Дело не в помаде, нет

Я сидел на узком стуле, которому было лет сто, если не больше. Она сказала, что это безумно дорогой стул, который она успела ухватить в антикварной лавке. Вообще слово "ухватить" мне не нравилось, но ей оно дико шло. Вся она была в этих восьми буквах: едкий шепот, ленты в темных волосах, рука с тонкими точеными пальчиками, держащая меня за краешек рукава, аккуратно накрашенные губы. Она могла быть невыспавшейся, бледной, злой, расстроенной, но всегда с аккуратно накрашенными губами. Я отлично помнил, что это Rouge Allure от Шанель.
Я сидел на узком стуле, повторюсь. Он был дико неудобным, несмотря на свой возраст. Как и мой дед - до смерти я так и не полюбил его, собственно, как и он меня. Он тоже был старым и неудобным.
Она ходила по комнате и что-то четко произносила. Я сидел на узком стуле и не разбирал ни слова из сказанного. Это как на параде Победы - слышишь только стройный шаг. Вот и я слышал размеренный стук её каблуков, голос с отличной дикцией. Кажется, она говорила, что наши отношения стали как старая майка - растянутая и в то же время тесная. Я не понимал, как такое может быть - растянутая и тесная. И сказал, что если она переживает по поводу своего веса, то зря это делает! Она отлично выглядела.
Она посмотрела на меня быстрым гневным взглядом и продолжила. Дальше я не понял уже ничего. Я любовался ею невольно, как будто сидя в кафе и наблюдая за сценой, развернувшейся за стеклом. И думал - когда мы стали друг другу чужими? Дальше я спросил себя более странную вещь: когда мы были близки?
Я запомнил день, когда встретил её. Это было на Мэйн стрит, в кафе "Ливерпуль". Я пил отвратительный эсперссо и думал, что это довольно глупо называть американское кафе английским городом. Тем более городом The Beatles. Нет, они великолепны, но это же Америка, черт возьми!
Она шла по солнечной стороне улицы. На ней были красные туфли. Я тогда не стал разглядывать ее, просто смотрел на аккуратные красные туфли. И у меня появилась навязчивая идея догнать их. Так мы и познакомились. Она была немногословна, но сегодня сыпала словами, как из рога изобилия. Я даже удивился. Не знал, что у нее такой богатый словарный запас.
А потом стройный марш её каблуков оборвался, а ритмично открывающиеся аккуратно накрашенные губы прекратили свое движение. Она опустила свои тонкие "ухватистые" руки и бросила ключи на стол. Потом она вышла, закрыв дверь так, как закрывала ее по утрам, когда я спал.
Это было как обычно. Я огляделся и понял, что в комнате как-то пусто. Пропали красные туфли, шарф, книга Шарлотты Бронте, зубная щетка, кометика. Пропал запах ее духов, обычно раздражавший меня по вечерам и радующий по утрам. И я понял, что она ушла. На совсем.
Это была идеальная чистка. Стерильная. Ничего, что напоминало бы о ней. Пустота. Пустый полки. Пустой я.
Я опустил рычажок электрического чайника, тот зашипел. Взяв из раковины чашку, я даже не удосужился ополоснуть её.
Пар поднимался клубами над носиком металлического Tefal, а на чашке предательски рисовался еле видный отпечаток Rouge Allure.
Недавно я видел её на солнечной стороне улицы.
Она сменила помаду...