Офелия Георга Гейма. Смерть вторая

Алеет мак на поле золотистом,
испариной кровавой проступив.
Стих ветер. Лебедь в небе мглистом
вниз канула, задев верхушки ив.

Сомкнулись веки, в блеске звонких кудрей
ей видится, хоть взор давно уж слеп,
лиловый поцелуй. Подернут пудрой
забвенья острый лик. И мрачен склеп:

не слышен в нем пронесшийся вдруг мимо
шум городов, заводов и плотин –
оскал их створов, как улыбки мимов,
а рёв в стальное эхо воплотим.

Здесь звонов медь машинный глушит верезг
и треск пальбы. Прочерчена луна
на фоне зорь, окрашенных, как  вереск,
тенью стрелы, что ввысь устремлена.

Железный великан с рукой-лебёдкой,
как Бог над чернью, чья душа пуста
возвышен: в его власти стала кроткой               
река, бренча веригами моста.
               
Влекомая безудержным теченьем
она бесстрастна. Пряча робкий взгляд,
за ней следят объятые свеченьем
зрачки нависших над водой громад.

Разводит ночь на опустевшем бреге
свой жертвенник. Вот полыхнул костёр,
а труп относит вдаль, к туманной неге,
где зеленеет призрачный простор.

Последний зов ее уводит в бесконечность,
к затонам, скованным величием зимы, –
в них времени река, поправ и тлен, и вечность,
сольется с небом, где лишь вспышки да дымы.