Я хочу знать почему

Шевруд Андерсон
Я хочу знать почему
Перевод с Американского- программа Академик Свеклин 2010
В первый день нашего пребывания на Востоке мы встали в четыре утра.
Накануне вечером мы слезли с товарняка на окраине города и благодаря хорошему обонянию кентуккийських мальчиков сразу нашли дорогу в конюшни у ипподрома. Здесь мы чувствовали себя в полной безопасности. Хенли Тернер мигом разыскал знакомого негра.
Это был Билдед Джонсон, что зимой работает на конюшне Эда Бейкера в нашем родном городке Бейкерсвилле. Билдед, как почти все наши негры, хороший повар и, как и каждый в этой части Кентукки, кто чего-то стоит, любит лошадей. Весной он начинает рыскать тут и там в поисках подходящей работы. Негр из наших краев может кого угодно обольстить и уговорить дать ему именно ту работу, которую он хочет. Билдед крутится возле конюхов и тренеров конских заводов, расположенных вокруг Лексингтона. Тренеры приходят по вечерам в город , поболтать, а то и перекинуться в покер. Билдед так и увивается возле них. Он охотно оказывает мелкие услуги или распространяется о поваренных секретах - как  к примеру грамотно подрумянить  цыпленка, как варить в масле картофель или как  запечь мясо в тесте.. Слушаешь его - и слюнки текут!
Когда начинается сезон и лошадей отправляют на ипподромы, а вечерами только и разговоров о соревнованиях и о новых жеребцах; когда бейкерсвилльци один за другим сообщают, что едут в Лексингтон или на весенние гонки в Черчилдаунз или в Латонию; когда жокеи, побывавшие в Новом Орлеане или где-то на зимних гонках на Кубе, возвращаются на какую-то неделю домой, когда все как один в Бейкерсвилле ни о чем больше не разговаривают, кроме как о лошадях: когда даже воздух пропитан запахом конского пота и духом следующих гонок, Билдед вдруг оказывается в такой компании на должности повара. Часто, думая о том, что он каждый год участвует в соревнованиях, а зимой работает на конюшне, где много лошадей и куда ежедневно сходятся люди поговорить о них, я почему-то жалею, что не родился негром.
Может, это и бессмысленно, но меня всегда тянет к лошадям, я через них просто места себе не нахожу. И не могу ничего с собой поделать!
Ну вот, а теперь я расскажу вам о нашей выходке и о чем, собственно. Идет речь. Мы, четверо мальчиков из Бейкерсвилля, все белые и сыновья постоянных жителей города, согласились поехать на гонки. Не куда-нибудь там в Лексингтон или в Луисвилл, а на большой восточный ипподром в Саратоге, о котором только и разговоров среди наших бейкерсвильцев. Все четверо были еще совсем сопляки. Мне как раз исполнилось пятнадцать, и я был самый старший среди них. Придумал все я, чего скрывать. Я и остальных уговорил, их звали Хенли Тернер, Генри Райбек и Том Тамбертон. У меня было тридцать семь долларов, заработанных зимой в бакалеи Еноха Майера, у Генри Райбека-одиннадцать, а у Хенли и Тома – всего по два. Мы все заранее тщательно спланировали  и ничем себя не выдавали, пока в Кептукки не кончились последние весенние соревнования и наши лучшие спортсмены - те, кому мы завидовали больше всего, не покинули город. Тогда рванули и мы.
Я не буду рассказывать обо всех неприятностях и осложнениях, которые возникали у нас на пути, когда мы путешествовали товарняками.
Мы побывали в Кливленде и Буффало, видели Ниагарский водопад и накупили там всяких мелочей - ложечек, открыток, ракушек с рисунками водопада - для наших сестер и матерей, хотя решили, что лучше не посылать. Не хотелось наводить их на след, ведь нас могли бы поймать.
В Саратоги мы добрались, как я уже сказал, поздно вечером и сразу отправились на ипподром. Билдед накормил нас, положил спать на сене и пообещал держать язык за зубами. На негра можно положиться - он ни за что не выдаст. Часто, убежав из дома, вы можете встретить белого, который завоюет ваше доверие, даже даст четвертак или полдоллара, а сам пойдет и донесет на вас.
Белые способны на такое, только не негры! им можно верить. Они искренни.
Хотя я толком не понимаю почему.
В том году на гонку в Саратози наехало немало людей из нашего города - Дейв Уильямс, Артур Малфорд, Джерри Майерс и другие.
