Сирийская тетрадь. Окончание

Русские коллеги

Геолог Манукян с блестящей интуицией,
которую он приобрёл в Армении, в горах,
второй Огрехин, образован и с амбицией,
но Манукян громил его отчёты в пух и прах.

В Огрехине жил Чичиков, Коробочка и Плюшкин,
В Латакии  обследовал он все барахолки,
мог слопать у коллеги всё до последней плюшки,
сам никого не звал, питался втихомолку..

Он многим изливался в чувствах дружеских,
и в этом был назойлив и досужен.
Нахальство это было, наглость или хуже,
 ко многим набивался он  на обед и  ужин.

Использовать людей, просить он не стеснялся,
уже в Москве трезвонил, звал всех коллег на помощь,
на даче его дом на брёвна разбирался,
сказал, что он без нас беспомощен, как овощ.

Он нас котлетами и кашей угостил,
налил после работы по стакану пива,
Всех за участие в конце благодарил,
и руки с чувством жал, чуть ухмыляясь криво.

Когда его на помощь Миша друг позвал,
попользоваться  с час его автомобилем,
Огрехин буркнул, мол, твои проблемы, разорвал
друг Миша отношенья с хитрым этим хмырем.

Куда достойней был геолог Манукян,
жена его была почтенной старой леди,
мы были очарованы и от вина чуть пьяны,
когда у них мы побывали на обеде.

Имел геолог слабость, старый ловелас
любил перед прекрасным полом шаркнуть ножкой,
и на мою красавицу косил свой влажный глаз
и в комплиментах перебарщивал немножко.

В одном из зданий  был огромный  зал,
для проведенья лекций, игр, собраний,
по очереди каждый информацию читал,
по радио и из печати поднабравшись знаний

И там же вечерами группка шахматистов
давила кнопочки, сменяясь на часах,
и рядом пара оголтелых доминистов,
два балагура оставляли слабаков  в козлах.

Ну, до чего же биллиард - азартная игра,
начальство всех мастей и просто инженеры,
едва продрав глаза, без завтрака, с утра
по выходным шары гоняли, позабыв о чувстве меры.

На спортплощадке только женский волейбол,
 жаль, сетку натянули слишком высоко,
любого возраста тяжеловесный слабый пол,
носился, бегал, правда, прыгал нелегко

Немало личностей скрывалось на квартирах,
кто пил с друзьями, кто играл на интерес,
молодожёны- переводчики ссорились, задиры,
по воскресеньям в молодых вселялся будто бес.

На маленькой площадке мяч гоняли,
пыхтели, бегали, толкались, препирались,
специалисты жир за два часа сгоняли,
здоровья на неделю набирались.

На каменно-набросной насыпной плотине
руководил работами немногословный Кармеладзе,
однако, был взрывной-замедленная мина,
но интуиция его была  сильнее слов гораздо.

Он тощ был, сед, жена моложе - пышная перина,
но выглядела и вела  себя  немного ненормально,
должно быть, к этому была какая-то причина,
в семье грузинской русской было экстремально.

Ему давал отметки и кривые В. Борисов,
в работе были оба профессиональны,
в минуты отдыха глотали вместе чай с мелиссой,
но после рюмочки, другой вели себя нормально.

Специалистам в Сирии немалые шли лиры,
с женою в 83 -м прилетели в декабре,
нас перед вылетом  стращали, что, мол, тревожно в мире,
предупредили, чтобы каждый сидел в своей норе.

Мы слушали с волнением последние известия,
что  рядом шла в Ливане гражданская война,
.что мусульмане чёрные из-за угла стреляли,
а Сирия не очень спокойная страна.

Мы выполняли в Сирии полезную работу,
поэтому врагами никто нас не считал,
Союз Советский для сирийцев был тогда оплотом,
наш мощный гидроузел для них подарком стал.

Специалистов наших сирийцы уважали,
по вечерам к нам запросто кто-нибудь ходил,
мы от визитов этих немного уставали,
хотя, сирийский визитёр подарки нам дарил.

Один наш друг Адам был "чёрный" мусульманин,
до черноты его лицо солнце прокалило,
лет сорока пяти, семейный был крестьянин,
ужасно добрый, но  чуточку страшнее крокодила.

Он приходил, садился и молчал,
высверливая всех своими  чёрными глазами,
мог молча два часа сидеть, при этом не скучал,
мы тосковали лишь  с женой такими  вечерами.

