Горячие эстонские парни

Горячие эстонские парни
                (благородный МА и трусливый До)

                Рассказ

                Своих настоящих родителей я не помню. Первое детское впечатление осталось у меня на всю жизнь. Я сижу на руках какой-то белобрысой девчонки, которая,  шмыгая носом, предлагает меня  каждому бегущему куда-то  прохожему. Тетку я увидел сразу. Она так и шныряла своими  глазами,  как-будто бы что - то искала. Увидев меня она чуть не сбила с ног какую-то крашенную в непонятный цвет мымру. Я сидел  в посиневших руках,  и одной мыслью было спрятаться куда-то от пронизывающего холода. Подбежав к нам,  тетка о чем-то быстро переговорила с девчонкой, и,  взяв меня на руки,  долго и нудно вертела во все стороны и даже почему-то заглянула под хвост.  Потом достала какие-то две бумажки,  и я в тот же миг оказался за пазухой козлиной шубы. Уже после я узнал, что мое бренное тело купили за 5 долларов и 5 гривен.  Боже, какое же это блаженство, вдруг ощутить,  как по телу разливается сладкая истома,  как куда-то сразу исчез холодный ветер. Под легкое покачивание,  я  провалился в сказочный мир сна.
                Проснулся я  от скрипа  открываемой двери, меня вытащили  из шубы,  и чей-то голос произнес: «Смотри, кого я принесла!»   Так произошло мое первое знакомство с обитателями квартиры, которые стали моей семьей. Назвали меня Маркизом, в честь умершего две недели назад всеобщего любимца и было мне тогда отроду всего два месяца.  Первую неделю я очень боялся всего и всех, особенно когда меня посадили в обычный аквариум, в котором уже жило какое-то существо. Как оказалось, это был мышонок-альбинос по имени Генрих. Мы с ним очень подружились. Так как аквариум был  мал по размерам для наших игр,  я осторожно брал Геника  (так я его звал про себя) в зубки и выпрыгивал с ним на пол. Секунд 30-40 мышонок сидел неподвижно, выходя из ступора и нормализуя свое давление, после подавал признаки жизни, пытаясь куда-то убежать. Но я был начеку! Так мы и играли, пока эту экзекуцию по отношению к мышонку не увидела однажды моя приемная мама. Она забрала у меня Генриха, и вместо благодарности,  я получил подзатыльник. Так протекало мое безмятежное детство. Я не видел недостатка ни в еде, ни в заботе, ни в любви. Через некоторое время я вырос так, что уже с трудом помещался в аквариуме. Но я очень  любил там спать. Бедный Генрих забивался в угол, и когда я, разваливался там, заполняя своими  разжиревшими  телесами  все пустоты, пытался вылезть на белый свет, т.е, на меня.  Общение с ним,  в дальнейшем,  принесло свои положительные результаты.
                Уже в подростковом возрасте на балконе девятого этажа, я поймал какую-то наглую птицу. В первый момент   она дико верещала, но потом притихла. С видом победителя я поспешил к моей дорогой мамочке, которая, увидев нас, потеряла дар речи. Птичка была размером  чуть больше скворца,  но меньше голубя. Ее головка с закатившимися глазками, свесилась на бок и болталась как маятник. Мама быстро подбежала к нам,  и тихо говоря Маркиз, Маркизик, одной рукой держала меня,  а второй пыталась разжать мои челюсти. В принципе я и не сопротивлялся. В тот же миг птичка оказалась у мамы в руках. Крови на тельце не было, но ее лапки почему-то каким-то странным образом были сцеплены на спинке.  Мамочка дула на нее, пытаясь привести в чувство. Птичка с закрытыми глазками по всему видно была уже в другой жизни.  Я прыгал вокруг них и,  вращая хвостом, орал благим матом, требуя отдать назад  добытое  таким трудом. Мама,  не обращала на меня внимания,  вся ее забота была направлена на бедняжку. Она только все время  повторяла: «Маркиз, какой же ты гад, паразит, тебе,  что еды мало?» Пытаясь как-то расцепить ей лапки, она не заметила,  как сделала это,  и в тот же миг  усопшая  сделав вираж,  уже сидела на люстре,  высказывая в мой адрес проклятья на птичьем языке. Я искал поддержку у мамы, глядя на нее преданными глазами, но она почему-то взяла ремень. Пришлось мне сделать вид, что меня искали. Птичку мама выпустила, а  на меня почему-то обиделась.
