Уединённый король, он же леонид королев

УЕДИНЁННЫЙ КОРОЛЬ, ОН ЖЕ ЛЕОНИД КОРОЛЕВ

(1937 – 2007)

С Лёней Королёвым познакомила меня его сестра – замечательная актриса и режиссёр Аделина Королёва.
Он несколько раз  публиковал мои стихи в своей газете «Очарованный странник»,
которая издавалась под началом Лёни в Ярославле.
Леонид по сути своей был лидер, властитель, собиратель пространств и людей, но при этом наделённый детски чистой душой, взыскующей о справедливости. Он объединил вокруг своего журнала всех, кого прочтя – полюбил. Замечательно, что те, кого он любил, даже если прежде они враждовали, в его присутствии становились друзьями.
Но были и недруги. Конечно, кто-то признает отчасти законным их резон: с таким трудом Ярославль заполучил свою литературную газету и надо бы ей быть только для ярославцев… А Королёв публикует Мельбурн, Париж, Жезгазган, не говоря о Москве, Питере, Новосибирске, Воронеже, Пензе.
Иногда он печатал не совсем профессиональные стихи. Но редакторское неравнодушие придает особое обаяние подборкам «Странника» и  «Уединённого пошехонца», попытавшегося поддержать традиции  закрытого «Странника» и потом также упразднённого.
В конце концов его свергли. И это стоило здоровья и жизни его жене - красавице Марине, ушедшей еще в том тысячелетии, и самому Леониду. Привыкший начинать и оканчивать день за рабочим столом, он, уже немолодой и больной, пошёл в строители, потом в грузчики. Сердце однажды не выдержало.
Но он продолжал писать и помимо стола. Писал он величественно и небрежно, стягивая воедино повседневность и вечное. Огромное число стихов посвящено Марине – любимой жене и другу.
Лёня и Марина покоятся на разных кладбищах. Зимой, когда умер Лёня, дорога на окраинный погост была непроезжей. Но если не сказочные цветущие стебли, то вереницы четверостиший тянутся незримо от одного холма к другому.

БОЛЬШИЕ ОКНА БОЛЬНИЦЫ
- Ласточки улетают?
- Сколько часов?
- Восемнадцать минут второго.
- Они, улетая, замуровали птенцов!
Как он выживет, синий скелетик?
- Выживет, не боись!
Улетает, как ласточки эти,
И возвращается жизнь.
- Поцелуй меня. Дай мне тапочки.
Мат нам? А мы – е2!..
Белая ночь. Работают ласточки,
Как на концерте во фраках братва.

СИРЕНЫ
И мы, забывшись, не глядели
На краешек родной земли.
Простор шумел! Сирены пели!
Попробуй их останови…
У музыкального киоска
Несовременно, так сказать,
Лезть к Одиссею с банкой воска,
Веревками его вязать.
Меж тем от края и до края
Иные волны в берег бьют,
Иная музыка играет,
Иные женщины поют.
Но если, следуя примеру
Царя, мне пенье их любить,
Что сочинять тогда Гомеру?
Что Гнедичу переводить?

*
Я увидел тебя. И в ту же минуту
Понял, что никогда тебя не забуду.
Целый год (не сегодняшний, трах-тарарах!)
Мы болтали о Китсе и прочих китах.
Так с тех пор и стоим мы с тобой у фонтана,
У фонтана, что бьет из спины великана.

СПОТКНУТЬСЯ О ТАЙНУ
Изящно Тойнби трактовал беду.
Французское вторжение в Египет.
Важнейшим было в переделку ту
То, что сержант споткнулся о плиту,
А там был текст на трех яцыцах выбит.
Изящно это или мудрено,
Но Тойнби прав:
Зачем в Египте драться?
А нам с тобой и вовсе все равно –
Во тьме всегда поможет нам бревно
Расквасить нос у дома своего
О тайну десяти цивилизаций.