Мы научились выставлять его учтиво,
и дома приходилось дипломатами нам быть,
Адам был молодец, он пил лишь только пиво,
которое  сам для себя  не забывал носить.

Еженедельно в 5 часов по вечерам в субботу
рассказывал ведущий, что там  творилось в мире,
я был одним  из тех, кто эту выполнял работу,
вылавливая вести по вечерам  в эфире.

Для жён специалистов сделали подарок,
еженедельно два часа марксизма-ленинизма.
Так было принято тогда на воле и на нарах,
строчили рефераты, бубнили афоризмы.

Моя жена рассказывала всё своими словесами,
закончила когда-то факультет по диамату,
а кто бубнил невнятно, громыхая телесами,
зато на улице изящно объяснялся матом.

Вот и созрел  еще один источник зависти,
раскрыла тему без всякой подготовки,
при встрече ей за это говорили гадости,
у баб иных язык-ружьё на изготовку.

Однажды наш маршрут сирийцы изменили,
как правило, мы ездили по улицам центральным.
На тот же путь через неделю возвратили,
и объяснили, чтоб не беспокоить сюжетом криминальным.

Как оказалось, в начале той недели,
у ратуши отца и сына вывесили вместе.
Они побаловались оба с женщиной в постели
до свадьбы сына с его милою невестой.

Я оказался как-то близ полицейского участка,
Водитель - рядом на машине, ребёнок на колене,
его остановили и палкою по пяткам
лупили полчаса, он выполз из участка еле-еле.

На рынке, если цену безудержно поднимут,
то вышлют непременно охранников наряд,
торговца- нарушителя плашмя на землю кинут,
с торгового прилавка всё выкинут подряд.

Тогда был президентом лет десять Хафез Асад,
претендовал на власть Рене, родной и младший брат,
переворот готовил, в зачатке и погас он,
в дороге мы увидели танковый отряд.

Рене Асад был НАТО симпатичен,
ему саудовцы давали миллиарды.
За этот вызов Хафез стал к нему критичен,
 потом в тюрьме Рене проигрывал всем в нарды.

К нам часто заезжали наши люди из Ливана,
тогда в Ливане шла междоусобная война.
Оспаривали власть там марониты-христиане
у мусульман, народ хлебнул там горюшка до дна.

У дипломатов были там крупные проблемы,
автомобили угоняли, грабили их часто.
Грабители не церемонились и с теми,
кто предьявлял мерзавцам даже и диппасспорт

А кто в машине, англичанин или русский,
им было всё равно, эти мародёры,
завал устраивали в переезде узком,
под дулом автомата грабили  без споров.

На стройку как-то нанялся водитель из Ливана,
широкоплечий мужичок лет тридцати пяти.
Рассказывал, война в Ливане тлела постоянно,
 и от войны на чьей-то стороне  там просто не уйти.

Через полгода пребывания в загранкомандировке
моя жена поехала за младшей нашей дочкой.
Я месяц управлялся с хозяйством очень ловко,
и на плотине ползал по камням и по кочкам
 
Полина прилетела с Ленкою внезапно,
тогда я  встать не мог, разбил радикулит.
Мне сообщили, я поднялся поэтапно,
увидел их и понял, ничего уж не болит.

Чтоб сказки не выдумывать, ребёнка не морочить,
без сказки наша дочка никак не засыпала,
я начитал на "Тошибу" "Аленький цветочек",
и Ленка её слушать никогда не уставала.

И во дворе рассказывала сказку ребятишкам,
авторитет её у малышни поднялся до небес,
поклонник появился, Власова сынишка,
был первый сердцеед из маленьких повес.

Специалисты приезжали со всех концов Союза,
контракт киргизский, два бетонщика - армяне,
один бетонщик из Самары с тяжёлою обузой-
с своей женой  он пребывал, как на поле брани.

Дочурку яблочко на  этой яблоньке взрастили,
вела она себя, как на  поле брани,
и это яблочко дочурку наше палкой угостило,
ударом по головке до крови поранив.

Мамаша мат выплёскивала, словно из ушата,
плела интриги в женском коллективе,
как у вороны голос был, немного хрипловатый,
густое лицемерие  к тому ж ещё в активе.

Был папа, как ни странно, приветливый, тактичный,
поигрывал он в шахматы, играл и в биллиард,
и по бетону был специалист вполне приличный,
сложением и ростом  -  как  кавалергард.

