Поездка в Прыски к о. Макарию

Троллейбус - Вокзал

Серое с красным небо гудит.
Серость воспринята брошенным снегом,
и предвкушение ночи спешит
в стылых ногах ожидаемым бегом.
Замкнутый купол, кулис коридор:
дом неуютный – гармошкою двери.
Как здесь обычен усталый позор
каждого, кто позабыл о потере
цели (рывками меняет жильцов),
света (что даже читать невозможно).
Хитрым путем, образуя кольцо,
он безразлично и неосторожно
выбросит душу последнюю в ночь
снега и грязи, и пышность вокзала
скроет её, как заблудшую дочь,
мать (не отец) от позора скрывала.

Запах угля, словно дух очага,
соединяет с бурленьем титана
символ пути – колокольчик стакана
и подстаканника ручки дуга.




Ночной поезд

Душно. В полумрак неуверенный только проникают извне
звуки пути, будто мы проезжаем бесконечный тоннель.
И качающаяся постель
прилепилась к стене.
Вздохи и стоны, и храп, и белые блики мелькающие в стекле, и мы
уже забыли о том, что совсем недавно брызнула в это оконце
кровь закатного солнца, запекшись фигурами тьмы.
Только что все разом пили чай, водку, ели и говорили.
Но прекратилось. И дум железных колеса сердцу диктуют ритм.
На узких полках застыли маленькие миры молитв.
На полке снизу усталая тетка молится в неспокойном сне о сыне, лицо которого болит у нее в груди.
И проплывают в окне
Семафоры пути.
Каждый в этом поезде едет не потому, что любит ночных перегонов гул.
Но потому, что верит, что он не вечен, есть и конец пути.
А иначе – кто бы заснул,
Зная, что не сможет сойти?
Мне недолго осталось – на станции Сухиничи жёлтый вокзал, с расписанием на стене,
стою, взяв с собою вспомненные грехи, в обертке вопросов не имеющих никакого ответа,
в оставленной поездом тишине и дрожи замерзающего рассвета.



Сухиничи – Козельск – Прыски
 
По далям небо и земля, сливаясь,
в тумане снежном переплетены.
И даже рощи, тихо появляясь,
как чья-то память, развоплощены.

По русским спинам – по холмам уснувшим
автобус тёмной точкою ползёт.
И каждый домик, за окном мелькнувший,
своим дымком приветствие нам шлёт.

Вот и Козельск – заиндевевший город.
У замка станции, как витязь, - каланча.
И дальше еду, слева светит взору
церквушки скромной тихая свеча.

А впереди – земля исчезла, тёмны дали
святых лесов, где скрыт небесный скит.
Где иногда под елью замечали
(не подходите близко!) – леший спит.

Дорога повернула, дали скрылись.
Петляет путь, ну, совесть – трепещи!
Воспоминанья жизни навалились
на приступ сердца, разрывая щит

молитв и сокрушений, и смиренья, –
что думалось, я взял с собой в поход.
И кажется, что в снеговом смятенье
вкруг снег летучий водит хоровод.

Подъехали, вот – церковь, слава Богу,
осталось несколько шагов пройти.
Все замерло, что выло всю дорогу,
что б ты не смог преодолеть пути.

Зелёные врата, над ними – сени,
звонок, калитки рядом створ,
и вдруг в ответ, надеждою весенней,
открылся неба ярко-синий взор.

[80-е годы]