БУТЫЛКА В ОКЕАНЕ
Бутылка в океане ковыляет.
Бутылка – позабытая строка.
Ветра, теченья… Вот тебе и на!
С тех пор в Берлине рухнула стена.
Мир – домино… Но чем потрясена,
Так долго в пустоту она кивает?
Записка в ней гласит: «Нас отделяет
От юности один глоток вина!»
Вот на! Так где ты, собеседник пылкий?
Старик, ты где? Не разглядеть земли.
Скажи, Хемингуэй, на полбутылки
Или на целую мы отошли?
Простили б нам в могиле и в утробе
И наше до рассвета бу-бу-бу,
Когда б в себе мы жажду не угробили –
Увидеть обновленный берег родины.
Спаси ее! Переломи судьбу!..

НОЧКА И ТУЧКА
Ярославль мы хотели обменять на Курилово.
Это где-то между Обнинском и Серпуховом.
А рядом – Протвино.
Там твой братец. Не так уж противно оно, но
Стратегические соображения всемирного масштаба
Не позволяют впускать лишних курилок в Курилово.
И по стечению уж  и впрямь вселенских обстоятельств
Мы попали в другое Курилово –
Пять остановок на трамвае. Направо – и поле.
Мимо озера, над которым рыболовы
Держат удочки. Пятнадцать минут ходу.
В Курилове – храм. В храме – отец Александр,
Который знает, что Господь все прояснит.
Староста Анна Павловна – красавица.
Тополя возле храма не шуметь сегодня стараются.
Но вот появляется черная лошадка – Ночка!
Она кивает головой. На ней нет живого места –
Она вся обцелована. Хлеб она берет так деликатно,
Как ни одному из нас не удавалось.
- Люба, здравствуй! Ну! И ребята с тобой.
- А вот в этот колодец бросилась мама.
Все грозилась нас побросать, но решила сама…
Но когда уходишь, еще раз появляется вся кавалькада.
А впереди – хвост колечком – песик Буян.
Он досыта наелся колбасы и тоже весь обцелован.
Целована и корова. Думаю, что зовут ее Тучка.
Только одна претензия к Курилову, точнее, к тучке:
Слюней очень много на морде.
Но лучше нет ничего Любы, Ночки, Тучки и ребятишек
Во все мире и городе…

ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ БОГ
Как это получается? Точно не знаем.
Я – как бы твой перрон, на который ты спрыгиваешь.
Твой аэродром. Ты вылетаешь?
Наконец-то внизу – видишь – наш Дом.
- Это Дом, куда скачут Мастер и Маргарита?
И вся свита?
Как это получается – не знаем.
Но как-то получается. Мы совсем исчезаем.
Неужели все дело действительно
В больничном халате, простите, в этих кальсонах,
За которые нас упрекал Азазелло?
А ведь прав! И Булгакова это, конечно, заело.
Ведь одежда наша немного другого фасона.
Спросонья
Разбираюсь: Наука?
Теология? Теософия?
Главное – Фуга.
Там, в Поэзии, в Музыке – мы Дом друг друга.

*
Окликающий, поющий, спой мне
Мое имя, выпрями мой путь.
Я хочу счастливым быть на бойне –
Голос твой услышать, отдохнуть.
Десять раз, сто раз прослушать дай мне
Всю катушку жизни – и назад.
Измени мне, если есть, талант,
Хватит нам Шопена и Жорж Занд.
Потому что это сущий ад –
Музыкою ставшее рыданье.