                Буквально через месяц я таким – же образом поймал, как оказалось ласточку. На крики в комнату вбежала мама и увидела такую картину. Возле балконной двери сидел я  с выпученными глазами,  с птичкой в зубах, которая  дико верещала.  Честно сказать, я сам обалдел, не ожидая того, что в моих  зубах что-то будет  шевелиться и орать.  Я же ее не собирался есть, я хотел завести себе еще одного друга. После того как ласточка была освобождена и выпущена на улицу, мама выпорола  меня,  но не сильно.  На балкон мне было запрещено выходить.  Но однажды июльской ночью  я все же нарушил запрет и тихонько выскочил туда. Звезды, как капли росы сверкали в темном небе, вокруг меня то и дело проносились какие-то ночные создания. Одно из них я нечаянно сшиб, тихонько взял в зубы и понес в комнату. Было три часа ночи. Я положил, то,  что поймал на пол,  и оно, вдруг,  начало издавать какие-то  ультразвуки на очень тонких нотах. Я скакал как конь возле этого, игриво подбрасывая это вверх. От   шума мама и проснулась.  Она включила свет, под телевизором лежал какой-то комочек и  тихонько дрыгаясь, пищал, а я резво гарцевал вокруг него и с видом победителя поглядывал на маму. Вид у нее был перепуганный и недоуменный. Она никак не  могла понять, что же я поймал. Тогда она взяла обычную линейку и потрогала комочек,  перевернув его. Существо снова издало какой-то неопределенный писк. Тогда мама, осмелев, взяла его в руки.  Это был маленький летучий мышонок, испуганными глазками - бусинками он смотрел на маму, а бедное сердечко билось со скорость 400 ударов в минуту. Так они   изучали друг друга. После мама вместе с ним вышла на балкон, подбросила его и сразу же, распластав крылышки,  он улетел. Почувствовав, что мне могут дать наряд вне очереди, я спешно ретировался.
               Как я уже говорил, недостатка в питании у меня не было, и к своей первой годовщине я уже весил 6,5 кг, превратившись в великолепного голубоглазого сиамского кота. Мама позволяла мне буквально все. Спал я как барин на мягкой перине, особенно любил залезать в мамин розовый халат. Однажды  ее неуемная любовь привела к трагедии. Квартира наша  расположена на девятом этаже.    Как обычно на нашем  не застекленном балконе собирались пообщаться и посплетничать голуби. Мама иногда под присмотром выпускала меня к ним – у них не хватало председателя. После моего появления собрание моментально заканчивалось, и все проблемы были решены.
              Так было и в тот злополучный  январский зимний день. Меня выпустили на балкон и вспомнили про меня только через час. Встревоженная мама,  открыв дверь, никого на балконе не обнаружила. Все ее попытки найти меня ни к чему не привели. Я просто исчез на 3,5 месяца. Последнее  воспоминание это свободный полет  вместе с голубем: он вверх, а я вниз. Как потом выяснилось спас меня от гибели виноградный штакетник под нашим балконом на первом этаже. Я зацепился за проволоку и плети винограда. Не буду описывать эти страшные дни и ночи моего бомжевания. Кое-как оклемавшись после падения,  я примкнул к группе своих сородичей – бездомных котов, обитающих в подвалах дома. До этого я ни разу не видел своих соплеменников в таком количестве. Тут были умудренные опытом ветераны, которые прошли славный боевой путь в  мартовских схватках, попадалась мелкая  безусая поросль, только вступавшая в горнило суровых жизненных баталий. Особенно мне запомнился один котяра какого-то непонятного серо-пыльного цвета, без одного глаза с оторванным ухом. Я прозвал его «Нельсон» он то и стал моим защитником и покровителем. Меня он  звал «вшивый интеллигент», но никогда не давал в обиду. Конечно, после райской жизни дома оказаться  в январе в холодном подвале без еды и питья  было невыносимо. Первое время очень болела грудь, как оказалось после,  я сломал себе ребра при падении. Еду я добывать себе не мог, мне ведь дома все подносили на тарелочке,  учитывая мое королевское происхождение. Весь этот кошмар продолжался очень долго мой вес снизился с 6,5 кг до 1,8 кг.  Еще бы немного и я бы умер от истощения. Моя шерсть, когда-то блестящая и шелковистая превратилась  в какие-то скомканные клочья. От самой груди почти до самого хвоста ее вообще не было, только фиолетовая шкура обтягивала покалеченные ребра и впалый живот.
