Крещение

Сколько времени?

Работаю вместе с белорусскими программистами. Белорусы – они последовательные. Бывало спросишь:
Я: Паша, сколько времени?
Б: А ты на часы посмотри.
Я: А у меня нету часов.
Б: А ты на мои посмотри.
Я: А где они?
Б: А они дома.
Я: А дом твой где?
Б: А дом мой в Козлевичах.
Я: А Козлевичи где?
Б: А Козлевичи под Гродно.
Ну, и так далее…

Командировка

Сема — из Иркутска. Когда он ездит в командировку в Питер, то на обратном пути останавливается у нас в Москве в Люблино. Сидит на кухне, хлебает красный наваристый борщ с чесночными гренками и рассказывает, как все четырнадцать дней после работы ходил в Эрмитаж. Смотрел Иордани, рыцарей в латах и карету Екатерины Великой.
«Провинция», — смеется жена.

Крещение

Меня крестили в пятилетнем возрасте семнадцать лет назад вместе с тремя старшими братьями. Мама и бабушка, и тетя Вера сказали мне, что мы идем в Коломенское смотреть церкви, а на самом деле завели в храм. Там бабушка пошла покупать крестики, и хотя я закричал: «Мне не надо». Но она принесла четыре и заявила: «Ну ты уж иди тоже, а то крестик дорогой, не выкидывать же», — хотя стоил крестик всего рубль.
Перед крещением произошло оглашение, потом моя крестная-тетя Вера за меня трижды отреклась от сатаны «и всех дел его, и всего служения его», и трижды исповедала моё желание «сочетаться со Христом».
Затем священник дядя Илья произнес великую ектению, освятил воду в купели рукой, сложенной в именословное перстосложение, помазал воду и меня елеем. Когда он мазал меня елеем, то банка с елеем выпала у него из рук и с грохотом покатилась по храму. Все бросились ее поднимать, а я побежал к выходу, но братья меня схватили и стали раздевать, но я кричал: «Не буду раздеваться, может вы не гигиеничные». С меня сорвали рубаху и шорты и силой трижды окунули в купель, а потом на шелковой веревке надели крест на шею. Трижды купель вместо меня обходила крестная.
Вплоть до двадцати двух лет я терял крестик одиннадцать раз, но бабушка каждый раз покупала новый и говорила: «Хорошо, что хотя бы носишь». Я больше никогда не ходил в церковь, но в семнадцать лет моя девушка потянула меня в храм, чтобы послушать хор, но дверь храма сорвалась с петель и придавила мне ногу, отчего я стал прихрамывать.
В шестнадцать лет я поступил в МФТИ на физика-ядерщика и увлекся тяжелым роком. Мы ходили по сцене с сатанинской атрибутикой и радостно лупили по струнам, а вокруг нас бесновались фанаты, но скоро по окончании института меня взяли на работу в ЦЕРН. На Большом адроном коллайдере я разгоняю протоны и тяжёлые ионы и изучяю продукты их соударений. Однажды протоны и ионы так сильно и удачно ударились, что я посмотрел в микроскоп и подумал: «Господи, как прекрасно устроен Твой мир».


Имена

Я очень плохо запоминаю имена и фамилии. Точнее сказать не очень плохо, а чудовищно. Я их постоянно путаю и меняю местами, перенося фамилию одного человека на другого. Однажды я перепутал при встрече фамилию известного музыканта, который хотел давать уроки моей племяннице, а в другой раз фамилию букеровского лауреата, который заинтересовался моей книгой.
Попав в такую ситуацию не раз и не два, я стал записывать имена и фамилии людей на бумажку в зависимости от каких-то характерных признаков на лице (шрама, веснушек, цвета волос), или чего-то яркого, бросающегося в глаза (красный шарф, пульсирующая венка на правом виске, длиннющие ноги), или местоположения в помещении (сидит за столом у окна, любит располагаться в кресле у двери, обитает за шкафом).
Однажды такая бумажка у меня выпала из кармана и все вокруг узнали, какой я идиот. Я с трудом дошел домой и горько, горько плакал, хотя знал, что мужчины не плачут. Я всегда бываю благодарен людям, если они ходят с бейджиками.