Немало прибыло и луисвильцев и лексингтонцев, которых Генри Райбек знал, а я нет. Это были профессиональные игроки, как и отец Райбека.
Он букмекер и почти все время ходит по ипподромам. Зимой он тоже не сидит дома, а ездит из города в город и устраивает игры в «фараона». Он всегда приветлив, щедрый и часто присылает Генри подарки: то велосипед, то золотые часы, то костюм бойскаута, а то еще что- нибудь
А мой отец - адвокат. Он человек честный и зарабатывает не так много, чтобы делать мне подарки; да и я уже почти взрослый и не нуждаюсь  в них. Он никогда не говорил мне чего-то плохого о Генри, а вот родители Хенли Тернера и Тома Тамбертона говорили своим ребятам, что деньги, которые достаются таким путем, - грязные и что они не желают, чтобы их сыновья росли среди игроков и прислушивались к их разговорам.
Все это справедливо, и я считаю, что они знают, в чем дело, однако не понимаю, при чем тут Генри или лошади. Поэтому я и пишу этот рассказ. Меня мучают сомнения. Скоро я стану взрослым, и я хочу рассуждать правильно и быть человеком в полном смысле этого слова. А на гонках в Саратози я увидел такое, что совсем сбило меня с толку.
Что поделаешь, я безумно люблю породистых лошадей. Эта страсть зародилась у меня давно. Когда мне исполнилось десять лет и стало очевидно, что я вырасту крупным и стало быть не смогу стать жокеем, меня это так расстроило, что я чуть не умер. Гарри Геллинфингер, почтальонов сын, уже взрослый, но страшно ленивый на подъем, перед тем как взяться за что-то серьезное, любит шататься по улицам и издеваться над детьми - То пошлет кого-нибудь в магазин скобяных изделий за квадратным сверлом для прямоугольных дыр, то придумает другую ерунду.
Однажды он и меня обманул: сказал, что когда я съем половину сигары, больше не буду расти и значит смогу стать жокеем. Я поверил. Украл у отца из кармана сигару и, когда тот отвернулся, сунул ее в рот и проглотил. Потом я ужасно блювал, даже вызвали врача, но все оказалось напрасно. Я неуклонно рос дальше. Это была злая шутка.  Я  не выдержал и рассказал отцу, и он меня не высек, как сделал бы на его месте другой.
Поэтому я не перестал расти и не умер.  Чтоб ему пусто было, этому Геллинфингерови! Тогда я начал бредить хотя бы о должности конюха, но и от этой мечты пришлось отказаться. Ведь такую работу выполняют преимущественно негры, и я знал, что отец ни за что не позволит мне взяться за нее. Тут и спрашивать нечего!
Если вы никогда не увлекались  чистокровками, то, скорее всего, потому, что не бывали там, где их много, и не знаете их.
Они замечательные! Нет ничего более чистого и благородного, полного силы и огня, чем породистый скаковой конь. На больших конных заводах вблизи Бейкерсвилля есть свои ипподромы, где рано утром тренируют лошадей. Множество раз вскакивал я еще до рассвета и бежал две-три мили, чтобы побыстрее добраться туда. Мать каждый раз не пускала меня, а отец говорил: «Оставь его! Я брал кусок хлеба, густо намазывал его маслом или вареньем, быстро съедал и исчезал из дома.
А возле ипподрома сидишь себе на ограде вместе со взрослыми, черными и белыми, они жуют табак, переговариваются, потом видишь, как выводят жеребцов. Еще рано, трава покрыта серебристой росой, на соседнем поле кто-то пашет, а в негритянском бараке то  и дело раздается веселый смех - ведь вы знаете, как негры умеют смеяться и смешить друг друга шутками. Белые так не умеют, да и не все негры на это способны, но те, что с ипподрома, те умеют.
Когда выводят жеребцов  некоторые конюхи сразу пускают их галопом. На ипподромах, принадлежащих богатым людям, которые живут где-то, там может, и в самом в Нью-Йорке, почти каждое утро нескольких лошадей выпускают побегать свободно - молодых жеребцов, старых скакунов, кобыл.
Когда я вижу, как бежит лошадь, у меня вдруг почему то сжимает горло. Я говорю не о каждой лошади, а лишь о некоторых. Я их узнаю почти сразу. Это у меня в крови, как у конюхов-негров и тренеров. Даже когда конь с негритенком на спине бежит медленно, я могу определить победителя. Когда перехватывает дыхание и становится больно глотать - значит, это он. Такого коня пустят, и он полетит как черт. А если и не выиграет, это будет невероятно, и причина может заключаться в том, что он не смог обойти переднего или
его осадили или неудачно принял старт. Если бы я хотел  стать  игроком, как отец Генри Райбека, то сумел бы разбогатеть. Я уверен в этом, да и Генри так говорит. Все, что мне надо было бы делать, это только ждать, пока перехватит дух, а потом ставить на лошадь все свои деньги. Вот как я должен был бы действовать, захоти я стать игроком!
