, чтоб уж наверняка... Будто специально судьба распорядилась так. Ведь подлец был редкостный. Царство ему небесное. А может быть, бесное…

     Незнакомец поднялся на ноги и со страстью вдохнул вечерний остывающий воздух, словно это был последний остаток воздуха во вселенной.

- Не умеют люди радоваться чужому счастью, всё больше о себе думают, потому и беды на земле царствуют. Ну что ж... пойду я, поищу добрых людей. Коль  противен я тебе, оставайся один. Не выживешь ты без людей. Помирать будешь, никто воды не подаст. Некому будет! - проговорил нищий, решительной походкой и не оглядываясь на Ефима, направляясь в ту сторону, откуда пришел. Сделал он, наверное, шагов десять или чуть больше, и остановился. Попросил старика дать взаймы сколько-нибудь денег.

- Так и быть, помолюсь за твое долголетие, – вздохнув, сказал незнакомец. Он
близко подошел к Ефиму, заглянул в его прищуренные глаза, желая увидеть в них благодарность за добрые слова, взял два червонца и, пожав старику руку на прощанье, побрел своей дорогой.

                * * *

     Марфа, жена Ефима, всегда ласковая и охочая до веселых разговоров, в этот раз встретила супруга с печальной молчаливостью у крыльца дома. Слишком крепко беспокоилась она по причине долгого отсутствия своего мужа, часто выбегая во двор посмотреть по сторонам не идет ли он.

     В этот вечер и Марфа и Ефим, и родная их дочь Елизавета, не проронили ни единого слова.

     Ближе к полуночи объявился зять Ефима. Он поставил на круглый стол бутылку водки и попросил женщин собрать ужин. Его усталое и осунувшееся лицо светилось Тайной Радостью, потому как помнил он убедительный наказ тещи своей: «Никогда не радуйся чересчур, чтобы сглазу не было».

- Всё хорошо, – сказал он, расхаживая по комнате в пыльных от долгой ходьбы
ботинках. – Час назад я звонил домой нашему доктору на счет обследования. Диагноз не подтвердился. У нашего малыша Саньки здоровое сердечко и завтра утром можно будет забрать его из больницы...

     До поздней ночи вся семья не смыкала глаз. После выпитого спиртного под квашеную капусту Марфа испекла в печке картофельный пирог и разогрела самовар. Цедили чай за столом, разговаривали. Долго слонялись по избе. Затем уснули. Дом укутался в темноту. И лишь крохотный мигающий огонек светился возле крыльца. Это Ефим курил папироску, поглядывая на бездонное небо и, шепотом, благодарил Бога за то, что тот услышал просьбу сына своего человеческого и оградил от беды его семилетнего внука Саню...