                Стоял весенний теплый день. Ласковое солнышко уже готовилось во всю мощь показать свою силу и с каждым днем припекало все сильнее и сильнее. Почувствовав наступление  лета, почти все обитатели ночлежки выползли на зеленую травку. Такие,  как Нельсон, абсолютно не боялись спешащих мимо людей.   С видом победителей,  поглядывали на них,  развалившись на изумрудной травке. Другие как я, испытавшие шоковые состояния и стрессы до сих пор не пришедшие в себя, увидев яркое солнце,  пытались спрятаться от глаз подальше. Но как же мне и им хотелось погреться. Я вылез из подвала и, поглядывая на Нельсона, все равно озирался по сторонам. Вокруг меня лежали, прыгали, игрались мои соплеменники, ставшие мне почти родными. Страх и сознание своей беспомощности  все время держали меня в напряжении. Так было и в этот раз. Видя, что Нельсон, несмотря на май,  занят своей новой Муркой,  я собрался шмыгнуть в подвальное окно.
        Вдруг резкий окрик «Маркиз», заставил меня повернуть голову,  и в тот же миг чья-то рука легла на мою костлявую  спину. Еще бы секунда и я бы снова оказался в подвале.  Издав гортанный крик «МАУ» я увидел до боли знакомое лицо. Мама перевернула меня на спину, увидела белое пятнышко в самом низу живота,  нащупала мой загнутый кончик хвоста, и, увидев отсутствие моего мужского достоинства,  поняла, что это я.   Три дня и три ночи я не мог осознать, что спасен. Даже  звук ненавистного фена, которым меня мама сушила после бани, был для меня маленькой ночной серенадой Моцарта. После она отвезла меня в ветлечебницу. Два врача увидев меня в таком состоянии,  долго охали и ахали,  смазывая мои боевые раны всякими мазями и примочками. Особенно их впечатлил мой фиолетовый живот и грудной горб. Мама просила их поставить  мне клизму, но они сказали, что это очень опасно. Рядом со мной, на соседнем столе,  лежал маленький щеночек таксы, которому хозяин сам ставил клизму и пробил кишку. Его так и не спасли.  Я потихоньку стал приходить в себя, так как знал, что санаторный режим мне будет обеспечен на всю оставшуюся жизнь. Первым делом, когда мы приехали домой,  мама пыталась меня накормить, но я не реагировал ни на какую еду. Пил только воду. Тогда мама взяла печеночный паштет, развела его с водой и, запрокинув голову, влила мне чайную ложку в горло. Выхода не было и мне пришлось сделать глотательное движение. Так  она меня кормила два дня.  Через три дня я понял окончательно, что спасен. Мама уходила на работу, оставляя меня на хозяйстве. Ближе к вечеру я с нетерпением ждал ее возвращения и сразу же залезал  ей на руки. Она  надевала свой большой халат, куда я прятался,  и так мне было хорошо! Постепенно я начал поправляться, шерсть на животе начала потихоньку отрастать. У меня появилась новая подружка – крыса по имени Муния. В переводе с сербского это означало «молния». Мне  было все по барабану. Мунька ползала по мне, тыкаясь своим розовым носиком  в мой. А я лежал и млел от счастья, вкушая прелести вновь обредшей   сладкой жизни. Мой старый дужок Генрих, к тому времени уже  почил в бозе.  Так мы и жили не предполагая, что скоро все изменится  коренным образом в худшую для меня сторону.
                Конечно, мама со мной очень уставала. Она приходила с работы,  а я не давал ей заняться чем-то другим. Просто не слезал с рук. Я рассказывал ей про свои мытарства и приключения, про свою голодную жизнь.  Она меня внимательно слушала, чуть не плача, и все время повторяла, что я же  тебя,  дурака,  искала почти месяц. Как оказалось, мама расклеила на семи подъездах нашего дома объявления о моей пропаже сразу после исчезновения, и,  приходя с работы, обходила все подвалы,  зовя меня. Моя вторая воспитательница,  посоветовала ей  купить мне братика, чтобы не было скучно. Так в нашем доме появились  заморыш Додик, а вместе с ним в один  и тот же день краснохвостый  птеродактить,  заморское  чудо – садист и мой  будущий  мучитель по имени Сара.