Но я не хочу.
Когда сидишь так утром у ипподрома - не спортивного.
а тренировочного, которых много вокруг Бейкерсвилля, то не часто увидишь таких лошадей, о которых я говорю. но все равно чувствуешь наслаждение. Каждый породистый жеребец, у родителей которого чистая кровь, и еще хорошо вышколенный, может скакать. А если нет.
то на черта он сдался на ипподроме - тогда его судьба тянуть плуг!
Вот из конюшен выводят лошадей, а верхом на них конюхи. Какое приятное это ощущение! Сидишь сгорбленный на заборе, а внутри у тебя все бурлит. Неподалеку, в бараках, негры смеются и поют. Жарят ветчину и заваривают капу. Все так вкусно пахнет!
По мне ,нет утром, милее аромата, чем смешанный запах кофе, кизяка, лошадей, негров, жареной ветчины и табачного дыма из многих трубок, которые выкуривают на свежем воздухе.
Все это захватывает тебя целиком.
Но сначала о Саратоге. Мы пробыли там шесть дней, и ни одна живая душа из нашего города не видела нас, и все шло, как нам и хотелось. Прекрасная погода, лошади. гонки ... Затем мы собрались домой, и Билдед дал нам в дорогу немного денег и пищи: жареных цыплят с, хлебом и фруктов.. Когда мы вернулись в Пейкерсвилль, у меня оставалось еще восемнадцать долларов. Мать прикрикнула на меня и поплакала, а отец молчал. Я рассказал обо всем, что мы видели, за исключением одного случая. Его свидетелем был только я. О нем я и хочу рассказать. Он взволновал меня до предела, и теперь каждую ночь я только и думаю о нем.
В Саратози, как я уже говорил, мы спали на сене под навесом, который нам показал Билдед, а ели вместе с неграми рано утром и вечером, когда белые расходились. Наши бейкерсвилльцы толклись преимущественно у главной трибуны и у тотализатора и не заходили туда, где держат лошадей, они появлялись перед отрядами где-то перед началом соревнований, когда уже седлали скакунов. В Саратози нет отрядов под навесами, как в Лексингтоне и Черчиллдаунзи; коней седлают на свежем воздухе, под деревьями на лужайке, ровной и чистой, как двор у банкира Бохона у нас в Бсйкерсвилли. Зрелище замечательное! Лошади в поту, блестят, нервно вздрагивают, а люди подходят, рассматривают их и курят. сигары. Рядом стоят тренеры и владельцы лошадей, и у вас замирает сердце и захватывает дух ...
Звучит горн вызова; выбегают жокеи в шелковых куртках и брюках, и мы вместе с неграми спешим захватить удобное место на заборе.
Я всегда мечтал стать жокеем или владельцем лошади, поэтому и ходил в отряд перед каждым заездом, рискуя, что меня схватят и отправят домой. Другие ребята не ходили, а я ходил.
В Саратоги мы приехали в пятницу, а на следующей неделе в среду должен был состояться главный Мелфордский гандикап. В соревнованиях принимали участие Мидлстраид и Санстрик. Денек был погожий, а грунт на ипподроме - замечательный. Накануне я всю ночь не спал.
Ведь обе лошади именно из тех, от которых у меня сжимает в горле.
Мидлстраид длинный и имеет неуклюжий вид; принадлежит он Джо Томпсону, владельцу небольшого завода в нашем городе - там. у него всего пять или шесть лошадей. Заезд на приз Мелфорда был на одну милю, а Мидлстрайд разбегается не сразу. Он двигается медленно и первую половину расстояния всегда отстает, но потом придает ходу и, если заезд миля с четвертью, рвет копытами землю и непременно побеждает.