Среди российских пар встречаются и, часто,
жена - оторва, муж - вполне приличный тип,
бывает, муж- стервец, жена - сплошное  счастье,
короче, наш бетонщик ужасно вязко влип.

Руководитель наш контрактный - Ю. Грудахин,
трёхчлен квадратный - властитель наших душ,
всегда боялся дать какого-нибудь маху,
и выливал на неуспешных часто очень строгий душ.

И всё же проморгал, злокозненный Сатгиев,
начальник группы ирригационного тоннеля,
по ком тюрьма давно терзалась в ностальгии,
подвёл всех так, что сразу все вспотели.

На Родину услал геодезиста Мозгового,
не по нему  был тот - самостоятельный мужик,
как следствие такого шага рокового,
при смычке встречных ниток не состоялся стык.

Шли по тоннелю  с двух сторон проходческим щитом,
контроль по направлениям вёл умный Мозговой,
но Мозговой уехал, оказавшись за бортом,
а без контроля чуть приврал проходчик молодой.

Сатгиев плёл интриги, не напрягая глотки
наверное, по блату прорвался на контракт,
был хитрый бестия, как старая кокотка,
что вылилось в итоге в прискорбный этот факт

Была накладка эта, правда, не смертельной,
на месяц вышло дополнительных хлопот,
Грудахин всё ругался в красках акварельных,
Сатгиева с компанией не раз шибало в пот.

Жена Сатгиева была ему подстать,
лет сорока пяти, чуть полновата, миловидна,
стелила мягко, жёстко было спать,
потом уже, что стерва, стало очевидно.

Умела сказануть такое, что соседки
терпеть друг друга после не могли
чаи гоняли бабы у неё нередко,
и воду в ступе, моя кости, там толкли..

Грудахин в целом был нормальный человек,
носил он только маску квадратного трёхчлена,
была такая маска ему как оберег,
от хитрых прохиндеев  возвёл глухую стену.

Из прохиндеев первым был  Сатгиев,
вторым, но в меньшей степени, хитрюга  Овчаров,
и хоть высказывал иной раз  мысли неплохие,
зато умел влиять на простодушных дурачков.

Он из Ташкента был, какой-то там начальник,
а на плотине качеством бетона заправлял,
любил поговорить, где надо, был молчальник,
немного полноватый, в футбол пешком играл.

Жена его, татарочка, приятная пампушка,
старалась на контракте во всём быть образцовой,
посмотришь на неё, она, ну просто, душка,
слыла, однако, по работе начальницей суровой.

Седов, мой непосредственный начальник,
проектировщик, пожилой, приятный человек,
биллиардист азартный, и в шахматах не чайник,
и в людях разбирался, знал, кто икс, а кто игрек.

Был крупный инженер в Гипроводхозе,
и интуицией блестящей обладал,
к примеру в паводок, или любой другой угрозе
советы взвешенные, точные давал.

Жена его, старушечка Седова,
как её муж, была умна и справедлива,
гасить  она всегда была готова,
и зависть, и другие бабьи срывы.

Жена Грудахина была арбитром в спорах,
имела среди женщин большой авторитет,
гасила пыл завистниц, шипящих в своих норах,
встречаться приходилось ей с такими тет а тет.

Мы жили, как в большой квартире коммунальной,
работали, влюблялись, играли в волейбол,
кусочек жизни, как на Родине, и всё было нормально,
и были сорняки, и кто-то их полол.

Жена грузина Чекватадзе, что родом из России,
и в возрасте была, как спелая хурма,
арабы иногда впадали в истерию,
раз продавец на рынке чуть не сошёл с ума.

Всех кур живых ощупала и всех забраковала
С ней целый час возился несчастный продавец
Осматривала перья, и что-то в них искала,
На первой курице остановилась, наконец!

Топограф наш, который Кипарисов,
взял добровольно на себя нелёгкий труд,
делил он кабанятину на всех без компромиссов,
надеясь, что  и это при продлении учтут.

Сирийские крестьяне нам часто предлагали
застреленных в окрестностях диких кабанов,
и наши это мясо по дешёвке покупали,
что экономило нам лиры из наших кошельков.

Прошли два года, и  вот пришло прозренье,
что зря всё это время он работал мясником,
ни благодарности тебе и ни продленья,
и в результате старт в Москву и двигателей гром.

Кого-то невзначай обидел из начальства,
кусочек чуть похуже жене его отдал,
Начальник тот не выдержал ужасного нахальства,
свой голос за продленье бедолаги не подал.