              Первым я увидел маленькое мохнатое пищащее существо. Оно сидело на полу,  распушив свою шерстку, и шипело на всех,  кто к нему приближался. Так мы  познакомились. Вначале я ходил возле  него кругами. Как рассказала после мама, она подобрала его возле альфатера на Староконном базаре. Бедный котенок был круглым сиротой, его даже не брали бабки, продающие маленьких котят за бесценок. Он смотрел на меня своими  полными гноя глазками и все время пищал. Мама капала ему всякими каплями, но ничего не помогало. Тогда она развела 1: 1 воду с моей мочой и начала промывать котенку глаза. Он так жутко стал орать, притворялся, что умирает, царапался, что мне пришлось спрятаться. На следующий день приемыш смотрел на меня  изумрудными глазами. Вскоре мы стали с ним друзьями. Додик решил, что я его новая мама и начал искать у меня сиську. Пришлось его усыновить. Но это уже было после, а сейчас мы ждали  гостей.  И вот к нам в дверь позвонили. По нетерпеливому виду мамы я понял, что она кого-то ждала. В комнату зашел какой-то мужчина с коробкой в руках и большой клеткой. На кухне мужчина надел на руку брезентовую рукавицу, отчего мама пришла в ужас, открыл коробку,  и надо же было ей всунуть свой нос туда. В тот же миг квартира огласилась просто сатанинскими воплями.  На свет божий он извлек чудо в перьях  светло-серого цвета с красным хвостом, огромным загнутым клювом,  которое орало как иерихонская  труба. Чудо, оказалось попугаем жако,  и  было немедленно посажено в клетку и отнесено в комнату. Истерические крики продолжались. На маму было жалко смотреть, она что-то тихо шептала про себя, не обращая внимания на наставления продавца. Мы с Додиком сразу спрятались в окопах и показались примерно через трое суток. Выбегали только на кухню  что-то  пожевать и в туалет справить естественные надобности. Наша квартира превратилась во что-то непонятное, в палату ВИП кремлевской больницы,  казалось,  что здесь лежит тяжело больной. Телевизор включать было нельзя, посторонние звуки вызывали у  Сары (так назвали птицу) приступы бешенства. Она орала так, что бедный Додик забирался  под меня и от испуга писался.  Да я и сам честно сказать боялся этого краснохвостого  монстра.  Хуже всех было конечно маме. Она ходила по квартире на цыпочках и не дай бог ей было посмотреть на Сару. Та не сводила с нее глаз и если их взгляды встречались, Сара начинала биться в припадке. Бедная мама с обреченностью выбегала из комнаты,  и тупо смотря в окно,  продолжала что-то бормотала про себя.  Один раз до меня донеслось, как она клялась сварить из нее борщ. Я уже предвкушал, как буду обсасывать ее сладенькие косточки!  Но, как сказал один великий поэт «надежды юношей питают!»  Единственным спасением было то,  что,  приходя с работы,  мама  моментально накрывала клетку с орущей птицей покрывалом. Находясь в темноте, пернатое создание немного успокаивалось. Мама, сидя у клетки,  вначале шепотом начинала разговаривать с ней, повторяя ее имя:  «Сара, Сарочка».
          Так продолжалось около трех месяцев. Обещание продавца Сары, что уже через два месяца она будет говорить,  оказалось полным блефом. Никаких попыток и намеков со стороны Сары не намечалось.  Мы с Додиком держали оборону как могли. В комнате мы не появлялись, потому-что,  если на клетке не было покрывала,  Сара вопила так, что было слышно соседям. А ведь ее  приобрели с целью научить человеческой речи.  Кто кого боялся,  было непонятно.  Но постепенно мамина любовь и забота оказали свое положительное влияние. Сара  уже не  билась в клетке как ненормальная, потихоньку привыкала к телевизору. Когда мама вечером подходила к ней и начинала  разговаривать шепотом, она вначале грозно урчала, била крыльями, но после затихала и внимательно слушала. Что творилось в ее попугайной головке одному богу известно.  Додик тем временем подрастал. Из маленького пушистого комочка он превратился в  лоснящуюся пантеру с огромными желто-зелеными глазами, круглым черепом плавно без шеи переходящим в спинной мозг. В еде Додик не знал меры.  Он поедал пищу вначале в моей миске, а после в своей и вообще  пытался  попробовать на зуб даже то, что было прибито.  Когда мама заметила, что Додик меня нагло обжирает и  я стал худеть,  она начала контролировать прием пищи, но он все равно пытался ее обмануть. На кухню он бежал  по поводу и без повода.  