Санстрик совсем другой. Это жеребец да еще и очень нервный, а принадлежит он владельцу крупнейшего конного завода в нашей округе мистеру Ван Ридли из Нью-Йорка. Санстрик напоминает девушку, о которой мечтаешь, но которую никогда не встречаешь. Он весь упругий и очень красивый. Когда видишь перед собой его голову, так и хочется поцеловать ее. Тренер его, Джерри Тилфорд, знает меня и не раз оказывал мне милость: пускал в стойло, чтобы я посмотрел на своего любимца  поближе. Нет на свете ничего милее  этого коня! У столба он стоит спокойно, ничем не показывая себя, а внутри все у него горит. И как только поднимают барьер, рвется вперед, как солнечный луч; недаром же его так назвали '. Он весь такой напряженный, что на него больно смотреть. Припадает к земле и летит коршуном. Я никогда не видел, чтобы лошади мчались так, как Санстрик, за исключением Мидлстрайда, когда тот разгоняется и скачет во весь опор.
Как нетерпелось мне увидеть гонки, и посмотреть именно на этих лошадей! И одновременно я очень боялся. Ибо  не желал поражения ни одному. Мы еще никогда не посылали сюда таких двух красавцев.
Так говорили в Бейкерсвилли старые люди и негры тоже. Что правда, то правда.
Перед началом заезда я побежал в конюшню посмотреть на лошадей.
Бросив взгляд на Мидлстрайда, тот не поражал ничем особенным.
, я подошел к Санстрику.
Это был его день. Я это почувствовал, едва взглянул на него.
Я даже забыл, что меня могут застукать. Все бейкерсвилльцы были там, хотя, кроме Джерри Тилфорда, меня никто не заметил.
Мы переглянулись, и это имело решающее значение. О, я вам все расскажу.
Я смотрел на Санстрика, и у меня душа болела. Мне было ясно - сам не знаю, как и почему, что с ним происходит. С виду он якобы был спокоен, позволял неграм растирать ему ноги, а мистеру Ван Ридли - самому оседлать его, а внутри кипел, как горный поток. Он был, как вода Ниагары, прежде чем ринуться вниз. Конь не думал о скачке. Ему это было ни к чему. Он только старался сдержать себя до того момента, когда дадут команду мчаться. Я знал это. Каким-то образом я понял, что с ним происходит. Санстрик готовился к бешеного бегу, я был уверен.
Он ничуть не кичился, не гарцевал, не суетился, он просто ждал. Это понимал я и его тренер Джерри Тилфорд. Я поднял голову и встретился глазами с Джерри. Что-то словно оборвалось у меня внутри, может, в ту минуту я любил этого человека так же, как лошадь, - ведь он знал то, что и я. Казалось, в целом мире нет никого, кроме этого тренера, коня и меня. Я заплакал, и что-то странное сверкнуло, в глазах Джерри. Я пошел к ограде ожидать старта.
Конь был сильнее меня, более спокойный и, как я теперь знаю,  даже крепче Джерри. Он был самый спокойный из нас, хотя соревноваться надо было ему.
Санстрик, конечно, пришел первый и побил мировой рекорд в гонках на одну милю. И я увидел это собственными глазами! Все получилось так, как я и ожидал. Мидлстрайд отстал на старте, бежал позади и финишировал вторым. Но я уверен, что и он когда-нибудь, тоже  побьет мировой рекорд. Похоже не переведутся никогда в бейкерсвилльських краях великие лошади!
Я наблюдал соревнования спокойно. Ведь я знал, что должно случиться. Я был уверен. Хенли Тернер, Генри Райбек и Том Тамбертон волновались сильнее.
Со мной творилось нечто странное. Я думал о Джерри Тилфорде, тренере, о том, какое счастье он, вероятно, чувствовал во время заезда.
В тот день я любил его больше, чем родного отца. Я даже забыл о лошадях. И все потому, что увидел этот огонек в его глазах, когда он стоял позади Санстрика. Я знал, что Джерри растил и воспитывал его с маленького жеребчика, учил скакать, быть терпеливым, учил бросаться изо всех сил, когда нужно, и никогда не отставать.
Он, видимо, чувствовал то же, что чувствует мать, радуясь красивым и мужественных поступкам своего ребенка.
В тот вечер после соревнований я ушел от Тома, Хенли и Генри.
Хотелось побыть в одиночестве, а также, если повезет, посидеть с Джерри Тилфордом. Но произошло следующее.
В Саратози ипподром почти на самом краю города. Он весь блестит, как начищенный, а вокруг него - вечнозеленые деревья и трава. Все постройки ярко окрашены, и явно привлекают взгляд . За ипподромом стелется асфальтовое шоссе для автомашин, и когда вы пройдете  по нему три мили, то увидите мостовую, ведущую к маленькому.
подозрительного  вида фермерскому бунгало посреди двора.