Рано

В детстве в квартире стоял книжный шкаф, одна створка которого запиралась на ключ. Под ключом были мифы Древней Греции, Мопассан, Катулл и почему-то Хлебников. Эти книги мне было читать рано.
С возрастом я до них добрался и долго недоумевал, почему мне это было нельзя читать. Папа тыкал в портрет Велимира на первой странице и говорил, что они самозванцы, зачем тебе знать стихи самозванцев. Тогда я сказал, что когда вырасту, то не буду запирать книги на ключ от своих детей.
Но я наврал, потому что детей у меня нет, хотя шкаф с ключом есть. В нем я храню книги, которые не показываю папе. Миллер, Сорокин, Елизаров и пр.

Тщеславие

Я очень, очень тщеславный. Вот выйдет где-нибудь что-нибудь, и я хожу, хожу всем рассказываю и показываю. Все искоса читают и кивают головами, но большинство просто не замечает. От этого я еще больше распаляюсь и тыкаю журналом в физиономии. Ну, почитайте же, ну, почитайте же меня, пожалуйста.
А все только: «Славик, отстань. Давай мы лучше тебе вина нальем. У нас мускатик Крымский остался».

Запой

— Ну, какой у меня запой? Так переберешь на свадьбе или дне рождения, что еле доползешь до кровати или друзья донесут, положат под колючее верблюжье одеяло, поставят бутылку Жигулевского пива или две бутылки Нарзана. А утром, похмеляясь, вдруг снова переберешь, и опять тебя тащат к вечеру, как дерево. Но зато на третий день отвращение полнейшее, полнейшее, ни капли в рот взять не можешь. А ты же Вася запойный? Как ты-то с этим жил?
—Утром встанешь и по стеночке, по стеночке, прямо как был в тапках и полосатой пижаме вниз на улицу, на Пятницкую, в пельменную. Стакан коньяку у девочки-продавщицы попросишь, и мотор заработал на полную мощность, и кровь густая по венам потекла. Поднялся назад — кофейку выпил, яичницу из четырех яиц съел, газету коммунистическую прочитал, а потом на турнике покрутился и бегом в контрастный душ. Дальше два часа работаешь в мастерской, картины красивые рисуешь, на натурщиц голых смотришь. На обед в ЦДХ. Венгерский гуляш, котлета по-киевски, яблочный мусс, пьешь много Крымского сладкого портвейна с друзьями художниками, но чтобы искусству не мешало. Опять за работу, а ужин в ресторане уже с водочкой. Как добрался, домой не помнишь. И так каждый день в течение тридцати лет.
— Ну, пить-то ты как-то бросил?
— Пришла мама в мастерскую и сказала: «Вася, ты уже стал рисовать коммунистов?» Ну, я после этого и бросил пить. Сорвался лишь один раз после похорон мамы. Месяц пил, но вспомнил маму и бросил.

Казаки

Я – скаймейкер. У меня байкерский прикид, но мотоцикла нету, потому что не хватает денег. На мне кожаная с орлом на спине куртка, перчатки с заклёпками с обрезанными пальцами, кожаные штаны (отчего я весь скриплю) и дубовые остроносые казаки.
Я их купил на Горбушке за пять тысяч, но носить не смог, потому что засунешь ногу — сразу полпятки отрезает, как лезвием. Я разнашивал казаки с помощью колодок, специальной жидкости и жаркой батареи. Намажу чуть-чуть сапоги, натяну на колодку и к жару приставлю.
Но однажды мне показали казаки из Америки. Они были по колено, очень мягкие, так, что не надо разнашивать. В них я уснул в кровати и проспал двадцать четыре часа. Вообще казаки — это обувь ковбоев. Острые носки, чтобы легче попасть ногой в стремя. Скошенный каблук, чтобы проще спрыгивать с лошади, высокий сапог, чтобы грязь не попадала на одежду.
Я же прибил на свои короткие казаки титановые набойки. Когда у меня будет мотоцикл, я стану тормозить каблуками, чтобы во все стороны летели искры.
Не так давно я встретил красивую девушку и влюбился в нее. Долго ухаживал и водил на байкерские тусовки. Она согласилась выйти за меня замуж, и мы сыграли свадьбу. После первой брачной ночи я спросил Лену:
— Ты, наверное, полюбила меня за казаки.
Но она замотала головой:
— За то, что ты смски писал со знаками препинания.