Видно сыграла роль его наследственность, голодное, тяжелое раннее детство. Утром, мама насыпала нам корм в тарелку и уходила на работу. Но как говорится,  чем больше ешь, тем больше хочется. Додик  проконторолировал место, куда мама прячет пачку с кормом. Как-то раз,  придя с работы, мама увидела, как на кухне на столе вперемешку были рассыпаны соль, перец, кофе, макароны и Кити-кет. Это Додик открыл шкаф, где стояла коробка с едой и, пытаясь ее достать, сделал такой винегрет. После этого мама стала прятать еду в холодильник. Хитрый  Додик заметил и  это.   Мама даже не могла предположить, что  он на такое способен. Несколько раз, придя с работы, она видела приоткрытой дверцу холодильника, но все сворачивала на свою забывчивось. Однажды в выходной она случайно увидела такую картину. Я сидел напротив холодильника, а Додик тем временем своей круглой головой, как у упитанного бычка, поддевал снизу дверцу, пытаясь ее открыть. И ура! Она открылась. Мама стояла с разинутым ртом и за всем этим наблюдала. После этого она стала прятать еду в морозильную камеру и к дверце холодильника приставлять табуретку.  Но не зря у Додика было трудное,  тяжелое и голодное детство. Если знаешь, что там лежит еда, значит надо ее достать! Братан нашел выход и из этого положения. Бедная мама, обнаружив несколько раз приоткрытой дверцу морозильной камеры, даже в своих лучших мыслях об интеллектуальных способностях Додика, не могла представить то,  что она увидела. Я, как обычно сидел на стреме, а Додик сверху на холодильнике, и своим крутым лбом ритмично давил сверху на дверцу, которая легко открылась. Увидев маму,  мы оба, прижав уши,  рванули кто куда. После этого еда  стала храниться в недоступном месте.
                Если раньше наши игры заканчивались моей победой, то теперь завалить его мне было не под силу. Так мы и росли. Одновременно с дикой прожорливостью Додик обладал необыкновенной трусливостью. Однажды после бани мы сушили его феном.  Это толстое создание от звука фена просто наглым образом написало на руки, дрожа от страха. Все было хорошо, до тех пор, пока  краснохвостый пират не понял,  куда он попал.  С каждым днем Сара становилась все смелее и наглее. Она уже начала вылезать из клетки, когда в комнате никого не было. После пошло дальше. Мы с Додиком тоже потеряли страх, все-таки хозяева мы. Однажды  из кухни донесся мамин недовольный голос: « Маркиз, перестань». Я не мог понять,  что она хочет. Когда мама вбежала в комнату, она увидела,  как на клетке сидела Сара и,  глядя на меня,  громко и непрерывно мяукала. Я, с прижатыми к голове ушами, тупо посмотрел на маму,  потом на нее и убежал. С этих пор я понял, что власть поменялась. Полноправной  хозяйкой в квартире стала эта бестия. Она в буквальном смысле слова села мамочке на голову. Как только она приходила с работы,  первым делом  открывалась клетка,  и это мурло сразу же вылезало из нее,  и садилось ей на плечо.   Эта нахалка обнаглела так, что перестала есть из своей кормушки. Ждала маму,  и той приходилось кормить ее из рук.  А ведь эти попугаи родом из Анголы и в природе они добывают себе пищу упорным трудом.  Но мама была счастлива. Она покупала ей всяческие деликатесы, гранаты, фисташки, орешки, заготавливала на зиму свежие початки молодой кукурузы. А мы были как изгои, спасибо,  что хоть кормили от пуза. На руки нас мама не брала, так как Сара не позволяла это делать. Мы с Додиком  от безделия жирели и жирели. Иногда было лень двигаться. Мамина подруга, Сарина крестная, Света, прозвала нас  горячими эстонскими парнями. Кстати, имя -  Сара, она получила тоже  благодаря ей.  Тем временем краснохвостая бестия обнаглела  окончательно. Мамины прорехи в ее воспитании довели до того, что она из ее головы сделала вертодром. Садилась на нее с лету,  когти у нее как у прапрадревнего ящура, а клюв – дятел просто отдыхает. После нескольких таких «приголовений» голова у мамы была в незаживающих ранах и ей  с трудом пришлось отучить ее от этого.  Почувствовав свободу, она начала облетывать нашу квартиру. Так как пространственная ориентация у нее была еще слабая, она часто в полете  не вписывалась в поворот. Однажды на скорости она врезалась в зеркало шкафа-купе, так что бедная мама чуть не потеряла сознание, думая, что она разбила себе клюв и получила сотрясение мозга. Сара шмякнулась на пол как куль с мешком, но быстро встала на лапки, секунд 12 постояла и снова взлетела.  В другой раз она  столкнулась на лету с маминым фэйсом и  своим клювом разбила ей губу.