РАССКАЗЫВАЮ САШЕ МОШКИНУ
- В день похорон Ельцина… Не скучно?
Вычищаю мел из подвала. И вдруг, Саша, лягушка!
Боже мой, как ты сюда попала?
Дрыгает ножками. Вся белая.
Сейчас, сейчас вытащу тебя из мела.
Вынесу тебя на улицу, на траву, на лопате…
- А мог бы и в руке! – говорит Саша Мошкин.
Лягушку на лопате! Слушать невозможно!
- Поцеловал лягушку Иван-Царевич.
И стала она Царевной. Так то, Король Королевич!
- Но зато, Саша, я набрал целый баллон воды,
Облил ее и – поверишь ли ты? Целый концерт ква-ква!
- Это она сказала тебе «спасибо».
- Да! И что рядом с этим ква-ква
«Говорит и показывает Москва»!

РЕЧКА АХ
Обь, Иртыш, речонка Омка,
Мост, гудок, в реке рука.
На корме стоит теленок,
Проплывают берега.
У березовых поленниц
Бьют колеса по воде.
Я бы, кроме заусениц,
Ничего не ел, нигде.
Повар шел к теленку вяло…
Помню дымную трубу.
Помню, помню, как стоял он.
Помню звездочку на лбу.
Легким звуком на испуганных губах
Протекаешь ли все так же, речка Ах?
Все ау мои, все ах мои, все о!
За туманом – Листвиничное, село.
Там две мельницы стоят на бегорке.
Все руками машут в облачной муке. 

ПРО ХАХАЯНА

- Баб, ну расскажи, еще ведь рано, -
Со слезой гундим до темноты .
- Баб, ну расскажи… про Хахаяна!
- Боже правый! –
                Но сдаешься ты.
- Про якутов! Как их учит счету
Дедушка!
                Заранее смеюсь –
Про якутов, дедушку, охоту –
Все давно мы знаем наизусть.
Дважды два – не пять и не четыре,
Эта арифметика лютей.
Дедушку забрали…
           В этом мире
Больше нет и бабушки моей…
Мы на пароходике, на север!
Мы туда, где море-окиян…
Шепоток семейного Гомера.
Старенький охотник Хахаян.

*
                Аде

Зуб молочный рифмы тронь –
И давай смотреть в огонь.
День победы, вопль гармошки,
Щебет ножниц и ладонь
На колючей головешке.
Утюгом и буквой «ять»
Рубашонку мне погладь,
И вообще все перегладь-ка!
Страх ходить в цветастом платье.
Все, что кружит мир и дом…
 

В БУДКЕ

Тише. Спит Анна Андреевна. В знаменитой своей,
В литфондовской, в Комарове. В каморе. С ней сегодня
Подруга – Любовь Давыдовна Стенич.
Приехала, чтобы помочь.
Тени?! Это деревья. Качаются. Ночь.
Все в ней, в Ане, гудит, клокочет, все движется.
Будто голубь топчется перед голубкой. Грозные гули.
Странно Анечка спит. Даже страшно.
Во тьме подсознанья не молкнет словесный улей.
Бормочет. Поет. Гудит.
Спит Анна Андреевна в Комарово.
Час. Полвторого. Худо этой ночью было вам, тени.
Хоть часок бы вздремнуть. Так хотелось домой.
Днем-то не пугаешься Анны.
А ночью – это ж работают океаны, вулканы.
Это ж не какая-то дамская или даже мужичья лира.
- Что дэлает полумонахыня- полублудница?
- Поэт перед Богом, Ахматова – перед мужчиной.
Ну, разберемся, ребятушки, чин по чину.
Это вы, Иосиф Виссарионович, всегда перед бабой.
Это вы, Александрович, перед дамой. Из ресторана.
Это ваш ветер. В трубе.

*
Как словам стоять? По стойке смирно?
Или «вольно», так, как в букваре?
Дисциплина слова, подари мне
Помолчать хотя бы о Марине
На каком не знаю языке.
Так молчу. Так говорю. Не так ли?
Я команды не давал словам.
Пусть за нас досказывают ангелы,
Палец подносящие к губам.
Лишь они все рассказать сумеют –
Как ты шла, какой была во сне.
Это удавалось Рафаэлю
Сантису увидеть. Ну, и мне.