Вечером после соревнований я направился туда, потому что заметил, как Джерри, а с ним еще несколько мужчин, выехали в машине на мостовую. Я не очень надеялся найти их. Пройдя немалое расстояние, я сел под забором отдохнуть и подумать. Да, они определенно поехали в этом направлении. Меня тянуло к Джерри. Он стал мне близок. Вскоре я поднялся и побрел дальше, пока не оказался
около того подозрительного на вид домика. Я чувствовал себя одиноким и во что бы то ни стало хотел увидеть Джерри, точно так, как  хочется видеть ночью  рядом отца, когда ты еще совсем мал и беззащитен. Но вот на дороге появилась машина и свернула к домику. В ней сидел Джерри, а также отец Генри Райбека, Артур Бедфорд из нашего города, Дейв Уильямс и еще двое, которых я не знал. Они вылезли из машины и направились к бунгало, все, кроме отца Генри Райбека, который попрощался с ними  заявив, что не пойдет. Было всего , девять, а они все уже успели напиться; подозрительный на вид домик оказался просто притоном, где было полно плохих женщин.
Я прокрался вдоль забора и заглянул в окно.
От того, что я увидел, меня до сих пор тошнит. Женщины были грубые и непристойные, противно было даже смотреть на них. К тому же неуклюжие, кроме одной высокой и рыжей, которая чем-то напоминала Мидлстрайда, хотя была лишена его чистоты. А губы у нее были какие-то жесткие и отталкивающие. Мне все было хорошо видно.
Я влез на деревце под открытым окном и смотрел. Женщины с обнаженными плечами сидели на стульях. Мужчины входили и некоторые из них садились тем женщинам на колени. Квартира пропиталась каким то гадким духом, и разговоры там были тоже гадкие; такое мальчик может услышать разве что в конюшне, в глухом городке вроде нашего Бейкерсвилля, но не там, где есть женщины. Просто противно! Негр не пошел бы в такое место.
Я взглянул на Джерри Тилфорда. Вы знаете, что я чувствовал к нему, когда он понял Санстрика перед соревнованиями, где мой любимец побил мировой рекорд.
В этом доме с плохими женщинами Джерри щеголял так, как Санстрик, я уверен, не щеголял бы никогда. Он говорил, что лошадь - его творение, что это именно он, Тилфорд, побил мировой рекорд.
Он врал и хвастался, как последний дурак! Я никогда не слышал такой бессмысленной болтовни.
А потом ... Ну, как вы думаете, что он сделал? Он посмотрел на эту тощую с твердыми губами, несколько напоминавшею Мидлстрайда, но не такую-чистую, и в глазах его появился тот самый блеск, что и днем, когда он смотрел на меня и Санстрика перед заездом.
Я стоял у окна и, о боже, как я жалел, что скрылся с ипподрома и не остался с ребятами, неграми и лошадьми! Гадкая женщина стояла между мной и Джерри, так же, как Санстрик стоял между нами на лужайке днем.
И вдруг я возненавидел этого человека. Мне хотелось закричать, броситься в комнату и убить его. Ничего такого со мной до тех пор не случалось. Меня охватило такое бешенство, что я заплакал и кулаки мои так сжались, что ногти впились в кожу.
А глаза Джерри и дальше сияли,  покачиваясь на каблуках, он подошел к женщине и поцеловал ее. Я изо всех сил бросился от окна, вернулся на ипподром и лег спать, но до утра так и несомкнул глаз. На другой день я уговорил ребят поехать домой. Однако им я ни слова не сказал о том, что видел.
С тех пор я все думаю об этом. Но ничего не могу понять.
Снова весна, мне уже шестнадцать, я по прежнему, каждое утро бегаю на ипподром, вижу Санстрика, и Мидлстрайда, и нового скакуна по имени Страйдент, и я уверен,  что он когда - нибудь победит , даже их..
 Хотя кроме меня и нескольких негров, никто в это не верит.
Но многое изменилось. Воздух на ипподроме уже не так ароматен и свеж. А все потому, что Джерри Тилфорд, такой опытный и умный человек, мог спокойно смотреть, как скачет Санстрик, и в тот же день целовать гадкую женщину! Я тут ничего не понимаю. Черт возьми! Зачем ему это? Я ломаю себе голову, и мои мысли мешают мне любоваться лошадьми, вдыхать ароматы ипподрома, слушать, как развлекаются негры. Иногда меня охватывает такая ярость, что хочется кого-то избить! Даже мороз идет по коже. Почему он это сделал? Почему? Я хочу знать - почему?
Перевод осуществлен программой Академик Свеклин 2010