                Иногда мы с Додиком позволяли себе роскошь – сидеть рядом с мамой на диване. Если это видела Сара, она на  бреющем полете моментально летела на нас, Додик сразу делал ноги,  а я сидел до последнего. Сара,  садилась  на диван,  и с воинствующем видом  в раскачку направлялась ко мне. В начале я как трус тоже убегал, а потом мне это надоело. В конце концов, кто тут хозяин?  Однажды я сидел и ждал до победного.   Африканский абориген,  приблизившись ко мне впритык,  начинал бодать меня своим мощным клювом, пытаясь ущипнуть. Испробовав на себе ее пинки,  я  принял позу суслика на дежурстве. Сара оторопела. Она посмотрела на меня, и, мотнув головой, пыталась снова  меня долбануть
И тут я левым хуком нанес ей удар по клюву. От неожиданности она свалилась с лап и тут же взлетев,  пошла на таран. Но, объект ее атаки, т.е. я, уже был в зоне недосягаемости. Все это видела мама. Наконец-то я в ее глазах вырос – она признала во мне настоящего мужика! С тех пор Сара затаила на меня обиду. Увидев меня, она тут же подлетала, садилась напротив  и начинала потихоньку наступать. Очевидно в ее маленькой попугайной головке, навечно осталось воспоминание о нокдауне и, поэтому со стороны было очень интересно наблюдать за ее попыткой ущипнуть меня. Кстати, ходила она как модель: шаг за шагом, переставляя свои когтистые лапки восьмеркой по одной прямой, виляя задом с красным хвостом, как Наоми бедрами. Так вот с тех пор я перестал ее бояться.   Она, по – видимому,    удивляясь моей наглости, смотрела на меня не мигая. Так мы могли созерцать друг друга минут тридцать, потом Саре этот гипноз надоедал и она, отвернув вбок голову, пыталась дотянуться до меня лапкой, чтобы ущипнуть и одновременно не получить оплеуху. Если предметом преследования становился Додик, то мама немедленно прекращала их взаимоотношения, так как он не позволял по отношению к себе такой фамильярности. Однажды Сара так разозлила его, что он превратился буквально в зверя. Прижал уши, начал шипеть, еще немного и мы бы справляли поминки.   Сара звала меня уже по имени, и говорила уже много слов.  «Свободу попугаям,  але гараж,  чмо китайское, Додик, Маркиз-урод, Мама-помоги,  спокойной ночи, хулиганка, пока-пока », и многое другое.
                Самое удивительное было в том, что она различала нас. Когда я заходил в комнату,  она говорила: «Маркуся», а когда Додик, то звала его. От такой сытой и барской жизни я набрал  8 кг, а Додик 10 кг. Света купила нам с Додиком игрушку – мышку на веревочке. Я игрался с ней лежа, Додик иногда позволял себе возвратно-поступательные движения. Было смешно смотреть, как 10 килограмм подпрыгивают в воздухе, а после плюхаются на пол как бревно. Я наблюдал за этим, и когда мышка попадала мне в зубы, не отпускал ее,  находясь в лежачем положении еле перебирая лапками.  Света,  пытаясь вырвать у меня мышонка, повторяла: « Горячие эстонские парни!» Один из «горячих эстонских парней» не поднимаясь, еле шевелил головой, другой еще делал какие-то попытки попрыгать, но после двух трех прыжков мертвецки падал  на пол под тяжестью собственного веса и уже лежа подползал к тому месту,  где была мышка, пытаясь ее достать.   Кстати, если бы не Света, наш досуг проходил более печально. Моя дорогая мамаша, уже четыре года как подсела на «иглу», т.е. занялась вышиванием.  Нам уделялось все меньше и меньше времени и внимания, да и ее любимица Сара тоже страдала от этого. Поэтому Света стала нашей второй мамой, а предатель Додик, так вообще начал спать с ней. Завтракает Сара только со Светой,  причем ест культурно из тарелочки, которая стоит на столе.  Еду, мы с Додиком, просим тоже у нее, так как от родной маменьки пока дождешься – скинешь несколько сот грамм. Она со своей вышивкой совсем  рехнулась! Навышивала штук двадцать картин, уже завесила ими все стены.  Ну да ладно, иногда на нее находят приступы любви к нам ко всем.