Легенд златые письмена...

Когда от струн ушли напевы
и огнь всей жизни догорал,
все ж о любви прекрасной девы
я тайным сердцем помышлял.

Ее одной младые груди
и образ, чистый как туман,
казалось мне, одни разбудят
во мне уснувший океан.

Я поднимал из бездны моря
ей бирюзу и жемчуга,
я приносил из пекла боя
ей печень алую врага,

я открывал миров причины
и тайны таинств на земле,
но не затеплилось лучины
на девы мраморном челе.

Когда цветком с небесной тверди
(о гребни гор  разбив крыла),
я ей к ногам швырнул бессмертье —
она его не подняла.

Поняв, что ей ничто не мило,
во весь свой правый гнев и пыл:
"Какого ж нужно ей кумира?" —
в слезах я к богу возопил.

И поднялись страшней, чем пламень,
в груди и стон и колотье,
и крикнул камень, мертвый камень:
"Да нету сердца у нее!"

И бог, услыша боль страдальца,
унял ее и остудил,
но сам, как мальчик, разрыдался:
"И ты - один, и я - один!"

И весь в слезах, продолжил грустно:
"Я тоже жаждой девы жил.
Ужели дьявол так искусно,
свою к ней руку приложил?

А я лелеял миг чудесный,
миг благодарности ее...
Ты подарил ей "Песню песней",
но все ж не больше моего".

Но ангел, рядом пролетая,
так тихо-тихо, будто вскользь,
завесу тайны открывая,
шепнул, а в горле встала кость.

"Когда у девы грудь младая, —
он произнес, — то хоть умри,
нужна не цепь ей золотая
и не безумцев алтари.

Когда у девы грудь младая,
а по ночам, в груди -  костры,
ей дух томит не блажь седая,
а сладких юношей пиры".

И сердце вмиг обледенело,
и из-под ног ушла земля.
"Ах, ангел, ангел, что ты сделал?
Зачем мне истина твоя!

Пусть я б хмелел, повитый ложью,
и от стыда не пряча страсть,
я век бы льнул к ее подножью,
на истой вере продержась!"