Неполиткорректная история
 
Весь Душанбе завешан объявлениями «Работа в Москве». Садят бедолагу в козёл и везут, везут, везут. Раз, а ты уже в Столице, в нерезиновой. Встречают метлой. Выдают оранжевую манишку, селят по пятнадцать человек в комнате, обеспечивают солью и газом бесплатно.
Вообще таджики — это прямые потомки арийцев и относятся к индоевропейской группе. Когда Александр Македонский прошелся по Таджикской земле, то удивился от её культуры и полюбил таджикскую женщину, но тогда таджики были не мусульманами, а зороастрийцами. Книга священная — АВЕСТА. Самый знаменитый таджик — врач Абу Али ибн Сино (Авиценна).
В 1920 году русские войска наступали на таджикскую землю, подвергая её насилию и уничтожению, но басмачи так вломили Красной Армии, что Ленин подписал с ними договор. По нему басмачи не должны были нападать на Москву в течение ста лет, а Красная Армия должны была бояться тысячу лет. Басмачи договор соблюдали, а коварный Ленин подтянул войска, подкачался и зарезал всех басмачей саблями.
В Москве Рафшан сидел тихо, учил русскую мову по книжке, хотел освоить карате, от недоедания обмороки случались, но он народную музыку включит, часами одни и те же напевы. Хозяйка орала: «Рафик, опять своих чертей завел».
Рафшан мел двор и никто на него не жаловался, а по утрам выходила из подъезда белокурая женщина, проплывала мимо, не здороваясь, и Рафшану ничего лучшего не надо было. Садилась она в белый Хюндай и уезжала, молча, куда-то по своим делам.
В Душанбе Рафшан выкупил бы красавицу у ее отца за стадо баранов или бы ночью обернулся джигитом и перекинул ее тонкое тело поперек коня, и поскакал бы в горный аул, где бы силой привел приговор в исполнение. Здесь же, где все это было невозможно или возможно, но с уголовным подтекстом, Раф не знал как вести себя, и от этого еще с большим остервенением мел улицу, и еще больше хвалила его бригадирша Тамара Евгеньевна.
Каждое утро Рафшан пытался объясниться с белокурой женщиной, но она раз за разом проходила мимо и только один раз неожиданно подняла голову, навела свой взгляд на Рафшана и поздоровалась. Тут бы Рафу и подлететь и показать, какие чувства он носит в себе, но вместо этого Рафшан что-то пробормотал по- таджикски, так как русский знал плохо, и вызывающе и гордо дернул головой, не отрывая рук от метлы, но этого белокурая женщина не увидела, потому что, как каждая москвичка, была полностью поглощена собой и даже за рулем Хюндая смотрела не на дорогу, а изучала свое внутреннее пространство. Через семь дней женщина перестала появляться по утрам, наверное, сменила место жительства или куда-то вышла замуж.
Рафшан же 1 мая 2009 года в полном расстройстве чувств уехал из Москвы домой в Душанбе, где пролежал на постели в доме отца месяц. Потом же сел на легкого белого коня, выехал ночью в горный аул, откуда выкрал себе черноволосую таджичку-красавицу Айну, за которую потом отдал стадо курчавых, блеющих баранов, чтобы не было кровной мести.