Последняя горбушка

В студеный зимний день последнюю горбушку,
Сухую и уже зеленую с краев,
Под старый черный клен в фанерную кормушку
Я вышел покрошить для зяблых воробьев.

Они на ветках ждут, теснясь, как негры в трюме.
Я б мог им рассказать, когда бы птичий знал,
Как вожжи натянуть никто не надоумил,
Когда я под уклон коней, стегая, гнал.

И как не замечал, что дребезжит телега,
И что с колес вот-вот сорвутся обода,
Что пена с конских морд летит, как хлопья снега…
Я гнал, друзей и скарб роняя за борта.

И рядом несся черт в клубах дорожной пыли,
Лупцуя по бокам, как азиат осла,
Дородного попа, концы епитрахили
В натруженной руке зажав, как удила.

Он то салютовал обломком хворостины,
То уходя вперед грозил мне кулаком.
И я бросался вслед и взмыленные спины
Испуганных коней с оттяжкой жег кнутом.

Мне зря кричали вслед с обочин злые бабы,
И ветер бил в лицо до горьких слез из глаз,
Я, сосчитав крестцом все ямы и ухабы,
Чуть не сломав хребет, разбил свой тарантас…

Все было. Все ушло за горизонт шаландой.
То влево занесет, а то направо крен.
То трюфеля с икрой, то лебеда с баландой,
То фуа-гра с вином, то с самогоном хрен.

А что там впереди - алмазы или струпья,
Вершина в облаках или в помоях дно?
Я долго никогда не мялся у распутья,
Что жизнь, что вороной, что девка – все одно.

Да все идет не так, а впрочем я не нытик.
В любой чернухе есть просвет, как в парандже.
Вот, например, шагнул мой психоаналитик
Намедни из окна на пятом этаже.

И вроде все имел и даже не был болен.
О крыльях не мечтал, а вышла чепуха.
Лежит теперь мешком, и дворник недоволен,
Что убирать ему и кровь и потроха.

Я на поминках был. Рыдающие дети,
В соплях старушка-мать и в трауре вдова.
В простынках зеркала и лента на портрете,
Знакомцев и коллег уместные слова.

Я тоже бормотал и жал сухие руки
И скорбно поникал курчавой головой.
Ничуть не горевал и сам бы сдох от скуки,
Когда б не грела мысль, что я еще живой.

Да, я еще живой, хотя давно не милый.
И не за мой уход пьет горькую родня.
И в лаковом гробу жлобы на дно могилы
Спустили на ремнях его, а не меня.

Я жухлый лист в реке и не гадаю даже,
Когда, как не юли, наступит мой черед
И скажет жнец: «Пора….», жгутом запястья свяжет
И не в эдемский сад, пиная, поведет…

Сочельник. Минус семь. И не дождаться лета
Сереет. Во дворе вот-вот зажгут фонарь.
И в пальцах до ногтей  истлела сигарета.
И брошенный в сугроб уже намок сухарь.

Легко и хорошо. И из нужды поститься
Свернувшись на тахте не нужно будет мне...
Последний хлеб крошу совсем замерзшим птицам,
Меня он не спасет, а их еще вполне.