Обязанности Кипарисова вменили
мне и маркшейдеру Грише Мозговому,
обязанности мы честно с Гришей разделили,
а Кипарисов нам приветы слал из дома.

На третий год загранкомандировки,
Когда уехал несравненный Кипарисов,
Стоял я на плотивне вверху, у самой Бровки
Глотал пылищу, что как смог, там постоянно висла.

Машины большегрузные ежеминутно мыли,
Набрасывая камни и глину, и песок,
И Териксы и Мазы, вздымая тонны пыли,
Носились круглосуточно, выдерживая срок.

А в результате зрение мое упало очень резко,
Как оказалось, не хватило слезной жидкости в глазах,
Все видел в тусклом свете, как в темном храме – фрески,
Не различал уже, где профиль, где – анфас.

Не выдержав, я подошел к начальнику контракта,
Сказал: работу у меня нет силы продолжать,
Отнесся он ко мне и с пониманием, и с тактом,
И переводчику велел меня к врачу сопровождать.

В Латакии я на приеме был у окулиста,
Приятный человек – сирийский армянин,
Он ехать посоветовал в Москву – к специалисту,
В ГельмГольца институт, где он был раз один.

В тот институте, говорят, творили чудеса
Слепому слышать лучше помогали,
Я до сих пор, мол, слышу голоса,
Врачей, которые меня на практике терзали.

И вот я полетел в ГельмГольца институт,
Меня врачи внимательно смотрели,
Я там лечусь, Полина с Ленкой тут,
Я две недели пролежал – мне капали капели.

Полиглюкин давали с дексометазоном,
Лечение в то время мне очень помогло,
Жаль, через годы многие развилась глаукома,
И в результате зрение в одном глазу ушло.

Примерно, через месяц стоял я на плотине,
Давал отметки и разбивал кривые,
И радовался вновь открывшейся картине:
Весь гидроузел передо мной  - все результаты наши трудовые!

За годы эти Ленка сильно подросла
И наизусть рассказывала «Аленький цветочек»
Жена чуть постарела, но, в общем, расцвела
И денег накопился маленький горшочек.

В дни праздников больших, во время оных,
Всех собирали в зале для собраний:
И взрослые и дети, специалисты, жены,
Должны были терпеть одну их прежних маний.

Та мания – произносить пустые речи
С цитатами из классиков марксизма,
Сидишь-сидишь, и вот испорчен вечер,
И чувствуешь: тебе как будто ставят клизму!

Грудахин наш – искусный был оратор,
В собраниях давно познавший толк,
Он говорил немного, но клокотал, как кратер,
Среди овец собравшихся он был, как серый волк!

Возможности искали для самовыраженья,
Кто рыбку потихонечку коптил,
Кто самогон варил, чтоб снять все напряженье,
Что на работе за неделю накопил.

Кто женщин принимал вполне свободных
И стоны разносились тихо по контракту,
Огрехин же, завистник сумасбродный,
Всем разносил про нежные контакты!

Нам дочку старшую пришлось в Москве оставить,
В виду того, что в Сирии нельзя было учиться,
Какие сложности нас ждали, мы не могли представить,
Если б знали, в Сирию не стали бы стремиться.

Мы оставляли Юли под присмотром
Учительницы Юлиной же школы,
Лет тридцати девица, одевалась просто.
Казалось, что не привлекала особ другого пола.

Особу рекомендовал наш лучший друг,
Как оказалось, он не слишком разбирался в людях,
Все видел в розовых очках, и всех вокруг,
Поэтому и две жены его оставили, Иуды.

Особа поклялась вставать с утра поранее,
Готовить дочке завтрак и в школу провожать,
На деле оказалась неряхой, просто дрянью,
А Юленька стеснялась нам об этом написать.

Письмо в конце-концов нам Юленька прислала,
В котором кое-что писала об особе,
Полина лихорадочно домой засобиралась,
Мы поняли, что случай здесь особый.

Один я прибыл в Сирии еще почти полгода,
При мне отсыпали плотину до проектной высоты,
Вода накрыла в верхнем бьефе сады и огороды,
До завершения работ осталось треть пути.

Я кратко описал детали нашей жизни,
В подробности другие вдаваться ни к чему,
Возможно, что за это я достоин укоризны,
И продолжать писать я больше не могу.


Понравилось произведение? Оставьте, пожта, свои комментарии. Автору будет очень интересно. А также рекомендуем другие автобииографические поэмы - Куба и Кольский полуостров.